Штрафбат. Приказано уничтожить
Шрифт:
Он бы с удовольствием убил эту мразь, но вроде не военный, безоружный… Просто взял «сладкого мальчика» за вспотевшую челку и треснул затылком об изголовье кровати. И только сейчас обнаружил, как Мишка Вершинин, снедаемый непонятками, заглядывает под одеяло, потом под кровать, потом опять под одеяло.
– Ищешь кого-то? – устало поинтересовался Зорин.
– Ага, женщину.
– Какую женщину?
– Ну, так, это самое… – Мишка растерялся, – вроде баба тут должна быть. С кем они барахтались, в кровати-то?
– Молодой ты еще, Вершинин, – ухмыльнулся Гоберник. – Не всё так однобоко в амурных делах. Нет тут никакой женщины.
– А чего эти двое в кровати делали?
– Сношались, как кролики, – пояснил Зорин.
– Да ладно! – Мишка растерялся. – А кайф-то от этого какой? И, вообще… как это?
– Потом объясним, а лучше не будем, чтобы не ломать твои представления об отношениях полов. – Зорин подлетел к двери, прислушался. – Возвращаемся на лестницу.
Они шарахались от голосов – те звучали за стенкой, за поворотом, из открытой двери… Спуск на следующий уровень, изогнутый коридор. Теперь навстречу двигалась целая компания, перебрасываясь фразами, состоящими сплошь из заумных терминов – в такой лингвистике Зорин был не силен. Сделал знак остальным, шмыгнул в приоткрытую дверь.
Полумрак, специфические запахи медицинских препаратов, белоснежный кафель на стенах и на полу, кушетки на колесах. На одной из кушеток лежало тело, укрытое белоснежной простыней. «Не туда зашли», – сообразил Зорин, но любопытство тащило дальше. В этом отделении было глухо, как в танке. Посторонние звуки сюда не долетали. Ступая на цыпочках, он вышел в полутемный зал, уставленный аппаратурой непонятного назначения. Прерывисто гудел какой-то прибор.
– Хельга, дорогая, вы неправильно сделали разрез, – сочным бархатистым голосом урчал мужчина, – ведь это вам не местное иссечение, ну что вы, право слово! И как прикажете все это извлекать?
– Прошу прощения, доктор, но я всё делала точно по инструкции, – обиженно отзывалась женщина. – Я работаю в данной области уже четвертый год и точно знаю, как должна выполнять свою работу. Вы посмотрите лучше, что нам подсунули! Это разве человеческая печень? Она похожа на протухший студень, неудивительно, что возникают трудности с ее удалением. Это существо насквозь больное, но разве мы заказываем больных? Нам подсовывают черт знает что, это безобразие. Обратите внимание, его кастрировали не меньше года назад – если судить по этому шраму. Поздравляю, доктор, нам доставили уже однажды примененный материал. Ну что за люди?
– Вы правы, милочка, прошу прощения за несправедливые нападки. Интересно, где его использовали? Впрочем, знаете, дорогая, мне это совсем неинтересно – я зол. Больше всего на свете ненавижу, когда шарлатаны от науки проводят эксперименты, лишенные всякого научного обоснования. Вы уверены, что он еще жив? Хм, действительно, определенные процессы в организме пока еще не завершились, хотя и стремительно замедляются. Простите, милочка, но работать с этим образцом у меня уже нет никакого желания. Селезенку и легкие можем отправить на дальнейшие исследования герру Шуману, но вот эту клейкую массу, от вида которой меня буквально воротит…
Зорин больше не мог это слушать. Шагнул за шторку… и снова чуть не стошнило. Над операционным столом склонились двое в белых халатах и марлевых повязках. Мужчина, лежащий на столе, напоминал египетскую мумию – совершенно белый, иссушенный. О том, что это еще не труп, свидетельствовала гибкая трубка от резиновой маски, сползающая на пол и убегающая к гудящему прибору. Грудная клетка подопытного была вскрыта, кости грудины перепилены. В стеклянных емкостях рядом со столом в желтоватом растворе плавали человеческие органы. Руки изуверов в длинных, до плеч, перчатках были по локоть в крови.
– Позвольте, кто вам разрешил сюда войти? – вскинул голову мужчина. – Выйдите немедленно, вам нельзя здесь находиться!
Руки чесались – треснуть лбами этих нелюдей, а потом отправить к праотцам.
– Снимайте маски, – процедил Зорин.
Мужчина с женщиной переглянулись, внимательно всмотрелись ему в глаза.
– Позвольте, у вас незнакомое лицо, я знаю весь штат, у меня прекрасная память на ли…
– Снимайте маски, – повторил Зорин.
Кажется, они сообразили – немецкий язык у Зорина был далек от совершенства. Стащили марлевые повязки, исподлобья уставились на «посетителя», на мрачных товарищей у него за спиной – помимо формы, в них не было, хоть тресни, ничего немецкого. Хирург, божий одуванчик – давно перешагнул за семьдесят, сморщенный, но глаза были внимательными, а голос – сильным, убедительным и отнюдь не старческим. Его ассистентке было на вид лет пятьдесят. Моложавая, с плоской грудью, суровым лицом. Из-под шапочки выбивались ломкие невьющиеся волосы. Глаза сверлящие и такие догадливые…
– Я доктор Шпигель, – мрачно вымолвил мужчина, – и это моя лаборатория. Немедленно покиньте помещение! Сюда позволено заходить только в стерильной одежде.
– Доктор Шпигель? – усмехнулся Алексей. – Еще один автор выдающихся достижений? А вы, фрау? – Он повернулся к каменеющей женщине. – Подающий надежды научный сотрудник?
– Леха… – прохрипел Вершинин, – кончай этих гадов и мотаем отсюда… Не могу уже… – его голос как-то подозрительно побулькивал. – Узнаю о жизни столько нового, не хочу больше узнавать… Кончай их, Леха.
Его русский был настолько выразителен… Женщина метнулась в сторону. Неизвестно, что там у нее было – оружие или кнопка для вызова охраны, – но она не успела. Гоберник бросился наперерез, повалил на пол, выбил дух точным попаданием в челюсть, бил по лицу остервенело, превращая его в месиво крови и хрящей – плевать, что она женщина, она не женщина, она чудовище… Доктор Шпигель глубоко вздохнул, закрыл глаза… а открыл уже, видимо, на том свете – позаимствованный хирургический скальпель врезался под сонную артерию. Зорин растерянно уставился на несчастного, лежащего на операционном столе. Не жилец. Половина жизненно важных органов этого парня – уже в банках…
На призывный стук отворилось жестяное оконце, образовалась вопрошающая мина.
– Чего еще?
– Доктору Шпигелю требуется свежий материал, – повернувшись вполоборота, чтобы стражник не видел лица, бросил Зорин.
– Опять? – удивился страж. – Вроде забрал одного сегодня.
– Требует еще. Качество первого категорически не устраивает.
– Заявку подписал?
– Да здесь, у меня…
Лязгнул засов, дверь поползла. Сил терпеть уже не было – Алексей поднажал плечом, шагнул – и проникающий под дых удар обеспечил немцу как минимум долгое несварение. Оставив товарищей разбираться, двинулся дальше. Встающий из-за стола обершутце плюхнулся обратно, оторопело посмотрел на вошедших – и тут же рухнул разбитой мордой в стол. В качестве «работы» Вершинина можно было не сомневаться. Зорин запер дверь на засов и закрыл оконце. Ключ от «темницы» висел на гвозде, рядом находился рубильник, которым Зорин не преминул воспользоваться. За решетчатой дверью вспыхнула тусклая лампочка, осветив уходящее вглубь пространство с сырыми бетонными стенами, одноярусные ряды железных кроватей, шевелящиеся тела под тонкими армейскими одеялами… Он испытывал страшную робость и неловкость, ковыряясь в замке. Едва ли эти люди сохранили человеческий облик… чем он может им помочь?
– Леха, ты уверен, что это правильное решение? – повторял за его собственным внутренним голосом Вершинин. – Несподручно как-то, там же растения, как мы нянькаться с ними будем?
Он медленно шел вдоль рядов кроватей. Кто-то спал, кто-то притворялся. На Зорина взирали равнодушные бесцветные глаза живых мертвецов, поблескивали голые черепа, обтянутые синей кожей, торчали заскорузлые костлявые конечности. Эти люди носили лагерную одежду – полосатые робы с нашивкой на левой стороне груди, обозначающей номер отряда и идентификационный номер заключенного. Запашок тут стоял… Горло перехватило мокрым узлом, он долго кашлял.
– Внимание, – хрипло бросил он по-русски, справившись с приступом, – есть тут знающие русский язык?
Застонал какой-то страдалец. Вдруг резко оборвался стон, воцарилась тишина. Даже кровати перестали скрипеть.
– Повторяю, товарищи, – повысил голос Зорин, – есть в этом помещении люди, говорящие по-русски? Если нет, не беда, я понимаю по-немецки. К вам обращается советский солдат Алексей Зорин. Мы с группой товарищей прорвались на этот объект, и, если есть желающие рискнуть жизнью, мы можем попытаться вывести вас отсюда! Вчера советские войска отбили у фашистов концлагерь Грабовиц, и в данный момент успешно теснят противника в горы! Про объект, на котором мы находимся, советское командование не знает, и в этом вся проблема! Нас мало, но мы неплохо вооружены. До выхода дотянут не все – должен сразу предупредить. Если кто-то хочет остаться умирать в нечеловеческих условиях, эту возможность мы ему любезно предоставляем…
Что тут началось! Люди дружно закричали, стали подниматься со своих коек. Зорин напрягся – атака живых мертвецов! К нему тянулись руки, слезящиеся, запавшие в черепа глаза. Подкосились ноги, он невольно отступил, растерялся. За ногу обнял какой-то крошечный карлик, прижался щекой, зарыдал горючими слезами. Подошла худая, как щепка, женщина со свисающими безжизненными прядями, обняла его за плечи. Он отстранил ее от себя, всмотрелся… и не почувствовал отвращения. На него смотрели огромные, вполнеба красивые глаза. В мирной жизни женщина была очень привлекательной, следы этой привлекательности сохранились до сих пор. Запавшие щеки, шейка худая, как у лебедя, чудовищные мешки под глазами, взяться не за что – сплошные кости…
– Ты кто, родная? – прохрипел он.
– Катя Максимовская… – слабым голосом ответила женщина, – из Пушкина под Ленинградом… Нашу семью увезли в Германию еще в октябре сорок первого. Все давно умерли – мама, сестры… Я работала на танковом заводе под Бреслау, потом, как участницу бунта
против администрации, перевели в концлагерь. Остальных расстреляли, а меня почему-то нет, не знаю, почему, мне за это было очень стыдно… Господи, родной ты мой, я не верю, это сон… – Она прижалась к нему, задрожала, и Алексей почувствовал, как отнимаются ноги. Он еще раз отстранил ее от себя, внимательно всмотрелся в заплаканные глаза…– Не смотри, – улыбнулась она сквозь слезы, – мне всего лишь двадцать три, а выгляжу дряхлой старухой… Ну, ничего, Алеша, ты меня отмой, накорми…
– Я Петр Суханов, – шамкало беззубое существо со скрюченными ногами и искривленной грудной клеткой, – боевой летчик. Мой «Лавочкин» был сбит в сорок третьем, когда мы бомбили узловую станцию под Белгородом.
– Сергей Фомин, – бормотал узник с покрытой струпьями головой, – красноармеец… Увлеклись атакой, когда выбивали фрицев из Харькова, нас отрезали, граната рядом взорвалась, очнулся, контуженный, уже в плену.
– Я бывший бургомистр города Шлаков на востоке Польше… – хрипел на ломаном русском другой страдалец, – арестовали, когда пытался вывезти из города группу евреев…
– Я сапожник Бруно Канторович из Минска, – всхлипывал карлик. – Меня не отправили в газовую камеру только за то, что я маленький и идеально подхожу для анатомических исследований…
– Я Герхард Шлессер, антифашист, родом из Потсдама – пригорода Берлина.
– I am pilot Sam Noolie… Please, sir, take us out of here…
Голова шла кругом. Зорин разрывался, он чувствовал, что нельзя здесь долго находиться, ноги надо делать, пока обстановка к тому располагает, но не мог сосредоточиться, его буквально разрывало. Да еще эти глаза Кати Максимовской, проникающие в самую душу, – хотелось в них смотреть и смотреть… И остальные растерялись, как-то сникли, помрачнели.
– Господи, да что тут с вами делали, люди? – вырвалось у Зорина.
Они заговорили все разом. Волосы дыбом! Полное название этого жутковатого подземного городища «Зауцвер номер девять». На данный момент в казарме находилось чуть менее сорока человек, девятерых из них доставили вчера, в том числе Катю, и они еще не познали, что такое лечь на операционный стол во имя великой германской науки. Остальных успели помучить. Еще живые, но уже практически трупы. После «работы» их доставляют в это «общежитие», здесь все свои, можно поговорить, пожаловаться, вспомнить прошлое. Менее счастливые доживают свои дни уровнем выше, в специальных боксах, разделанные на части, подключенные к приборам, напичканные препаратами, облученные лучами. С них снимают показания, за ними следят, кропотливая научная работа протекает круглосуточно. Люди мрут в этих стенах, как мухи, специальные команды только успевают доставлять трупы в местный крематорий, где они и «вылетают в трубу».
Лаборатория оказалась большой, здесь трудились специалисты из разных областей. Одно из направлений многогранной деятельности изучало пределы выносливости организма в определенных условиях. Помещали человека в лютый холод и наблюдали, как долго он протянет. Или, наоборот, запихивали в тропический зной и постоянно повышали температуру в барокамере. Затем проделывали то же самое – но после курса инъекций, обработки рентгеновскими или лазерными лучами. Фиксировали агонию на кинопленку, обмораживали конечности и ждали, пока разовьется гангрена. Морили голодом – и следили, насколько хватит сил у несчастного; запирали в «стоячие» камеры размером девяносто на девяносто – и изучали, сколько дней человек может не свалиться.
А еще существуют специальные герметичные камеры, куда перекрыт доступ кислорода, и человек в них буквально лезет на стенку… Здешние хирурги вскрывают живых людей под наркозом или под местной анестезией и постепенно извлекают из тела жизненно важные органы, заканчивая головным мозгом. Еще живые части организма отправляют для дальнейшего изучения в «параллельные» подразделения. Тренируются в проведении хирургических операций на здоровых людях. В химических отделах изучают действия различных веществ на организм, испытывают новые препараты. Намеренно заражают заключенных малярией, гепатитом, тифом, а потом «лечат». Кастрируют мужчин, стерилизуют женщин рентгеновскими лучами, изымают яичники…
– Хватит! – завопил Алексей, затыкая уши. – Пора на выход!
– Сообразил, умник ты наш, – проворчал Гоберник. – Давно пора, между прочим. У нас тут что, вечер откровений?
– Гоберник, прикрываешь сзади, – распорядился Алексей. – Мишка, мы с тобой прорываемся. Кто-нибудь способен держать оружие?
– Да, да! Я, я! – завопили со всех сторон.
– Отлично. Добудем – вооружайтесь на здоровье. Никому не отставать, но и вперед не вырываться. Сильные помогают слабым. Бегите за нами, и никому не ныть!
Он задержался взглядом на девушке Кате. Она смотрела на него распахнутыми глазами, дышала тяжело и как-то… неспокойно. «Не время, – одернул себя Алексей. – Забудь о ней, ты в бою, это всего лишь какая-то доходяга…»
И, уже вырываясь в коридор, молил про себя: «Боже, сделай так, чтобы она выжила…»О том, что в подземном аду имеется лифт, он подумать успел, но к действию мысль не подвигла. Где его искать? Пусть грузовой, но поднимет ли такую толпу? В первом же коридоре они услышали топот. Кожа обросла мурашками. Он вскинул автомат, прижался к стене. Мишка за спиной сдержал напор толпы, поднял руку, шипел, чтобы молчали.
– Черт, спалились, Леха… Трупаков нашли…
Даже задумываться не хотелось, какие «трупаки» и где. Весь их путь был устлан трупами. По коридору слева направо уже бежало несколько человек. Он растерянно обернулся. Мишка возбужденно дышал в затылок, а за ним сверкали лунные очи девушки Кати. Какого черта она вылезла вперед?!
Несколько охранников, бряцая оружием, протопали мимо – никто не глянул в примыкающий полутемный коридор. Алексей вздохнул с облегчением.
– Катя, куда они побежали?
– Там химические лаборатории и жилые помещения для высокопоставленных сотрудников…
Доктора Штиллера защищать, понятно. Жалко, что главная сволочь на этот раз избежит ответственности. Ничего, найдут же его когда-нибудь!
– Пошли, – бросил он, – не растягиваться. И, Катя, черт тебя подери, не наступай нам на пятки, отстань!
Автоматная очередь ударила в дверь, когда они вываливались на лестницу. Зорин с Мишкой успели рассыпаться, а того, кто был за ними, прошило пулями. И снова бетонный колодец, где каждый выстрел отдается, как разрыв гаубичного снаряда. Он поливал из автомата, лежа на боку, лестничный пролет под ногами, вряд ли нанося кому-то ущерб. Вершинин поступил умнее, подполз к краю лестницу, выдернул чеку из гранаты, сосчитал до трех и сбросил вниз. Дымом заволокло клетку. «Придурок, – успел подумать Зорин, – лестницу же разнесет. Крылья отращивать будем?»
Но лестница устояла – в отличие от живых существ, что находились под ней.
– Вперед! – он катился вниз, прыгая через ступени, на ходу менял рожок, спотыкался о тела в форме низших чинов эсэсовского воинства. Люди в полосатых робах ковыляли за ним, напирали, кряхтели. Откуда силы у этих неживых?
Осенило уже на бегу. Надо устроить этим гадам фейерверк по полной программе!
– Мишка, я догоню! – он бросился к двери, мимо которой текла людская масса, распахнул ее, ударил очередью по коридору во избежание сюрпризов. Повалился какой-то тип в белом халате, выскочивший из помещения в глубине коридора. Тревожно кричали люди, вопила по-немецки какая-то баба. Он должен успеть!
Зорин помчался по проходу, вытаскивая гранаты из подсумка. Дверь – пинком, внутрь – осколочно-разрывную! Еще одну – в помещение напротив, там тоже было что-то вроде очередной «операционной». Взрывы гремели за спиной, сердце радовалось. Гранаты хоть и немецкие, но по характеристикам «оборонительные» – мощные, разрывные, с отличной поражающей способностью. Швырнул еще две, отметил с каким-то сумасшедшим восторгом, что разрушения чувствительные, и сразу в нескольких местах начинается пожар, помчался прыжками обратно. Прежде чем вывалиться на лестницу, швырнул в коридор последнюю гранату – хуже не будет. Окатило взрывной волной, он отпрыгнул, чтобы вынесенной дверью не хряпнуло по затылку. На лестнице все было в порядке. Заключенные уже спустились, по ступеням прыгал замыкающий Гоберник, стрелял вверх короткими очередями – скорее для острастки, чем по целям. Погоня, видимо, пока еще мешкала.
– Да чтоб тебя! – взорвался боец, едва не срезав пулями своего товарища. – Ты чего тут шляешься, Зорин? Я чуть не пристрелил тебя!
– Нормально, Гоберник, работай, – расхохотался Зорин, похлопав товарища по плечу. – Так, небольшие разрушения учиняю.
И помчался вниз, прыгая через ступени. Охрану объекта им все же удалось застать врасплох. Меньше всего фашисты ожидали, что проникшие на территорию диверсанты попытаются вывести заключенных. Под охрану были взяты ключевые лаборатории, а вот дорогу от узилища к выходу заблокировать не успели. За спиной разгорался пожар – занимались стены, полы, устланные горючим материалом. Он пролетел второй уровень, первый, вырвался в коридор. А здесь уже ковыляли люди. Постанывая, держась за сердце, тащила ноги какая-то старуха. Полосатые пижамы рябили в глазах. И вдруг, как назло, далеко впереди разгорелась стрельба. «А Мишка там совсем один!» – врезало под дых.