Шотландия: Путешествия по Британии

Вот голос пастуха XVIII столетия. И в лице Билли Маршалла разгневанные бедняки нашли отличного защитника.

Билли возглавил «уравнителей», которые по ночам разрушали стены и сносили изгороди.

Сидя перед осенним камином в дымной комнате таверны, я вспоминал жалобы своего друга на то, что исчезают примечательные фигуры прошлого. Люди вроде Маршалла были продуктом своей эпохи, и их никогда не бывало много. Они придавали жизни остроту и вкус, потому что умели оставаться самими собой, как нам никогда не удается, поскольку нас сдерживают образование и воспитание, общественное мнение и эмоции окружающих.

Я поднял голову и увидел весьма колоритных посетителей заведения с пивными кружками в руках, пожилых людей с темными от загара лицами, словно вырезанными из твердой древесины. Они выглядели живописно. Но над их головами неслась из приемника новейшая танцевальная мелодия, причем у певца был очевидный американский акцент.

Старики ударяли кружками по прилавку в ритме джаза.

4

Моя комната в Кирккадбрайте находилась под самой крышей отеля. Окно располагалось в V-образном алькове, об острый и жесткий скат которого я ударялся головой каждое утро, потому что недобрая воля тех, кто обустраивал гостиницу, поставила викторианский туалетный столик на полпути к окну внутри алькова, и в таком положении почти невозможно было побриться, не стукнувшись головой. В комнате не было ничего, кроме нескольких потрепанных предметов, которые при ярком свете дня обычно выставляют на распродажу на уличных рынках: унылый стул с плетеным сиденьем, наводивший на мысли о поколениях сирот — служанок, присаживавшихся на него, чтобы снять толстые черные шерстяные чулки с дырявыми пятками, вышарканный ковер, который, как и вся остальная обстановка, имел явные следы упадка, каминный экран, картина, изображающая, как Отелло убивает Дездемону, газовая лампа над камином, двуспальная железная кровать, пережившая немало за тридцать лет своего существования и, очевидно, приобретшая стойкую ненависть ко всем представителям рода человеческого. Не удовлетворяясь предоставлением комковатой и твердой поверхности для тела постояльца, эта злонамеренная мебель выражала протест ржавым визгом и скрипом и тем, что сбрасывала на пол мелкие и острые медные гвоздики, болезненно вонзавшиеся в босые ноги по утрам.

Но в тот вечер я отправился в эту ужасную кровать в невообразимо ранний час с таким рвением, словно юноша, стремящийся к возлюбленной. Я установил голубой эмалированный подсвечник на плетеное сиденье ветхого стула, извлек из кармана и с риском пожара закрепил по углам еще две дополнительные свечи так, что образовалось подобие диковатого святилища. И тогда я улегся с возможным удобством в кровать и приступил к чтению Джона Мактаггарта.

Вы когда-нибудь читали Джона Мактаггарта? Его «Шотландская гэллоуэйская энциклопедия» порадовала бы Бернса, Скотта и Хогга — он же Пастух из Эттрика. Это книга, в которой чувствуется близость коровника и вспаханной борозды, книга, которая могла быть написана вдохновенным крестьянином, чье сердце горит не только великой любовью к своему народу, но и острым, отчетливым пониманием его разнообразных особенностей и причуд.

Мактаггарт пишет с юношеским пылом, доверяя печатному слову и почитая ученость, что передает эксцентричность давней эпохи. Он родился в приходе Борг в Кирккадбрайте в 1791 году, и когда писал свою энциклопедию, ему было всего 25 лет. Это поразительное собрание гэллоуэйских словечек, фраз и обычаев. Мактаггарт, осознавая, что живет во времена, когда люди и манеры разительно меняются, проехал по всему Гэллоуэю, чтобы собрать слова, вылетающие из уст земляков. Введение к этой странной и забавной мешанине сведений — не просто образец честной авторской позиции, но и пример прозы, в которой яростно горит любовь к Шотландии, сочетаясь с полным пренебрежением правилами пунктуации. Удивительно, что составители многочисленных антологий никогда не включали фрагмент из «Введения» Мактаггарта. Вы только послушайте:

Нет ничего чем я гордился бы более чем то что я шотландец, и могу я добавить, также и шотландский крестьянин; ведь где же еще на земле есть страна которую можно сравнить с Шотландией во всем благородном что возвышает нацию? И где класс людей будет найден подобный крестьянству? Они не только честь земли на которой они живут, но и похвала всему миру, хотя я мало что добавляю к их славе.

…Но божественное искусство Бернса, или Пастуха из Эттрика никоим образом не является единственным что они дали, или что было рождено «среди народа Старой Шотландии», в их власти похваляться тем что они произвели ученых мужей и философов; они превзошли Евклидов и Сократов. Также Мунго Парк, знаменитый путешественник, был крестьянином; но, сверх того, из их числа патриот Вулли Уоллес, с которым никто кроме швейцарца Телля не может быть поставлен на одну чашу весов; и что все это против их теплых, честных сердец, их нежных чувств, их простых манер, их сильных независимых умов? Должен быть могучим писателем тот, кто смог бы воздать им достаточную хвалу, и одну из наиболее дерзких несправедливостей совершает тот кто дурно о них отзовется; они, таким образом, ни в чем не нуждаются, ибо они существуют перед лицом всего мира, и говорят сами за себя.

Далее он продолжает, рассказывая, как собирал свою «Энциклопедию».

Немногое в этой несовершенной книге было составлено в кабинете, все это собрано моими собственными глазами и ушами, соединено моим собственным слабым интеллектом во время моих сельских занятий, и записано на клочках бумаги когда я находил это удобным посреди работы на природе, на свежем воздухе, под палящим солнцем, и вероятно на карьерах. Иногда я писал на крутых речных берегах и возможно в «густых лесах», или на спине «седого валуна», в целом, следовательно, имеется здесь аромат Природы, какая она есть; ее грубость присутствует тут, и когда ее плед прикрывает плечи теплом, эта работа представляет удовлетворительной.

Мактаггарт объясняет, что вынужден был осуществлять свой замысел в глубокой тайне, потому что если бы его заподозрили в написании книги, рты друзей мгновенно закрылись бы!

Храня все во тьме, я достиг лучшего; потому что никто не боялся говорить со мной о старых вещах, потому что они не подозревали, что я «делаю заметки»; если бы они так подумали, старые женщины и многие другие стали бы опасаться меня, и на уста их легла бы печать молчания. Даже и так мне потребовалось мастерство чтобы получать желаемые сведения; если ставить вопросы прямо ничего не достигнешь, но разговаривая осторожно на желаемые темы, как будто они меня совсем мало интересуют, делаешь так что все выходит на поверхность.

Это рассуждение вызвало у меня понимающую и сочувственную улыбку! Как бы мне хотелось прогуляться бок о бок с Джоном!

А он заключает: «Благослови Господь моих друзей, и пусть Небеса улыбнутся уроженцам юга Шотландии; ведь нет лучшей человеческой расы нигде между морем и солнцем».

А теперь позвольте мне привести небольшие примеры алфавитных статей из книги Мактаггарта. Вот один такой раздел:

АКАВИТИ, АКВАВИТИ, или АКВА. — Главный из всех спиртовых ликеров, а именно Виски, когда принят чрезмерно, не наносит такого вреда состоянию человека, как другие подобные, такие как ром и бренди, а когда принят умеренно, как и должно быть, нет ничего и вполовину такого доброго. Я далек от мысли чтобы придерживаться чего бы то ни было ведущего ко злу; и если бы виски был таков, как многие мрачные люди о нем думают, у меня было бы мало причин превозносить его, поскольку я не являюсь человеком бутылки: природа дала мне хрупкое тело не способное воспринимать жидкости крепче Адамова вина. Однако, поскольку большинство мужчин сложены иначе, я скажу что глоток доброй аквы освежает ослабевшее сердце в знойный летний день; и то же количество «Фаринтоша» отлично подходит для холодного зимнего утра, в то время как бокал или два «Тодди» прилично принять вечером. Итак я не буду присоединяться к Макнилу и другим в высказывании, что сие есть Щит Шотландии. Я более склонен встать на сторону Бернса до некоторой степени… Многие полагают что виски есть медленный яд, каковым, вероятно, он до некоторой степени и является, в особенности если изготовлен фальшиво. Один человек сказал как-то раз знаменитому Билли Маршаллу, Лудильщику, что это медленный яд.

— Может оно и действует медленно, — ответил вождь цыган, — так что я дую его без всякого вреда уже сотню лет и пока жив-здоров.

Он умер в возрасте 120 лет.

И однажды на извозчика из Киркубри уронил угли один скромный медик, и доктор этот, согласно обычаю нашей страны, в качестве уплаты предложил налить ему глоток виски. Извозчик проглотил одним махом всю порцию лихо опрокинув бокал вверх дном в отличном стиле; и доктор сказал ему этак с нажимом: «Это гвоздь в твой гроб, Сондерс». «Может быть, — ответил пьяница, — но пусть у них будут шляпки пошире».

Я мог бы еще много цитировать из книги Мактаггарта, скажем, статью о «Старом Миллхо», жившем в приходе Борг, но это было бы слишком длинно. Этот старик, очевидно, отличался привычкой нарушать манеры своего времени, так как отдавал предпочтение дням своей юности, и Мактаггарт приводит большие выдержки из его рассуждений.

Черт возьми, но за восемьдесят годков многое изменилось вокруг, и это так далеко, как я могу заглянуть назад. Многое прыгало вверх-вниз в мире, где жил Старый Миллхо, и такие странные штуки с ним приключались, что он только руками разводит да хлопает себя по бокам, когда задумывается о жутком и славном прошлом…

В шотландской простонародной речи есть та живая выразительность и экспрессивность, которую невозможно передать в стандартном английском; последний по сравнению с ним напоминает стершуюся монету. Когда слышишь истинный говор старика, легко воображаешь его морщинистое лицо, обращенное к каминному огню. Но продолжим рассказ.

У человечков-то нет теперь сосуда, чтобы влить вино жизни, как я мог сделать в дни моей молодости; вот уж давно минувшие времена; я вот что имею в виду, это, стало быть, когда я был мальчишкой и бороды не носил, был такой Вулли Кокери, и он пришел в длинный дом уж лет за двенадцать до того. Вулли был в порядке, только тело имел ни на что не годное и мало что мог, разве только пчелиные ульи ладил да плетни — да вот еще трубки из вереска мастерил, такие что зимними вечерами в самую пору — Уотти Беннох до него все это делал. Мы с Уотти много дней проводили вместе, но он был умный парень, острый, как птичий клюв. В те давние дни мы много бродили с ним по югу, до самой Англии, и как-то шли по дороге, и вот пришли (дай-ка припомнить), да, точно: пришли в этот Темплсорби, и на нас там как выскочит здоровенная бульдожина, из кожевни, значит, и как начнет нас трепать, и тут Уотти вытаскивает ореховый прут, гибкий такой, он был, стало быть, засунут у него за пояс, и как начнет хлестать вокруг. Но тут набежал местный народец, и ну шуметь на нас с Уотти, чтобы мы, значит, проваливали к дьяволу. Я упал, и он тоже, вроде как у нас припадок. Мы им внушали, что мы одержимые и можем насылать проклятия; но поскольку и пары нормальных заговоров сказать не умели, так еле ноги оттуда унесли, бежали в тот день, как эти дрянные колли по полям…

Послушайте, как рассуждает Старый Миллхо об упадке, царившем в дни его старости — в самом начале XIX века:

Видал я те дни, когда по всему приходу никаких колесных экипажей и не было, да и бороны с железными зубьями никто не видывал, а тогда зубья мастерили из жестких корней, да и спицы для колес тоже; зато уж еда была да питье — отменные, да и курево было — лучше не сыскать… А эти молотильные машины, железные плуги да тачки для перевозки репы, все это безделушки да мишура, только гниет все от них, заставляют пшеницу уродиться там, где ей Провидение не указывало, а все эти помещики да арендаторы, а все им одно — нипочем не разбогатеть; вот тут у нас нынче доброе хозяйство, а тут, понимаешь, зеленые лужайки для игрищ, а вот мы вина мадейровые пьем… А эти священники, все по латыни читают, а комнаты у самих коврами устелены, да решетки перед камином кованые; а дайте-ка послушать ихнюю проповедь, никакой такой учености, окромя трех правил арифметики; сколько таких елейных типов я повстречал за жизнь… поля надо пахать, как мой отце пахал, а не решетки ставить повсюду, чтобы искры, стало быть, из очага не разлетались, но все эти парни и дамочки, босоногие да с голыми икрами скачут вокруг огня… Нет, не вернуться к прежнему славному Боргу, когда в нем развелось столько задниц да подхалимов; я говорю: держись того, чему отцы учили, а не смейся над добрыми старыми законами.