Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Шрифт:
— Шпагой? — неожиданно для себя перебил я эксперта. Он удивленно взглянул на меня и не ответил.
— Так, так, так, — оживился что-то смекнувший Яков. — Шпагой?
— Пока трудно сказать, но похоже, что нет: лезвие, видимо, было коротким, удар — резким, а шпага оставила бы более глубокий, длинный, скользящий порез. И потом — смотря какая шпага.
— Дальше?
— Скончался через тридцать-сорок минут после получения ранения, около двадцати трех часов.
— Точно, — опять вмешался я. — Я заметил время, это произошло у меня на глазах.
Эксперт протянул Якову узкую черную
— Где вы ее обнаружили?
— Под трупом, на покрывале.
— Интересно. — Яков отдал эксперту-криминалисту записку и перчатку. Поработайте с ними, только побыстрее.
Эксперт опустил их в полиэтиленовый пакет и убрал в саквояж.
В Яшкиной комнате не было ничего лишнего. По-моему, так и самого необходимого явно не хватало. Общий стиль — армейская простота, если не сказать определеннее. Но все равно комната чем-то неуловимым производила такое впечатление, будто в ней живет старая дева, которая, казалось, вот-вот обнаружит себя фотографией душки-актера над узкой кроватью или приколотым к занавеске бумажным цветком, покрытым горькой пылью.
Яков включил плитку и поставил на нее кофейник. Он так и остался неисправимым копушей, только стал суетливее, потому что старался все делать "быстро и четко".
— Как там наши?
Яков разлил кофе по кружкам, нарезал хлеб и, отдернув занавеску, открыл окно.
— Светает. Покурить-то у нас есть еще?
Я взял кружку, пересел на кровать — ее ржавая сетка прогнулась бы подо мной до пола, если бы под ней не стоял чемодан, — и подбил под спину подушку.
— Ты, Яшка, жениться не пробовал?
— Не берет никто. — Он, щурясь от бьющего из кружки пара, большими, шумными глотками пил кофе. — Да и времени нет. Дружил, правда, с одной, да ей надоело, что я неряха, так и разошлись. А ты чего это гнездишься? Устал? То-то, брат, это тебе не пером щелкать. Кстати, что за народ в вашем музее? И этот Самохин? Расскажи — ты ведь там за своего ходишь.
— С Самохиным я почти не общался. Знаю только, что он недавно отбыл срок…
— Так, так, так…
— Что его не любили, не доверяли ему. Саша, так тот все ждал от него какой-нибудь пакости, жаловался, что в музее стали пропадать вещи…
— Калоши, например?
— Например, шпаги.
— Очень мило. — Яков жадно кусал черный хлеб. — Ну-ка, — он провел в воздухе волнистую линию кружкой, — поподробнее.
— Тут ничего интересного, на мой взгляд: шпага нашлась, правда, она была поломана.
— Как же так? — очень искренне огорчился Яков.
Я развел руками.
— Кто-то — не исключено, что и Самохин, — переломил ее и бросил в бочку с цементом, что ли. А Саша нашел эфес и обломки клинка.
— Все обломки? — быстро спросил Яков.
— Не знаю, не спросил: ни к чему было.
— Эх, ты! — Он сердито отставил кружку. — Полная деквалификация налицо.
— Что-то между ними еще было. — Я припоминал вчерашнюю размолвку. Что-то такое личное, но тут я совершенно не в курсе. Не интересовался.
— Ну да, — кивнул Яков, — "ни к чему было".
— А ты думаешь, я еще в Москве знал,
что здесь произойдет, да? разозлился я.— Но ведь ты же должен был писать о них, так ведь? Или ты уже в поезде свой очерк настрочил, а сюда ехал только командировку отметить? У вас ведь и так делается. Люди тебя интересовали или нет? — Он вскочил с табуретки и ходил по комнате, задевая стоящий у стены велосипед, такой же ржавый, как кровать.
— А велосипед тебе зачем? На случай распутицы, что ли? поинтересовался я, чтобы сменить тему разговора: в чем-то Яков был прав.
— Чтоб не толстеть, — гордо отрезал он, — и быть всегда в форме! По утрам катаюсь.
— По комнате? — не удержался я.
— Ну ладно, ладно, не отвлекайся.
— Вообще-то народ в музее подобрался славный…
— В этом я уже убедился!
— Нет, я серьезно. Все они увлечены своим делом, очень дружны. Саша, правда, резковат, придирчив, но парень предельно честный и прямой. Оля Воронцова…
— Это кто такая?
— Администратор гостиницы.
— А какое отношение она имеет к музею?
— Фактически она работает там, только числится в гостинице. У них в музее всего три-четыре штатные единицы пока, а остальные — энтузиасты.
— Что она за человек?
Я не сдержал улыбку.
— Это такой свежий человек, Яша, встречаясь с которым сразу вспоминаешь, что тебе уже не восемнадцать, что с утра ты не успел побриться, что двух зубов у тебя уже нет и еще в двух — дупла и что правый каблук ты стаптываешь наружу, а левый — внутрь.
— Ого! — Яков хитро улыбнулся. — Как поэтично! Но, к сожалению, не по существу. Кто еще?
Я подробно, что знал — а знал я, как оказалось, до обидного мало, рассказал ему обо всех работниках музея. Особенно заинтересовал Якова Волков.
— Так, так, так… Служил у немцев, говоришь? По заданию партизанского штаба, да? Интересно. Знаешь что, Сережа, отдохни-ка ты малость. А я тут пока смотаюсь кое-куда, не возражаешь?
Я не возражал.
— Сережка! Проснись, Сергей!
Я вскочил и открыл глаза. Яков стоял передо мной и теребил за плечо.
— Смотри-ка, Сергей, какая интересная штука получается!
— Погоди, — с усилием произнес я. — Ты же куда-то ехать собирался.
Яков засмеялся:
— Пока ты спал, я бы в Москву успел сбегать. Посмотри на часы, соня.
— А, значит, ты уже вернулся.
— Молодец — сообразил! — похвалил Яков. — Смотри-ка, что мы имеем.
— Погоди, Яш, где у тебя умыться можно, голова тяжелая.
Я вернулся в комнату, освеженный холодной водой. Яков бросил мне полотенце.
— Ты им велосипед, что ли, протираешь? — спросил я, садясь к столу, на котором Яков разложил газету.
— Сейчас я тебе покажу такое, что у тебя пропадет охота резвиться! Смотри!
Он положил передо мной на стол листок бумаги со схемой. Вот как она выглядела:
"1. Самохину нанесено ранение в 22.15.
2. Самохин скончался в 23.00.
3. Дежурная и ее подруга находятся в номере с 21.30. до 22.50.
4. Оболенский возвращается в номер в 22.55".
Я поднял на Якова глаза.
— Дичь какая-то!
— Вот именно. В то время, когда Самохина ударили и когда он умер, в номере были люди!