Штормовое предупреждение (Сборник)

Он вскочил с костяного трона и забегал в своем чертоге, яростно отбрасывая с дороги занавеси из перьев кецаля.

— У нас есть семьдесят лет! — кричал он. — За семьдесят лет Теночтитлан проведет десять победоносных войн! Орлы и Ягуары приведут в столицу десять раз по сто тысяч пленных. Мы зальем кровью равнину Анауака, мы построим из черепов теокалли выше пирамиды Солнца! Нам потребуется сто тысяч жертвенных ножей, и дымящиеся сердца будут биться на алтарях наших храмов, не останавливаясь ни на минуту! И тогда вы увидите, что боги проявят милость, и бородатые демоны навсегда исчезнут в просторах Восточного океана…

— Собрат Ольхо, — перебил его Тискесуса своим громким и звучным голосом, — мой народ не примет такую жертву ради своего спасения.

Ольхо остановился, ошеломленно глядя на сипу Гуатавиты.

— Нас всего-то сто пятьдесят тысяч, — продолжал между тем Тискесуса, — а теперь, после кровопролитных войн между княжествами, осталось и того меньше… Вы хотите принести в жертву миллионы пленных. Это много больше, чем весь народ муиска. Муиска не кровожадны. Пусть мы погибнем, пусть белые дьяволы воцарятся на наших землях, но мы не будем покупать свое спасение такой страшной ценой.

— Да кто ты такой? — зарычал Ольхо и оборвал рев, потому что черная пума сипы в одно мгновение преодолела призрачное расстояние между ними и оскалила пасть, глядя прямо ему в лицо. Вильях-Уму рассмеялся. В истинном сне невозможно причинить собеседнику физический вред, так что Ольхо растерялся по неопытности, но контроль Тискесусы над зверем был достоин восхищения.

— Достаточно, — сказал жрец, отсмеявшись — смех получился горьким. — Собрат Ольхо, вы вольны приносить какие угодно жертвы, но если ты наберешься смелости заглянуть в будущее своего народа, то поймешь, что это не спасет Теночтитлан. Нас уже вообще ничто не спасет, понимаете? Дело, что называется, решенное.

— Достопочтенный Капак, — Пакаль, искренне забавлявшийся страхом Ольхо, оживленно тряс своей погремушкой, — что же мы, в таком случае, решаем? Для чего собрались здесь? Только лишь для того, чтобы погоревать о мире, который нам суждено потерять?

— Нет, — твердо ответил Вильях-Уму. — Горевать впустую — занятие, достойное разве что глупых женщин. Я собрал вас, чтобы предложить план спасения.

Пакаль удивленно поднял брови. Тискесуса осторожно спросил:

— Я не ослышался? Достопочтенный собрат сказал «спасения»?

— Спасения, спасения, — сварливо подтвердил Вильях-Уму. — Но не спасения наших стран и городов, для этого, как мы уже убедились, у нас не хватит ни сил, ни времени. Кое-что, конечно, уберечь можно… За семьдесят лет мы успеем построить потайные убежища для самых драгоценных святынь… Допустим, мы спрячем священные книги, статуи богов и мумии правителей… Но все это будет мертво без своих владельцев, а их, увы, не останется.

Он помедлил, собираясь с мыслями. Предстояло сказать самое главное, то, для чего он и затеял весь ритуал Сна четырех, и теперь он очень боялся, что дар убеждения ему откажет.

— Когда-то, — продолжал Вильях-Уму, радуясь, что остальные внимают ему в торжественном молчании, — наши предки пришли в этот мир с погибшей в океане земли. Тогда боги даровали им огромный мир с высокими горами, плодородными равнинами, лесами, полными птиц и зверей… Мы приняли это наследство как должное, мы не ценили щедрость богов.

Но мы получили от своих предков еще один дар, и его мы должны сберечь во что бы то ни стало. Это дар предвидения, тот, который позволяет нам в истинных снах прозревать будущее. Много раз сновидцы спасали свои народы, предсказывая надвигающиеся несчастья, много раз мудрые, правители успевали подготовить государство к очередному испытанию… Не наша вина, что на этот раз вышло по-иному. Срок, отпущенный нам, слишком мал, а беда слишком велика. Собратья, я предлагаю не открывать тайну предстоящей нам катастрофы ни нашим владыкам, ни собратьям-жрецам, с тем чтобы, став известной, она не вызвала преждевременного страха в народе. Будем действовать скрытно, ибо наша власть достаточно велика, чтобы подготовить убежища, даже не разъясняя, зачем именно они нужны. Но главное, собратья, я предлагаю вам немедленно создать особые обители, в которых будут воспитываться наши преемники, носители дара. И чем их будет больше, собратья, тем лучше!

— Возражаю, — крикнул Ольхо, — заветы предков не позволяют умножать число сновидцев более трех на государство!

— Заветы предков! — фыркнул Вильях-Уму. — Предки и помыслить не могли, что придет время, когда искусство истинного сновидения окажется бессильным перед внешней опасностью! Если бы у нас было не три, а триста три сновидца, если бы ритуал Сна четырех проводился не раз в десять лет, а ежегодно… Да что говорить! Мы должны сохранить дар, доставшийся нам с кровью наших общих предков. Мы должны пестовать женщин, которым наши воспитанники передадут эту кровь. Такие женщины должны быть красивы и умны, они должны понимать, какая задача стоит перед ними… И когда придет час, когда бородатые дьяволы огненным вихрем промчатся по нашим землям, они не убьют этих женщин. Нет, они возьмут их себе в наложницы, а если женщины окажутся достаточно умны, то и в жены. И дети, которые родятся от этого противоестественного союза, также будут нести в себе кровь наших предков, а вместе с ней — дар предвидения. И кто знает, может быть, когда-нибудь наступит день, когда они обратят свой дар не в будущее, а в прошлое, и увидят нас. Им, и только им, нашим наследникам, нашим единственным потомкам, которым удастся избежать всеобщего уничтожения, этим несчастным ублюдкам, в чьих жилах будет смешана божественная кровь первых людей и ядовитая слизь белых демонов, откроются тайны наших убежищ и секреты священных книг… Твой народ не исчезнет бесследно, сипа Тискесуса! И письмена твоего народа, Пакаль, будут когда-нибудь прочитаны понимающими глазами! И слава Теночтитлана, достойный Ольхо, воссияет в сердцах тех, кто пронесет искусство истинного сновидения через бесчисленные века!

Он замолчал, чувствуя, как прилила к вискам кровь и часто-часто заколотилось сердце. «Если они сейчас станут спорить, — подумал старик, — я не смогу возражать. Скоро, ох, скоро отправлюсь я к нашему Отцу-Солнцу, и провалитесь вы все с вашими мелкими земными проблемами…»

Но никто не возражал ему, даже Ольхо без движения сидел на своем чудовищном троне, и лицо его было задумчиво. Потом Тискесуса проговорил тихо:

— А если их миру будет когда-нибудь грозить беда… То, быть может, нашим детям удастся то, что не удалось нам…

Свет факелов заметался по стенам, отбрасывая уродливые тени. Чертог владыки Аскапоцалько начал заволакиваться чернильным туманом, Ольхо покидал их, по-прежнему отрешенно сидя на своем троне.

«Пора просыпаться, — подумал Вильях-Уму, — даже самые долгие ночи когда-то кончаются…»

Последнее, что он слышал, прежде чем вынырнуть из истинного сна, были насмешливые слова Пакаля, обращенные к сипе:

— Молодость всегда думает, что идущие за нами будут сильнее и удачливее нас…

2

Стоя на краю плато, Игнатий Монтехо наблюдал, как группа Ямагучи заканчивает погрузку. Превосходные цейссовские стекла съедали расстояние — казалось, стоит сделать шаг, и окажешься рядом с маленькими деловитыми японцами, сновавшими от склада к вертолетам и обратно, подобно диковинным муравьям в темных очках и камуфляже. Между тем до нижнего лагеря было добрых две мили — из них семьсот футов крутого обрыва. Игнатий Монтехо спускался туда только по необходимости — влажный, пропитанный лихорадкой воздух, ядовитые насекомые, поднимавшиеся от медленной стоячей реки миазмы — все это заставляло его держаться подальше от нижнего лагеря. Впрочем, особой нужды инспектировать работы пока не наблюдалось — Ямагучи заслуживал доверия. Еще бы не заслуживать, за сорок процентов от выручки… Якудза во многих отношениях были предпочтительней жадных и ненадежных грабителей могил — уакерос, традиционно контролировавших бизнес нелегальной добычи древних сокровищ. Ямагучи уже помогал Монтехо с транспортировкой добычи из убежища Льянганати в эквадорских Андах и показал себя высоким профессионалом. Но на всякий случай… на всякий случай в нижнем лагере имелся Зубастик — жилистый, сухопарый индеец, быстрый и тихий, словно змея. Если Ямагучи вдруг решит повести собственную игру или обмануть Монтехо даже в какой-нибудь мелочи, Зубастик это увидит, а Монтехо об этом узнает. Доверяй, но проверяй — такой уж это бизнес.

Поэтому Игнатий Монтехо редко покидал верхний лагерь, устроенный на вершине продуваемого всеми ветрами каменистого плато. Ветрено, да, но ветры уносят зловредную лихорадку и москитов. Хватит с него джунглей, он и так просидел в ущелье целых три дня, пока собственными глазами не удостоверился, что место — то самое и видение не обмануло его. Санта Мария, какие то были ужасные дни… Видения показывали ему медленную, словно скованную сном, реку, протекавшую под темно-зелеными сводами из переплетенных ветвей и лиан, и четырнадцать белых камней, разбросанных по берегам, но за шестьсот лет река сменила свое русло, а камни оказались надежно укрыты буйной растительностью. Ему стоило большого труда разыскать их все, очистить от кустарника и мха, прочитать вырезанные в камне символы, понять смысл древней головоломки и найти, наконец, дорогу к убежищу. И только окончательно убедившись в том, что неприметный, оплывший от тропических ливней холм, притаившийся в самом сердце пропахшего гнилой водой и нездоровым воздухом ущелья, и есть то убежище, которое он так часто видел в своих странных снах наяву, Игнатий Монтехо вызвал группу Ямагучи и позволил себе подняться на плато, в верхний лагерь.