Шпионка, которая любила принца (Дарья Ливен)

Дороти даже вздрогнула от радости. Именно на это она и надеялась еще там, в постели «служителя муз Б.», поэта Джорджа-Гордона Байрона, когда сочиняла свое письмо «дорогому другу», под которым разумелся граф Нессельроде, ведавший иностранными сношениями России. Составлять донесения, шифровать их столь же увлекательно, как и добывать информацию, особенно таким неформальным способом. Пожалуй, муж прав: для нее игра в l'espionne — самая лучшая игра на свете! Так щекочет нервы! Куда там бриджу или крокету!

Торопливо чмокнув великодушного супруга в щеку, Дороти понеслась вверх по лестнице, как вдруг полуобернулась:

— Кстати, Кристофер, не тратьте время на поиски в «Таймсе» военных планов Веллингтона! Больше вы их там не найдете.

— Это еще почему? — озадачился граф Ливен.

— Да потому, что герцог Веллингтон еще в марте написал в одном из своих секретных донесений: «Вполне можно сообщать разведывательную информацию через газеты. Более того, содержание всех газет — это разведывательные данные для неприятеля, на основании которых, как мне известно, он строит планы своих операций». Герцог настоял на том, чтобы его донесения в Лондон не публиковались в печати, так как они содержат важные для врага сведения.

Ради бога! — пробормотал ошарашенный граф Ливен, глядя вслед точеным ножкам жены, мелькающим уже на верхних ступеньках лестницы. — Откуда вам сие известно?!

— Из газеты «Тайме»! — донесся смешок Дороти. А вслед за этим хлопнула дверь ее будуара и стало тихо.

Пожав плечами, граф вернулся в библиотеку и сел, вольно вытянувшись в покойном кресле у камина. Если Дашенька сказала, что газеты можно не читать, он и не станет. Причем с превеликим удовольствием! И с еще большим удовольствием не станет тратить время на очередное донесение Нессельроде. Дашенька сделает все гораздо лучше. Все-таки русскому посланнику в Лондоне, графу Христофору Андреевичу Ливену, чертовски повезло с женой. Дарья Христофоровна Ливен, урожденная Бенкендорф, — истинное сокровище. Сейчас даже смешно подумать, что раньше он отчаянно не хотел на ней жениться, и кабы не маменька…

— Послушайте, мой дорогой мальчик, вам придется смириться. Дашенька Бенкендорф — прелестное создание, а главное, к ней весьма благоволит императрица. Вы ведь знаете, что покойная матушка Дашеньки, Мари Бенкендорф, урожденная баронесса Шиллинг фон Канштадт, была задушевной подругой ее величества Марии Федоровны, и императрица поклялась, что после ее смерти не оставит Дашеньку. Так оно и вышло. Великодушная государыня отдала сироту в Смольный институт, потом взяла под свое попечительство, определила во фрейлины и вот теперь решила выдать замуж. Выбор императрицы пал на вас, и я вижу в этом великую честь!

Голос графини Шарлотты фон Ливен, статс-дамы императрицы Марии Федоровны и бессменной воспитательницы всех ее сыновей, молитвенно дрогнул. Все, что исходило от царствующей фамилии, было для нее священно, воля императора и его супруги — непререкаема, и ежели бы государыня решила дать ее сыну в жены даже мадам Шевалье [10] , Шарлотта фон Ливен, наверное, смирилась бы и с этим. Однако Дашенька Бенкендорф — совсем даже не худший вариант! Она из прекрасной семьи, ее отец — военный губернатор Риги, ее брат Саша [11] дружен с великими князьями Александром и Константином. Сама Дашенька очень мила… немного худа, конечно, однако у нее дивные темно-серые глазки, свежие вишневые губки, чудесные белокурые локоны и воистину лебединая шея. Барышня не-глупа, хорошо образованна. Что еще нужно Христофору?!

10

Французская певица, мимолетная фаворитка императора Павла I.

11

Александр Христофорович Бенкендорф, впоследствии шеф корпуса жандармов.

— В чем дело, сын мой? — наконец спросила Шарлотта Карловна прямо, добавив металла в свой голос. — Чем вам не нравится Дашенька?

— Матушка, если честно, я на дух не переношу Сашку Бенкендорфа, — простонал Христофор. — Это такой наглец! Он уже прибрал к рукам наследника, а также его брата Константина, и, помяните мое слово, когда подрастет Николай, Сашка и до него доберется!

На какой-то миг Шарлотта онемела от такой нелепости.

— Помилуйте, дитя мое, но «ведь вам же не с Сашкой Бенкендорфом венчаться! — наконец обрела она дар речи. И отчеканила: — Я же сказала вам, что его величество Павел Петрович желает видеть своего военного министра женатым! А сейчас у нас нет другой достойной кандидатуры, кроме Дашеньки Бенкендорф, которая, что очень кстати, в вас влюблена. Вы, впрочем, быть может, хотите, побыв уже три года в почетной министерской должности, уступить портфель и звание генерал-адъютанта кому-то другому? Да?

— Нет! — в ужасе ответил Христофор.

Тогда — под венец! — простерла Шарлотта указующий перст к дверям, как будто прямо там, за порогом, уже стоял священник, готовый обвенчать молодых, а при нем влюбленная невеста в белом платье…

И хоть никого там не было, а все же венчание свершилось днями, очень быстро, и Христофор буквально наутро после брачной ночи покаялся, что не сразу разглядел, какая прелесть его Дашенька. Она была веселая, милая, ласковая, смешливая, болтливая, а уж слушать умела… С этой минуты Христофор знал, что юная жена — его истинный друг, который поможет ему перенести все императорские причуды. А причуд у Павла Петровича, увы, было множество, и Христофор фон Ливен беспрестанно с ними сталкивался, поскольку военная служба была преобладающей страстью императора.

Дашенька очень скоро поняла, что характер Павла представляет собой странное смешение благороднейших влечений и ужаснейших склонностей. Подозрительность в императоре с годами развилась до чудовищности. Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу. В крепости и на гауптвахте не переводились многочисленные жертвы, а порою вся их вина сводилась к слишком длинным волосам или слишком короткому кафтану. Носить жилеты совсем воспрещалось. Император почему-то утверждал, будто жилеты вызвали всю французскую революцию. Случалось, на гауптвахте оказывались и дамы, если они при встрече с Павлом не выскакивали стремительно из экипажа или не делали достаточно глубокого реверанса. И Дашенька со свойственной ей чисто женской интуицией почувствовала, что добром царствование этого государя не кончится.

В начале 1801 года военный министр фон Ливен сделался болен. Он занемог с тех пор, как узнал о намерении императора вывести под корень ненавистное ему донское казачество, а заодно потревожить владения своих неприятелей англичан в Индии. Фон Ливен лично писал под царскую диктовку приказы, от которых у него волосы вставали дыбом. Курьер в самом кабинете государя получил запечатанные конверты для отвоза на Дон, и Павел строго-настрого, под страхом смерти, запретил Ливену кому-либо сообщать о сделанных через него распоряжениях. Даже вездесущий Пален ничего не знал.

На другой день после отправки рескриптов Ливен слег. Он был в полубреду и бормотал, сжимая тонкую руку жены и глотая слезы, точно ребенок:

— Дашенька, знаешь, что было написано в рескрипте? «Индия, куда вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговые, приобретенные или деньгами, или оружием, то и цель — все сие разорить и угнетенных владельцев освободить и ласкою привесть России в ту же зависимость, в какой они у англичан, и торг обратить к нам». Ласкою, понимаешь? А коли не захотят? Тогда как? Вступать в сражения, надо полагать? Не имея подвоза продовольствия и боевых припасов, во враждебной стране, будучи изнуренными долгим и трудным походом… У нас ведь нет толковых карт. Мы даже не ведаем местности, по которой предстоит пройти войску! Карты только до Хивы, а дальше?!

Его молоденькая жена, до смерти испуганная, наивно пыталась возражать:

— А ну как местность там благоприятная? Ну как взятое с собой вооружение удастся сохранить без применения?

— Как же, удастся! — всхлипнул несчастный военный министр. — Ведь в последнем рескрипте нашим казакам заодно предписывалось: «Мимоходом утвердите за нами Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных. Если бы нужна была пехота, то лучше вы бы одни собою все сделали». Ты слышала?! «Мимоходом утвердите Бухарию!» — Ливен залился горячечным, истерическим смехом, но тут же приложил палец к губам и испуганно уставился на жену: — Что я наделал! Я доверил тебе государственную тайну! Дашенька, умоляю…