Шпион смерти

— Да, Бонни, ты постаралась на славу. Знаете, я здесь живу рядом, прошу вас, пойдемте ко мне, я вам обработаю рану и перевяжу. Мне так неловко…

— Я, право, не знаю, стоит ли… — Фрам поднялся и бросил тоскливый взгляд под скамейку: Бонни на всякий случай взяла контейнер в пасть. «Попробуй возьми», — послала она ему из своего убежища недвусмысленный взгляд.

— Пойдемте, пойдемте, не стесняйтесь.

Поддерживая левой рукой платок на ране, он покорно пошел рядом с девушкой, а Бонни — слава Богу — бежала рядом и не выпускала свою добычу из зубов. Это вселяло определенную надежду на то, что тайниковая операции найдет, наконец свой благоприятный исход.

Проходя мимо щита с объявлениями, Фрам извлек из кармана здоровенную гайку — свидетельство того, что тайник изъят, и незаметно бросил ее на землю. «Будем надеяться, что какому-то мальчишке в ближайшие полчаса не придет в голову пройти мимо», — подумал Фрам, не выпуская из вида миттельшнауцера. Бонни дернулась было при виде металлического предмета, но, вероятно, ей показалось, что на сегодня шпионских аксессуаров выпало на ее долю и так предостаточно, так что гайка осталась лежать в ожидании другого полноправного участника секретной операции.

— Меня зовут Мария, — представилась по пути девушка, — а вас?

— А меня Стивен. Стивен Брайант, бизнесмен из Канады.

— Ну вот мы и знакомы. — Мария открыла калитку, и по выложенной цементными плитами дорожке они прошли на веранду, представлявшей собой комнату отдыха. Посредине стоял большой круглый стол, накрытый белой скатертью, а вокруг него — плетеные кресла. На столе стоял настоящий тульский самовар! Это было потрясающе, появилось ощущение, что он зашел не в шведский коттедж в пригороде Стокгольма, а попал на подмосковную дачу в Валентиновке или Загорянке!

— Вы постойте тут, а я сейчас приду. Присаживаетесь.

Он сел в кресло, все еще придерживая набухший кровью платок. Бонни подошла к нему, бросила кусок дерева под ноги и убежала внутрь дома. Ну и ну! Последнюю сцену в тайниковом действе собака придумала поставить у себя дома. Он не заставил себя долго ждать, нагнулся и положил контейнер в карман. Ни от одного оперативного мероприятия никогда он не испытывал еще такого огромного морального удовлетворения, как сейчас.

— Давайте вашу руку сюда.

Мария принесла медикаменты, стала промывать рану, дезинфицировать ее, а потом наложила бинт.

— Вот все. Вы не беспокойтесь, Бонни — здоровая собачка, и никаких последствий от ее укуса не будет.

— Спасибо. Раньше мне как-то не приходилось иметь дело с собаками, а вот сегодня получил хороший урок.

— Вы имеете в виду укус?

— И это тоже. — Он загадочно улыбнулся, похлопывая здоровой рукой по карману. Контейнер был на месте и буквально согревал его сердце.

— Не хотите ли кофе? — предложила Мария. — Я сейчас.

Она опять ушла, а на веранду вышла преклонных лет женщина в черном. Фрам поднялся при ее виде и назвал себя.

— Марта Полякофф, — назвала она себя. — Мама Марии. Вы давно знаете ее? — Женщина пытливо и внимательно заглянула ему снизу вверх в лицо.

— О нет, мы случайно познакомились в парке, ваша собачка укусила меня, и я…

— Бонни чрезвычайно умная собака. Обычно она лает на незнакомцев, а вас она признала за своего, — сказала госпожа Полякова, не обращая внимания на его объяснение. — Вы, как я вижу, иностранец?

— Да, я из… Канады.

— И давно вы здесь?

— Нет, меньше года.

— А мой покойный муж был тоже иностранцем.

— Мне Мария говорила…

— Он умер несколько лет тому назад. Врачи сказали, что он мог бы жить дольше, если бы не слабое сердце.

— Я очень сожалею…

— Он был русский военнопленный, сидел в концлагере на севере Норвегии. Они работали там в каменоломнях, их там били, унижали, расстреливали, а главное — держали впроголодь, вот он и надорвал там свое сердце.

Госпожа Полякова стояла к нему вполоборота и, казалось, разговаривала не с ним, а с кем-то другим, стоявшим у окна. Фрам тоже не садился, пока она не сказала ему об этом.

— Он бежал с несколькими товарищами из лагеря. Им удалось перейти норвежско-шведскую границу, они долго блуждали в горах, и все, кроме будущего мужа, погибли от голода, а его случайно подобрал охотник, мой папа. Мы тогда жили в Норрботтене, это уж после войны мы с мужем перебрались в Стокгольм. Я помню, как папа привез его полуживого на повозке в тот июньский вечер. — При этих словах морщинистое лицо женщины разгладилось и помолодело.

— А потом вы вышли за него замуж? — спросил Фрам.

— Да, вопреки уговорам матери и отца. Они считали, что брак с иностранцем, особенно с русским, не принесет мне счастья. Но я настояла на своем. Мы были очень счастливы.

— А он никогда не хотел вернуться домой?

— Конечно, хотел. Но когда узнал, что все его родные погибли во время войны и что Сталин мог посадить его опять в тюрьму, он прекратил все свои попытки репатриироваться на родину и умер как шведский подданный. Да. Мы были вместе с ним в советском посольстве на Виллагатан, сама мадам Коллонтай разговаривала с нами. Ее тоже уж нет в живых, мне говорили, она уехала в Советский Союз и умерла там сразу после войны.

Она замолчала. Молчал и Фрам, но сердце его так сильно гоняло кровь, что он чувствовал, как она стучит в висках. Он вспомнил, как мать рассказывала ему в детстве, что отец находился в германском плену в Норвегии.

На веранду вышла Мария с подносом в руках.

— Мама, ты опять рассказывала об этом? Тебе вредно волноваться. Она каждому, кто к нам заходит, рассказывает историю своего замужества, — извиняющимся тоном пояснила Мария Фраму.

— Я сама знаю, что мне вредно, а что — полезно. Вы садитесь пить кофе, господин Брайант, а ты, Мария, принеси-ка тот альбом с фотографиями.

— Ну мама!

— Неси, неси.

Наступили сумерки, и госпожа Полякова включила свет.

Альбом был в вишневом сафьяновом переплете — таких сейчас уже не делают, и все черно-белые фотографии в нем выцвели от времени и были слегка попорчены клеем.

— Вот мой муж, а это его товарищи по лагерю, — ткнула мать Марии в первую же попавшуюся фотографию.

Фрам нагнулся, чтобы получше рассмотреть снимок. На нем были изображены несколько человек в полосатых рваных робах. Поляков стоял в центре объектива и обнимал своих товарищей за плечи. Странно, но пленные улыбались. Слева от Полякова стоял высокий костлявый мужчина. Это… это был его отец! У Фрама замельтешило от неожиданности в глазах. Он протер их пальцем здоровой руки, но отец не исчезал со снимка, он стоял, молодой и веселый, чему-то улыбался и смотрел прямо на своего сына.