Штамм Закат
Шрифт:
Нет, он не видел его жены, сказал мужчина на ломаном греческом.
Сетракян разглядел, что за спиной мужчины прячется женщина — испуганная и съёженная. Произошло что-то неладное? — спросил Сетракян.
Мужчина, как мог, объяснил, что накануне вечером в деревне исчезли двое детей. Подозревают, что это дело рук колдуньи.
Сетракян вернулся в снятый им домик, тяжело опустился на стул, обхватил голову своими окровавленными, изувеченными руками и стал ждать прихода ночи — того темного часа, когда должна была вернуться его любимая жена.
Она вышла к нему из пелены дождя — своими ногами, без костылей, которые помогали конечностям Мириам всю жизнь, пока она была человеком. Ее мокрые волосы висели косматыми прядями, ее плоть была белой и склизкой, ее одежда —
Ноги Мириам были теперь прямые и очень темные. В нижних частях ее конечностей собралась кровь, поэтому ладони и ступни стали совсем черными. Куда делась ее робкая, неуверенная походка? Куда делась болезненная поступь, изнурявшая Мириам настолько, что Сетракян каждый вечер выбивался из сил, лишь бы облегчить ее страдания?
Как быстро — и как всецело! — она изменилась. Превратилась из любви всей его жизни в эту безумную, грязную тварь с пылающими глазами. Стала стригоем с особым вкусом к детям — детям, которых в человеческой жизни ей не дано было выносить.
Сотрясаясь от беззвучных рыданий, Сетракян медленно встал со стула. Какая-то часть его существа взывала: пусть все будет как есть! Иди с ней, иди с ней куда угодно, хотя бы даже и в ад. Отдайся вампиризму в отчаянии своем и боли своей.
Но он все же истребил ее — с великой любовью и в великих слезах. Детей он порубил тоже — без всякого сожаления к их порченым телам. Но Мириам — это было совсем другое. Авраам вознамерился сохранить для себя хотя бы частичку своей бывшей жены.
Даже если человек сознает, что творимое им — полное безумие, от этого не становится легче: безумие таковым и остается. А то, что сотворил Сетракян, было более чем безумием: он вырезал из груди своей жены пораженное сердце и законсервировал этот чумной орган — по-прежнему пульсирующий, движимый голодной страстью кровяного червя — в банке, предназначенной для засолки огурцов.
«Сама жизнь — это безумие, — подумал Сетракян, когда с кровавой резней было покончено и он смог бросить последний взгляд на комнату, в которой вершил свое страшное дело. — И любовь — тоже».
Проведя наедине с сердцем покойной жены последние секунды, Сетракян тихо произнес одну фразу — Фет едва услышал ее, а услышав, не понял: «Прости меня, любимейшая моя», — после чего принялся за работу.
Он рассек сердце не серебряным лезвием, что было бы губительно для червя, а ножом из нержавеющей стали. Сетракян снял слой ткани, потом еще один, и еще… Червь не появлялся. Тогда Сетракян поднес сердце к одной из ультрафиолетовых ламп, расставленных по периметру стола, — только после этого капиллярный червь вырвался, скорее даже выстрелил из рассеченного органа. Розоватый, довольно крупный — толще, чем прядь волос, — веретенообразный, прыткий, он первым делом устремился к скрюченным пальцам, державшим черенок ножа. Однако.
) Сетракян давно был готов к этому. Червь не достиг цели, шлепнулся на стол и, извиваясь, пополз к его центру. Сетракян полоснул червя ножом, чисто разделив на две половинки, а Фет поймал эти половинки, прикрыв каждую по отдельности большим питьевым стаканом.
Черви тут же начали регенерироваться, одновременно исследуя прозрачные границы их новых клеток.
Покончив с этой операцией, Сетракян приступил к подготовке эксперимента. Фет уселся поодаль на стул и стал наблюдать, как черви, гонимые кровяным голодом, бьются о стекло внутри стаканов. Василий помнил о предупреждении, высказанном Сетракяном Эфу, когда речь зашла об уничтожении Келли:
«Освобождая любимого вами человека, вы… вы сами.
|в какой-то степени становитесь обращенным. Вы восстаете против всего человеческого, что в вас есть. Это деяние изменяет человека навсегда».
Василий помнил и слова Норы, прозвучавшие тогда, — о том, что подлинная жертва нынешней чумы — это любовь, и она
же — причина нашего окончательного краха: «Немертвые приходят за своими любимыми. Любовь человеческая извращается: она становится чисто вампир-ской потребностью».
— Почему они не убили вас в тех подземных коридо-рах? — спросил Фет. — Раз это была ловушка?
Сетракян оторвал взгляд от хитроумного устройства, над которым трудился, и посмотрел на Фета.
— Поверите или нет, но уже тогда они боялись меня. Был все еще во цвете лет, полон жизни, силен. Вампиры и впрямь садисты, но вам следует помнить, что их численность тогда была совсем невелика. Самосохранение пред-тавляло для вампиров задачу первостепенной важности. Необузданная экспансия их вида была фактически табуирована. И все же они очень домогались уязвить меня. И уязвили-таки…
— Они до сих пор боятся вас, — сказал Фет.
— Не меня. Их пугает только то, что я воплощаю. То, что я знаю. Да и, по правде говоря, каким образом один старик может справиться с целой ордой вампиров?
Фет не проникся смиренностью Сетракяна, ни на секунду не поверил в это самоуничижение.
— Я думаю, — продолжил старый профессор, — тот факт, что мы не сдаемся, сама идея, что человеческий дух остается не сломленным перед лицом абсолютного зла, сильно озадачивают их. Они надменны и высокомерны. Само их происхождение — если таковое подтвердится — свидетельствует об этом.
— И каково же в таком случае их происхождение?
— Едва мы заполучим книгу… как только я буду полностью уверен… я расскажу вам об этом.
Звук радиоприемника начал слабеть, и первой мыслью Фета было, что все дело в его поврежденном ухе. Он встал и покрутил рукоятку походной динамо-машины, чтобы восстановить питание, — приемник продолжил работу. Человеческие голоса почти исчезли из эфира — их вытеснили мощные помехи и возникающие время от времени пронзительные завывания высоких тонов. Однако некое коммерческое спортивное радио каким-то образом сохранило свои вещательные возможности, и, хотя все дикторские таланты явно покинули станцию, а может, не только станцию, но и этот мир, один продюсер все же остался. Именно он сидел у микрофона и, поменяв формат вещания — станция перешла с обычной спортивной болтовни «Янкиз-Метс-Джайентс-Джетс-Рейнджерс-Никс»{31} на новостной режим, — передавал сообщения, выуженные из Интернета или почерпнутые из случайных звонков слушателей.
— …национальный вебсайт ФБР сообщает, что после инцидента в Бруклине федеральная полиция арестовала доктора Эфраима Гудуэдера. Речь идет о беглом бывшем служащем ЦКПЗ, который выложил в Интернет то самое первое видео — помните? Там еще был парень в сарае, посаженный на цепь, как собака. Помните? Тогда все эти демонические дела казались чистой истерикой или же просто сильно на думанными. Да, хорошие были времена. Как бы то ни было, вебсайт сообщает, что его арестовали по обвинению… что-что?.. в покушении на убийство? Боже правый! Только мы подумали, что могли бы получить какие-то реальные ответы… Я хочу сказать: ведь этот парень, если память мне не изменяет, с самого начала находился буквально в центре событий. Правильно? Он первым вошел в тот самолет, рейс семьсот пятьдесят три. И его разыскивали в связи с убийством человека, который тоже входил в ту первую группу реагирования, человека, работавшего на Гудуэдера, кажется, его звали Джим Кент. В общем, ясно: вокруг этого парня что-то происходит. Вот вам мое мнение: я думаю, они хотят заосвальдировать его, если вы понимаете, о чем я. Поступить с ним так же, как когда-то поступили с Ли Харви Освальдом{32}. Две пули в живот, и парень умолкает навсегда. Вот вам еще один кусочек этой гигантской головоломки, которую, как мне кажется, никто не в состоянии сложить в цельную картину. Если у кого-либо из вас, там, в мире, есть какие-нибудь мысли на этот счет, какие-нибудь идеи или теории, и если ваш телефон все еще работает, — быстро звоните сюда, по горячей спортивной линии… Сетракян сидел с закрытыми глазами.