Схрон под лавиной

Далгат Аристотелевич проснулся со странным ощущением здорового человека. Ему совсем недавно самому не верилось, что он был когда-то здоровым и боеспособным человеком, и не просто человеком, но Волком в человеческом обличье, властным, живущим в соответствии со своими желаниями. Конечно, настолько, насколько ему позволяли силовые структуры. Они доставляли ему много неприятностей, но он им доставлял еще больше, умея убивать и уходить невредимым. Он очень захотел опять стать таким. И почти стал. Но, что удивительно, в один миг. Раньше он медленно возвращался в нормальное состояние. А тут… И поспал-то всего ничего, кажется…

Он раньше слышал что-то о препарате, который вколол ему старший сержант — о пармедоле. Говорили, что это наркотик, который делает боль незаметной и, как многие наркотики и антидепрессанты, облегчает душевное состояние в трудные минуты. Сам Гаримханов никогда наркотики не принимал принципиально и в свой джамаат наркоманов не брал, презирая их искусственную храбрость, зависящую только от «дозы». Но сейчас, чувствуя себя снова здоровым и сильным, готов был принять его безоговорочно. Рука сжимала второй шприц-тюбик, что дал ему старший сержант. Появилось желание сразу же сделать себе второй укол, хотя здравый ум подсказывал ему, что болезнь так просто не проходит, это только временное отступление, а когда она вернется, вот тогда второй шприц-тюбик и будет необходим.

Далгат Аристотелевич, измученный многодневной болью, спал крепко и не слышал того, что творилось вокруг, не слышал, как во главе со старшим лейтенантом Шахамурзиевым пришли два отделения спецназа ГРУ, как старшего сержанта Чухонцева на посту сменил специалист МЧС с пистолетом в кобуре, как взвод ушел в сторону соседнего ущелья. И только после этого, когда тело спящего ощутило вдруг прилив прежнего здоровья, Гаримханов проснулся, но показывать, что он снова полон сил, было нельзя. Эмир по-прежнему не оставлял мысли о свободе. Он хотел чувствовать себя настоящим Волком. А разве можно настоящего волка в клетку запереть? Он любую решетку перегрызет и вырвется на свободу.

Конечно, охранял его, как думал эмир Гаримханов, человек опытный и сильный. Со старшим сержантом спецназа ГРУ справиться сложно, хотя не родился еще такой, с которым не способен справиться Волк. Далгат Аристотелевич положил руку на камни, в темноте стал ощупывать их и выбрал один, формой своей напоминавший клин. Он был не слишком большим, но достаточно тяжелым, чтобы свалить человека удачным ударом в затылок, нанесенным опытной рукой. Гаримханов постарался пристроить камень на пояс под ремень, но так, чтобы он не выпирал, и спрятал его под карман бушлата. Мало ли что у человека в кармане… Да и не выпирал камень вовсе, потому что ремень плотно прижимал его к телу. Это было немного неудобно, камень давил в бок, но Далгат Аристотелевич не собирался носить его на поясе всю оставшуюся жизнь, так что временно можно и потерпеть. Только после этого эмир повернулся лицом к костру и сразу сел в удивлении, даже про необходимость изображать страдания забыл.

Старшего сержанта Чухонцева по ту сторону костра не было, а вместо него на камне сидел и дремал человек в какой-то синей форме. Судя по погонам, офицер, но количество звездочек из-за костра различить было сложно.

— Эй ты, чучело!.. — окликнул Далгат Аристотелевич офицера в непривычной синей форме.

Насколько он помнил, форму такого же цвета носят летчики. Но летчикам здесь делать нечего. Еще и работники прокуратуры тоже имеют синий мундир. Но со всеми незаконными, как они их называют, воинскими формированиями работает следственный комитет при военной прокуратуре, а военные носят армейскую форму, лишь находясь далеко от своих кабинетов, предпочитают «камуфляж». Но ни следователи, ни прокуроры охраной арестованных и задержанных не занимаются. Квалификация не та. Что же это за тип?..

Человек встрепенулся и поднял голову:

— Проснулся, шакал… Чего тебе, урод, надо?

И сразу начал с оскорбления. Старший сержант был аккуратнее в выражениях. Он говорил культурно и уважительно на «вы», хотя тоже называл шакалом. Этот же высказывался с откровенным презрением и неприязнью.

— Ты откуда сюда свалился?

— Сверху.

— Не ушибся? А то здесь не мягко.

— Обошлось.

— А куда ты старшего сержанта Чухонцева дел?

— Соскучился?

— Он умный. С ним поговорить можно. А у тебя лицо дурака. Ты даже не знаешь, что такое когнитивный диссонанс. А он мне сразу правильно ответил. — Гаримханов, разговаривая с офицером свысока и дерзко, набирал очки в авторитетности. Так, по крайней мере, ему казалось. — Так где он?

— В туалет пошел. Скоро вернется. Мне интересно, у вас здесь туалет платный?

— У нас все платное. Мне платят… Плати, и тебе разрешу сходить.

— Тогда уж и ты мне плати.

— За что тебе-то?

— Я провел анализ воды, которую вы здесь пьете… — улыбаясь, человек в синей форме кивнул в сторону водоема. — Она ядовитая. Ее пить нельзя. Там большое содержание разных газов, которые стенки желудка и кишечник разъедают. Сначала начинается гастрит, потом язва, потом прободная язва. Геморрой тоже от этой воды. У тебя же геморрой… Вот этой водой тебе задницу и разъело.

— Издеваешься, чучело?

— Вполне серьезно говорю, урод. Там щелочей много, в воде этой. Вредных щелочей. Я полный анализ провести не могу, у меня с собой только газоанализатор, но он среагировал на испарения воды и выдал результат.

— Язва — это я понимаю. И гастрит — тоже понимаю. У нас у многих желудки болели. Могу предположить, что именно от воды…

Далгат Аристотелевич встал на ноги и потянулся, прогоняя остатки сна. Но тут же согнулся и громко застонал. Однако на самом деле боли он не чувствовал. Волшебный шприц-тюбик старшего сержанта Чухонцева еще действовал и помогал Гаримханову оставаться Волком, хотя его упорно пытались переквалифицировать в шакала. Но изображать боль и бессилие следовало обязательно, от слабого не ждут активного сопротивления.

Человек в синем мундире изогнулся, протянул руки, чтобы взять пару заготовленных полешков и подбросить их в костер, и эмир увидел у него на спине крупную надпись: «Техническая служба МЧС». Стало совсем не страшно. Это только спасатель, хотя и носит он пистолет в кобуре, но даже кобура у него застегнута. С таким охранником эмир сумеет справиться, применив и хитрость и силу одновременно. Но что-то заставляло его медлить. Он сам не понимал что, но приступить к решительным действиям не спешил. С трудом переставляя ноги, старательно изображая человека, которому тяжело шевелиться, перешел к тому самому камню, на котором сидел раньше, и сел у костра, якобы желая погреться. Руки к огню протянул и шприц-тюбик с пармедолом на соседний камень положил.

И только сейчас, услышав топот множества ног, понял, что у него сработала интуиция. Какие-то люди бежали сюда по одной из галерей. Несомненно, слышал все это и офицер МЧС, но он беспокойства не проявлял, и только по одному этому можно было догадаться, что он хорошо знает бегущих людей. Или спецназовцы, или другие спасатели.

Костер тихо и уютно потрескивал. Далгат Аристотелевич вспомнил, как уютно потрескивали дрова в печке в его землянке. Печка была металлическая, сделанная из магистральной трубы большого диаметра, и сверху имела даже отделение, в которое заливалась вода, чтобы в джамаате всегда была зимой горячая вода. Печку обычно топил эмиру Герихан Довтмирзаев. Но когда пожилой пулеметчик уходил, эмир часто сам садился к печке на короткий чурбан, открывал стальную закругленную дверцу, тоже сделанную из куска такой же трубы, и, подолгу глядя в огонь, слушал треск сгорающих поленьев. Топилась печка только по ночам, чтобы днем никто не увидел или не почувствовал дыма. Конечно, жил джамаат в горах, где не было никаких людей, тем не менее, об осторожности эмир никогда не забывал. Теперь это сидение перед огнем у печки казалось таким далеким, но в то же время ностальгически близким, приятным, волнующим душу. И потрескивание костра чуть-чуть напоминало те благие времена, когда никто их не беспокоил и посторонние в их ущелье не заглядывали.

Но топот слышался все ближе, и следовало напомнить этому охраннику, что эмир — человек нездоровый, что он измучен, бессилен и не способен к каким-то активным действиям.

— Старший сержант из туалета возвращается? — спросил Далгат Аристотелевич офицера МЧС. — Уж очень громко топает. Или он с охраной туда ходит?

— Он торопится тебя увидеть. Волков, говорит, много на своем коротком веку перестрелял, а вот шакала впервые встретил. Попросил до его прихода тебя не расстреливать. Он сам хочет. Шкура твоя, шакалья, облезлая, конечно, ни на что не годится, не волчья же. Но просто ради интереса пристрелить тебя — это удовольствие. Хочет, наверное, в твои глаза посмотреть, как ты умираешь. Интересно, как шакалы себя перед смертью ведут…