Шрам

— А… Где сейчас Прорицатель? Тот, который… Кто носит Амулет сейчас, сию секунду?

Тория нахмурилась:

— Нет сейчас Прорицателя… Последний умер лет пятьдесят назад, и с тех пор… — она вздохнула. — И такое бывает. Наверное, новый Прорицатель ещё не родился…

Эгерт помолчал, не зная, имеет ли он право спрашивать дальше; любопытство, однако, оказалось сильнее опасений, и он всё так же осторожно поинтересовался:

— А что тогда делает этот… Амулет? Он путешествует, или ждёт, или прячется от людей?

— Он лежит в сейфе моего отца, — брякнула Тория и тут же прикусила язык.

Прошла минута или две; Эгерт смотрел на девушку круглыми, глубоко обиженными глазами:

— Зачем… ты… сказала… мне?!

Тория прекрасно понимала, что совершила ошибку, однако попробовала свести всё к простой болтовне.

— А что, собственно, такого? — поинтересовалась она, нервно оглаживая складки платья на коленях. — Ты же не собираешься докладывать об этом всем подряд, нет же?

Эгерт отвернулся. Тория прекрасно понимала, что он имел в виду — и он знал, что она понимает.

Подправляя кочергой пылающие в камине дрова, декан Луаян искоса разглядывал обоих.

Сходство Тории с покойной матерью порой пугало его — он боялся, что вместе с красотой, изысканной красотой мраморной статуи Тория унаследует и трагическое непостоянство, и жестокую судьбу своей матери. Давая согласие на брак дочери с Динаром, он искренне надеялся, что у Тории всё будет по-другому — но случившееся вслед за этим несчастье развеяло его надежды. Тория была слишком похожа на мать, чтобы стать счастливой; много раз деканово сердце сжималось, когда он видел в полутьме библиотеки гордую, вечно одинокую фигурку в вечно тёмном платье.

Сейчас Тория сидела на низкой табуретке, подобрав колени к подбородку, нахохлившаяся, как мокрый воробей, раздосадованная своей же глупостью — сказала лишнее, а ведь не болтунья! Лицо её, даже с гримаской раздражения, оставалось тонким и женственным — и декан с удивлением понял вдруг, что те перемены, которые он заметил в дочери совсем недавно, набирают силу.

Солль стоял рядом, почти касаясь рукой её плеча — но не решаясь коснуться; даже Динару, который был уже женихом, Тория не позволяла стоять так близко. После гибели его всё стало хуже — вечно замкнутая в прозрачную скорлупу собственного горя, собственной потаённой жизни, строгая дочь Луаяна отпугивала молодых людей ещё издали — они разлетались, как стаи осенних листьев, принимая её отчуждённость за презрение и гордыню. Теперь рядом с ней стоял убийца Динара — и Луаян, поглядывающий на обоих через плечо, с изумлением подмечал в дочери множество мелких, немыслимых до сих пор чёрточек.

Она стала женственнее. Она безусловно стала женственнее, и линии красивых губ пролегают мягче — даже сейчас, когда она хмурится. Ей глубоко не безразлично, что рядом стоит Солль — человек, которого она не так давно готова была уничтожить!

Трещали, занимаясь, сухие поленья. Декан с трудом заставил себя вернуться к разговору.

— Это я виновата, — сказала Тория траурным голосом. — Будь проклят мой язык…

Луаян осуждающе на неё покосился:

— Поосторожней с проклятиями…

Потом, подумав, подошёл к одному из высоких шкафов и отпер дверцу.

— Отец… — голос Тории дрогнул.

Декан извлёк из сейфа яшмовую шкатулку, откинул крышку, взял с чёрной бархатной подушечки нечто, тихонько звякнувшее жёлтой цепочкой:

— Вот он, Солль… Взгляните, можно.

На ладони у него лежала золотая пластинка с фигурной прорезью — медальон на цепочке.

— Это Амулет Прорицателя… Немыслимо ценная вещь, хранимая в тайне.

— Меня нельзя выпускать из этой комнаты, — сказал Солль в ужасе. — Я же всё им доложу…

Декан поймал сочувственный взгляд Тории, обращённый к Эгерту; подумал, покачал головой:

— В моих силах сделать так, чтобы вы забыли… о виденном. Как забыл ваш друг Гаэтан об одном случае, свидетелем которого он случайно стал… Это возможно — однако я не буду этого делать, Эгерт. Вы должны пройти свой путь до конца. Боритесь… за свою свободу, — последние слова декан произнёс, обращаясь к медальону.

— Но что, если Лаш узнает?! — взвилась Тория.

— Я не боюсь Лаш, — отозвался декан глухо.

Пламя в камине разгоралось всё сильнее, и медальон на ладони Луаяна отбрасывал блики на потолок.

— Он совсем чистый, — сказал декан вполголоса. И Эгерт, и Тория удивлённо взглянули на него:

— Что?

— Он чистый, — пояснил декан, — золотой… Ни пятнышка ржавчины. Ни крупинки… А ведь накануне больших испытаний… Он чует опасность, нависшую над миром, и ржавеет. Так было полвека назад, когда на пороге стояла Третья сила… Тогда, я помню, меня, мальчишку, тоже мучили предчувствия — и медальон, как говорят, был полностью ржав. Теперь он чист… Будто ничего и не угрожает. Но я-то знаю, что это не так!

Сдержав прорвавшуюся горечь, декан в полном молчании спрятал медальон обратно в сейф.

— Угрожает… Лаш? — спросила Тория шёпотом.

Декан подбросил в камин поленьев — Солль отскочил от рассыпавшихся искр.

— Не знаю, — признался Луаян неохотно. — Лаш имеет к этому какое-то отношение… Но самое страшное — что-то другое. Или… кто-то другой.

Зима наступила в одну ночь.

Проснувшись рано утром, Солль увидел, что серый сырой потолок тесной комнатки побелел, как подол подвенечного платья; не было слышно ни ветра, ни шагов, ни стука колёс на площади — в торжественной тишине на землю валились снега.

По традиции, в день первого снега отменялись все лекции; узнав о таком обычае, Эгерт обрадовался даже больше, чем мог ожидать сам.

В университетском дворике скоро стало весело; под предводительством Лиса мирное студенчество внезапно переродилось в орду прирождённых воинов — наскоро слепленная снежная крепость успела пасть, и не однажды, прежде чем в битву ввязался Солль.

Как-то само собой получилось, что вскоре он, как герой древности, оказался один против всех; рук у него, кажется, было не две, а десять, и ни один бросок не пропадал даром — любой запущенный снежок находил свою цель, чтобы превратиться в снежную крошку на чьём-нибудь раскрасневшемся лице. Атакуемый со всех сторон, он нырял под неприятельские снаряды, и они сталкивались у него над головой, осыпая светлые волосы снегом; отчаявшись поразить слишком уж подвижную мишень, противники его, сговорившись, собирались уже пойти в рукопашную и закатать непобедимого в сугроб — когда, оглянувшись, смеющийся Солль вдруг увидел наблюдающую за схваткой Торию.

Лис со товарищи сразу же стушевались; Тория, не спеша, нагнулась, зачерпнула снег и скатала его в шарик. Потом, несильно размахнувшись, бросила — и угодила Соллю в лоб.

Он подошёл, стирая с лица снежную воду; Тория серьёзно, без тени улыбки смотрела в его мокрое лицо:

— Сегодня первый снег… Я хочу тебе что-то показать, — не говоря больше ни слова, она повернулась и пошла прочь; Эгерт двинулся за ней, как привязанный.

Снег ложился, засыпая университетские ступени, и на головах железной змеи и деревянной обезьяны вздымались необъятных размеров зимние шапки.