Штауффенберг. Герой операции «Валькирия»

К несчастью, очень плохие новости заговорщики услышали по «Радиостанции "Великая Германия"». Поскольку радиопередатчики не были выведены из строя, вкрадчивыми одновременно гневным голосом Геббельс во всеуслышание объявил, что была предпринята попытка покушения на «нашего любимого фюрера», который намерен вскоре обратиться к нации.

С того момента ситуация стала ухудшаться лавинообразно. Клаус был бессилен остановить этот процесс. Кавалерийская бригада из Коттбуса услышала это сообщение по радио. Шульте немедленно позвонил в штаб военного округа, потребовал соединить его с Кортенфляйшером. Дежурный офицер сказал ему, что тот скрылся с Бендлерштрассе, а его вроде бы заменил генерал фон Тюнген [103] . Но и с Тюнгеном связаться не удалось. Спустя несколько минут обергруппенфюрер СС (генерал) Юттнер установил контроль над штабом на Унтер ден Линден. Он арестовал Хазе, немедленно отменил состояние боевой готовности и приказал бригаде вернуться в казармы. Дойдя до Ферхрберлинерплатц, бригада повернула назад. По тому же сценарию прошло возвращение между 19.00 и 20.30 училищ из Деберица и Крампница. В распоряжении у заговорщиков больше не осталось никаких частей. Комендантский батальон под командованием генерала Рейнеке начал стягиваться к Бендлерблоку. Обстановка резко ухудшилась. Каждый из заговорщиков почувствовал, что дело было проиграно. Воцарилась обстановка окончания игры. Казалось, Штауффенберг был единственным, кто старался ободрить проигравших. Обмякнув в креслах, выкуривая сигарету за сигаретой, Бек, Шуленбург, Гельдорф и Гизевиус пытались найти выход. Бек хотел передать по радио давно уже составленное воззвание к восстанию. Но передатчики уже не были под контролем заговорщиков. Гизевиус, единственный, кто остался в живых, в своих «Мемуарах» выставил себя в хорошем свете. Он якобы выступил за последний всплеск: расстрелять нескольких офицеров СС, напасть с отрядом офицеров на министерский квартал, схватить Геббельса и шефа гестапо Мюллера и убить их. Пусть канава пролитой крови сделает невозможным всякое отступление. Но никто его не послушал. Он посчитал это трусостью и нерешительностью. Но он, казалось, забыл, что в Бендлерблоке не было другого вооружения, кроме личного оружия присутствовавших там офицеров. Что с ними можно было сделать против автоматов и пулеметов комендантского батальона? Это стало бы героическим поступком, лишенным всяких шансов на успех. Красивым поступком для истории. К 20 часам появился Вицлебен в парадном мундире генерал-фельдмаршала. Штауффенберг надеялся, что он сможет возродить надежду и придать новые силы проигравшим. Напрасные ожидания. Вицлебен прибыл из Цоссена, где переговорил с генералом Вагнером и узнал, что покушение сорвалось. Он яростно набросился на Клауса: «Какое свинство с вашей стороны». Ударив кулаком по столу, он стал размахивать своей обесчещенной саблей. Он упрекнул его в промахах «Валькирии»: радиостанции не были взяты под контроль, части не имели единого управления, тыловое обеспечение было никуда не годным — стало известно, что участвовавшее в заговоре оружейное училище Берлина не получило грузовиков, и курсантам пришлось ехать в район замка на трамваях. Штауффенберг и Ольбрихт оправдывались, как могли. Оставалась лишь одна реальная надежда. Переворот вполне удался в Вене и Париже. Клаус связывал с этим все надежды. Но в 20 часов 30 минут Вицлебен решил, что месса была закончена. Произнеся: «Все, конец, по домам», единственный генерал-фельдмаршал из участников заговора ушел на встречу со своей судьбой.

103

Отставной генерал. Он согласился встать на сторону Бека. Но был явно не в состоянии понять всю сложность государственного переворота.

Разные успехи в Вене и Париже

Однако в Вене и Париже перспективы все еще были обнадеживающими. Причина этого заключалась в том, что там государственный переворот был особенно хорошо подготовлен. У Штауффенберга там было много умных и верных друзей.

Временно исполнявшим обязанности командующего 17-м военным округом в Вене был генерал фон Эзенбек, бывший командир боевой группы, с которым Клаус познакомился в 6-й танковой дивизии в ходе французской кампании. Еще до поступления распоряжений по телетайпу, в 17 часов он уже переговорил со Штауффенбергом по телефону. У него не было никаких причин не верить словам старого товарища. Он ненавидел режим и СС. И всю свою энергию бросил на выполнение операции «Валькирия». В 19 часов вермахт патрулировал на Ринге, занял вокзалы, руководство СС, гестапо, гауляйтер, начальник полиции, комендант гарнизона были обезоружены и арестованы. До решения их дальнейшей судьбы их поместили в удобных салонах штаба военного округа под надежной охраной, обеспечив хорошим запасом сигарет и коньяка. Армейские офицеры заняли казармы подразделений СС и установили контроль над ними. Телефонные станции и радиопередатчики также перешли под контроль армии. Без согласия Штауффенберга в Вене ничего не происходило. Это был успех. Но временный. Кейтель по телефону старался сделать все, чтобы отменить операцию «Валькирия». Ему удалось связаться с Эйзенбеком и объяснить тому всю ситуацию. Эйзенбек перезвонил на Бендлерштрассе. Он был огорчен, убежденный в том, что старый товарищ по оружию его подставил. Несмотря на отчаянные мольбы Клауса: «Не надо отступать», в 21 час чрезвычайное положение было отменено. Нацистские руководители были развезены по их учреждениям, им принесли полагавшиеся извинения. На австрийскую столицу снова упала коричневая ночь.

В Париже обстановка складывалась по-другому. Многие служившие там офицеры были участниками заговора, в частности главнокомандующий немецкими войсками во Франции Штюльпнагель, его начальник штаба Шпейдель [104] и подполковник фон Хофакер. Как было показано в начале книги, операцию «Валькирия» смогли начать в Париже намного раньше, чем в других местах. Сразу же после покушения полковник Финк сообщил Хофакеру о начале операции. Это было около 14 часов. Несмотря на возражения генерал-фельдмаршала фон Клюге, главнокомандующего Западным фронтом и прямого начальника Штюльпнагеля, желавшего удостовериться, что Гитлер действительно был мертв, все началось согласно плану. До 20 часов, будучи введен в заблуждение Беком и Вицлебеном, Клюге не предпринимал ничего для того, чтобы отменить приказы своего подчиненного. Вечером того же богатого событиями дня он переговорил со Штиффом из Ставки фюрера. Не найдя в себе сил соврать под слово офицера, тот подтвердил, что Гитлер уцелел. В тот решающий момент, когда заговорщики появились в штаб-квартире в Ларош-Гийон, они были уверены в том, что смогут склонить на свою сторону старого генерал-фельдмаршала. Клюге пригласил их отужинать с ним. В большой столовой дворца при свечах обстановка была ледяной. Их было пятеро: Клюге, Штюльпнагель, их начальники штабов, соответственно Блюмментритт и Шпейдель, а также Хофакер. Прислуге было приказано удалиться. В абсолютной тишине, изредка прерывавшейся звоном хрустальных бокалов, слово взял Хофакер. Говорил он складно. Рассказал всю историю заговора, описал опасности, которым подвергались заговорщики, изложил, какие с ним связывала надежды армия. Глядя в глаза Клюге, он закончил речь такими словами: «То, что сейчас происходит в Берлине, не самое главное. Намного важнее те решения, что приняты здесь, во Франции. Я обращаюсь к вам, ваше превосходительство, от имени Германии и ее будущего. И настоятельно прошу вас сделать то, что на вашем месте мог бы сделать генерал-фельдмаршал Роммель, с которым я разговаривал не далее как 9 июля. Возьмите на себя командование освободительной армией Германии. В Берлине армейский генерал Людвиг Бек в настоящее время возглавляет государство. Создайте же аналогичную ситуацию здесь, на Западном фронте […]. Положите конец войне, начав переговоры с врагом. Прекратите бессмысленное кровопролитие […]. Тем самым вы сможете также отвести от Германии угрозу самой великой катастрофы в ее истории». Речь явно не дала ожидаемого результата. Клюге ворчливо произнес: «Так вот, господа, дело в том, что покушение не увенчалось успехом». Когда ужин закончился, Штюльпнагель отвел Клюге в сторонку. Он рассказал ему все подробности операции «Валькирия» в Париже и сказал, что вермахт нейтрализовал СС. Придя от этого в ужас или разозлившись на то, что ему выкручивали руки, Клюге встал на дыбы. Он выпроводил гостей и на прощание не подал им руки, а Штюльпнагеля отстранил от командования. Перед уходом он посоветовал ему переодеться в гражданскую одежду и скрыться как можно быстрей. И мечтательно добавил: «Да, если бы свинья была мертва.» Начавшийся с победных труб день заканчивался дурным водевилем. С того времени надеяться на успех в Париже уже было нельзя. Провал заговора в Берлине не мог быть компенсирован успехами во Франции. Место Штюльпнагеля занял Блюментритт. Оставалось лишь сделать так, чтобы избежать пролития немецкой крови немцами же. Смельчак и рыцарь, генерал фон Бонебург-Ленгсфельд [105] взялся урегулировать это дело. Он лично освободил нацистов из-под стражи и пригласил их руководителей в дружеской обстановке пропустить по стаканчику в отеле «Мажестик». А их арест объяснил учениями. Но это никого не ввело в заблуждение. Он знал, что утром они же будут его пытать. Но это было не важно, главное было соблюсти приличия. Французам не суждено было увидеть боевые столкновения немецких частей между собой на улицах Парижа.

104

Шпейдель на самом деле был начальником штаба Роммеля, но после ранения генерал-фельдмаршала был откомандирован в распоряжение Штюльпнагеля.

105

Временно исполняющий обязанности коменданта Парижа.

А когда к 2 часам ночи последние нити парижского заговора были распутаны, в Берлине уже пролилась кровь.

Время мученика

Около 21 часа Штауффенберг решил пойти ва-банк. Он собрал в кабинете Ольбрихта всех офицеров АХА и штаба резервной армии и выложил карты на стол. Да, это был государственный переворот. Да, он пошел на преступление ради спасения Германии, чести немцев, запачканной огромным числом преступлений за долгие годы правления нацистов. Он обратился к их совести и призвал последовать за ним. Объяснил, что все еще можно было спасти, поскольку в Париже заговорщики овладели французской столицей. Надо было выстоять. Он сказал, что к Бендлерблоку стягивался комендантский батальон. И призвал присутствовавших офицеров оказать сопротивление, для чего предложил разобрать то немногое количество оружия, что было под рукой: несколько автоматов, пистолеты и ручные гранаты. Самое малое, что можно сказать о реакции на его слова, была холодность. Ни у кого больше не было сомнений в том, что путч провалился. Кандидатов в мученики не нашлось. Он вернулся в свой кабинет и безуспешно попытался связаться с Ниной. Около 22 часов он сумел дозвониться до Парижа. Ему захотелось попрощаться с Хофакером. Но тот был в то время в Ларош-Гийон. Ему ответил один из адъютантов Штюльпнагеля подполковник фон Линстов. Клаус выразил ему свои сожаления по поводу того, что он вовлек их в эту неудачную авантюру. Линстов возразил, что, если бы было можно, он снова совершил бы это. Таковы были последние слова, которые Штауффенберг высказал внешнему миру. Вскоре телефонная связь с Бендлерблоком была прервана.

В это самое время началась дворцовая революция. Один из порученцев Фромма, подполковник Гербер, потребовал, чтобы ему дали переговорить с его начальником. Штауффенберг категорически выступил против этого, объяснив, что тот находился под арестом. В коридорах послышались выстрелы. Никто не знал, кто открыл огонь. Несколько человек воспользовались розданными Клаусом автоматами, чтобы повернуть оружие против него. Пробив двери, пули рикошетом отлетали от стен. Заговорщики вскоре остались в меньшинстве. Колеблющиеся воспользовались этим, чтобы заслужить прощение. Штауффенберг был ранен в плечо. Вскоре от нападавших отстреливались только Клаус, Мерц и Хефтен. Гизевиус куда-то скрылся. Бек стоически ждал развязки. Он решил не продавать дорого свою жизнь. И ждал приговора судьбы. Клаус начал перезаряжать пистолет и отступил к своему кабинету. Хефтен успел сжечь всего несколько списков заговорщиков. Как последний упрек, Клаус бросил: «Вы все меня покинули».

Тем временем верные режиму офицеры устремились к комнате, где под арестом содержался Фромм. И освободили его. Он снова стал хозяином своего кабинета. Сцена, имевшая там место после обеда, повторилась с точностью до наоборот. Штауффенберг сдал свое оружие, бельгийский наган, с которым не разлучался со времен французской кампании. Вместе с ним были арестованы Бек, Хепнер, Ольбрихт, Мерц фон Квирнхайм и Хефтен. Никто из них не хотел ненужного кровопролития.

Не желая быть обвиненным в преступной слабости, а главное, стремясь убрать компрометировавших свидетелей, Фромм тут же собрал военный совет. Решение его не подлежало обсуждению и должно было исполниться незамедлительно. Хепнер потребовал, чтобы его заслушали люди, равные ему по званию, военный трибунал. Фромм согласился на это по старой дружбе. Беку, Ольбрихту, Мерцу фон Квирнхайму, Хефтену и Клаусу был вынесен смертный приговор. Время было 23 часа 15 минут.

Без особой надежды Штауффенберг сделал шаг вперед, чтобы защитить своих товарищей. И произнес четким голосом: «Все, что сегодня произошло, было сделано по моему приказу. Исполнялось лишь то, что я приказывал. Все остальные, как солдаты, как мои подчиненные, делали то, что должны были делать. Они ни в чем не виновны. Во всем повинен только я». Естественно, это ни к чему не привело. Ни Ольбрихт, ни Бек, ни Вицлебен не были его подчиненными.

Бек попросил дать ему оружие, как того требовала традиция немецких генералов. Фромм согласился. Бек медленно поднес пистолет к виску, произвел выстрел, но не убил себя и был еще жив. Спустя несколько минут его прикончили выстрелом милосердия, пустив пулю в голову. Незадолго до полуночи, под усиленной охраной вооруженных солдат из занявшего здание комендантского батальона, приговоренные к смерти спустились по лестнице, которая вела во внутренний дворик Бендлерблока. При свете разрывавших ночную тьму прожекторов пятерых мужчин подтолкнули к куче песка. Их уже ждала специальная расстрельная команда. Десять унтер-офицеров в касках лихорадочно вскинули оружие. Лейтенант Вернер Шади отрывисто отдавал команды в этом мрачном, огражденном с четырех сторон бетонными стенами дворе. Приговор был зачитан немедленно. Первым должен был пасть Штауффенберг. Но тут Хефнер бросился вперед, чтобы прикрыть его своим телом. И упал, изрешеченный пулями. Перед тем как настала его очередь, Клаус крикнул: «Да здравствует священная Германия!» [106] Берлинскую ночь разорвала вторая команда «Фойер!» («Пли!»). Жизнь полковника Штауффенберга оборвалась. Следом за ним в могилу пали Ольбрихт и Мерц. Раздались контрольные выстрелы. Каждому пустили пулю в затылок. Прожекторы потухли. Тела отвезли и зарыли на кладбище Святого Матиаса Шенебергского [107] .

106

Идут споры о том, какими именно были последние слова Штауффенберга. Некоторые сторонники кружка Георге утверждают, что он якобы крикнул: «Да здравствует "Тайная Германия"!» Поскольку нет никаких достоверных свидетельств в пользу той или иной версии, кажется более вероятным, что в час откровения перед историей он предпочел бы воскликнуть «Священная Германия», что было понятно всем, а не «Тайная Германия», о которой знали лишь немногие.

107

На следующий день они были откопаны и сожжены.

В тот же час Фромм отправил телеграмму в «Волчье логово» и во все военные округа: «Попытка путча захлебнулась в крови». А радио рейха передало обращение фюрера к своему народу: «Небольшая клика преступных и ограниченных офицеров, не имеющих ничего общего с немецким народом, попытались поднять на меня руку. Но провидение в очередной раз спасло меня. В этом я вижу еще один знак одобрения той миссии, которую я перед собой поставил: спасти Германию […]. Эта кучка узурпаторов очень малочисленна. Она не имеет ничего общего с вермахтом и уж тем более с немецкой армией. Это — всего лишь небольшая клика преступных элементов, которые вскоре будут беспощадно уничтожены […].

Мы в очередной раз сведем с ними счеты, как только мы, национал-социалисты, умеем это делать».

И тогда настало время мучеников, первым из которых стал Штауффенберг. Кроме Гизевиуса, большинству заговорщиков суждено было погибнуть. Самые удачливые из них покончили жизнь самоубийством: Тресков инсценировал нападение партизан, Эрцен заперся в кабинете и взорвал себя гранатой. Других ждал арест, унизительный судебный процесс и постыдная смерть. Гитлер с маниакальным вниманием следил за процессом над заговорщиками. Он не допустил, чтобы их судил Военный трибунал. Он пожелал, чтобы их к смерти приговорил Народный суд, рассматривавший случаи государственной измены. Прежде этого военных выгоняли из вермахта решением суда офицерской чести. Председательствовавший на нем генерал-фельдмаршал фон Рунштедт навеки замарал честь своих погон, допустив разжалование всех представших перед этим судом офицеров, желая услужить режиму на основании только представленных полицией документов.

После этого заговорщики могли предстать перед Народным судом, где заправлял кровожадный Фрайслер, которого сам Гитлер плотоядно называл «наш Вышинский» [108] . Он только и умел, что требовать казни. Адвокаты выступали как обвинители. Чаще всего подозреваемым запрещалось говорить. Палачам нравилось выставлять их в таком смешном виде: без поясов и подтяжек, в ниспадавших иногда до лодыжек брюках. 8 августа к смерти был приговорен Бертольд, 30 августа Хофакер болтался в петле. Повозки с приговоренными к смерти сменяли друг друга, казни были похожими. Все погибли подвешенными за ребра на крюках мясника в тюрьме Плётцензее. С особым удовольствием Гитлер следил за условиями проведения казней. Он хотел, чтобы «предатели» чувствовали, как они умирают. Он требовал от палачей использовать струны от пианино, чтобы смерть не была мгновенной, чтобы агония длилась подольше. Часто по вечерам в последние месяцы существования нацистской Германии в горящем Берлине он приказывал показать ему фильм с очередной казнью. Именно так погибли около 200 человек, прямо или косвенно связанных с заговором. Не говоря уже о тысячах арестов. Конечно, были схвачены руководители, Герделер, Хассель, Вицлебен, офицеры, сообщники, но также и случайные люди, чьи фамилии на их беду были упомянуты в арестованных гестапо списках, особенно если они звучали аристократично. Что же касается тех, кто проявил лояльность режиму в одиннадцать часов, то и они поплатились своими головами. Фромм, Клюге и Вагнер, все они также сложили головы. Месть нацистов не ограничилась лишь участниками заговора. Их семьи также были без суда брошены в концентрационные лагеря во имя принципа семейной ответственности [109] . В своей зажигательной речи Гиммлер объяснил это так: «Мы собираемся ввести абсолютную солидарную ответственность всего рода […]. Это понятие мы унаследовали от наших древнейших традиций […]. Достаточно перечесть германские саги. Когда какая-то семья совершала преступление […], все несли за это ответственность. Когда какая-то семья была осуждена и поставлена вне закона, говорили, что этот человек предатель, в его жилах течет кровь предателя, надо его уничтожить […]. Семья графа Штауффенберга будет уничтожена до последнего колена». Поэтому Нина была брошена в Бухенвальд и разлучена с детьми, оставшимися под охраной СС [110] . Лишь чудом им удалось уцелеть [111] . Александр, которого не привлекали в заговор из-за его неосторожности, дорого заплатил за то, что носил фамилию Штауффенберг. Его посадили в Штутхоф, а затем в Бухенвальд. Его жена Мелитта из-за этого погибла. Пытаясь прилететь на свидание с ним на своем маленьком самолете «Физелер Торх», она была сбита в апреле 1945 года американским истребителем. Имущество заговорщиков было конфисковано, а затем некоторые из них вторично потеряли его, поскольку оно после разгрома гитлеровцев было захвачено коммунистами из Восточной Германии. Рейх не ограничился только местью живым, он мстил и мертвым. Когда стало известно о причастности к заговору Трескова, его тело выкопали в присутствии всей семьи, включая восьмилетних детей, сожгли и развеяли пепел по ветру.

108

Вышинский — известный генеральный прокурор, выступавший обвинителем на процессах в Москве и полностью подчинявшийся воле Сталина. Он также заседал на Нюрнбергском процессе в качестве представителя обвинения от Советского Союза.

109

На эту тему Фрей фон Хассель, дочь Ульриха фон Хасселя, написала великолепную книгу «Мрачные дни», 1999.

110

После войны жена Клауса нашла своих детей. Старший из них, Александр, пошел по стопам отца и поступил на службу в бундесвер. Службу он закончил генеральным инспектором. Имея самую большую выслугу среди офицеров новой немецкой армии, он стал неким мостиком между членами Сопротивления из вермахта и новой армией, интегрированной в НАТО.

111

Можно предположить, что их тюремщики, обеспокоенные ходом войны, защищали их в надежде на то, что это им зачтется, когда придет время расплаты.

Умерев первым, Штауффенберг распахнул врата ада. Последние месяцы существования национал-социализма были самыми тяжелыми, самыми кровавыми. Но он также возродил честь оружия. «Сколько же новых жертв, — написал Эрнст Юнгер в своем парижском "Дневнике" 22 июля 1944 года. — И именно среди этих небольших кружков последних рыцарей, свободных умов, всех тех, кто думал и чувствовал выше мрачных страстей. Однако эти жертвы не напрасны, ибо они раскрывают внутреннее пространство и не дают нации всей целиком, одной массой, погрязнуть в ужасных глубинах судьбы».