Штрафбат. Приказано уничтожить
Шрифт:
«Суд удалился на совещание», не вставая со стульев. Разногласий во мнениях, разумеется, не было. Звуки приближающейся канонады ускоряли процесс правосудия. «Зорин Алексей Петрович, Вершинин Михаил Владимирович, по совокупности предъявленных вам обвинений, учитывая тяжесть совершенного и обстоятельства военного времени, вы лишаетесь воинских званий сержант и ефрейтор, полученных наград и приговариваетесь к высшей мере социальной защиты – смертной казни. Приговор трибунала окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор вступает в законную силу с момента его оглашения и приводится в действие незамедлительно. Подсудимые, вам понятен смысл вынесенного судебного постановления? Конвой, увести!»
Пронзительное дежа-вю! Все это было, было! В первый раз в виде фарса и второй в виде фарса…
– Потрясающе, – как-то глуховато хихикал Мишка, когда их вели по коридору гарнизонной гауптвахты, находящейся в одном из крыльев костела. – Лишение звания ефрейтор и правительственных наград, которых нет, я как-нибудь переживу, а вот то, чем он там закончил… Леха, неужели это с нами? Это всерьез? Как пережить расстрел? Почему я не прикончил эту подлую суку?
Мишка истерично посмеивался, то вдруг начинал захлебываться кашлем, снова что-то говорил, заикался. А Зорин был спокоен, как буддийский монах. Пустота в душе. Живые и мертвые, кровавая мясорубка войны, живописные, необычайно красивые рассветы на Оби в родном городе, мертвые глаза его единственной любви Иришки Беловой, порубленной осколками взорвавшейся бомбы… – все это осталось далеко, не с ним. Он просто устал, хватит. Даже интересно, что начнется после того, как краснопогонники произведут залп?..
Расстрельная команда в закрытом дворике гауптвахты с чувством перекуривала. Солдаты обеспокоенно прислушивались к звукам приближающегося боя. Похоже, фашисты наседали с севера. Звуки разрывов сливались в сплошную какофонию. Голосили крупнокалиберные пулеметы. Где-то высоко, над кучевыми облаками, ревели истребители – и уши, в которых стоял заупокойный колокольный звон, отказывались понимать, чьи они. Принципиальное различие «свой-чужой» переставало выглядеть таким уж вопиющим.
– Ста-ановись! – перехватил взгляд присутствующего лейтенанта «умудренный» расстрелами сержант с орденом боевого Красного Знамени на груди. Полученного, разумеется, за особую храбрость, самоотверженность и мужество, проявленные при защите социалистического Отечества.
Зорин стоял крайним справа, касаясь руками, заведенными за спину, холодной кирпичной стены. А высота-то – не более двух метров. Если хорошенько подпрыгнуть, схватиться за гребень, сгруппироваться…
Он мог бы одолеть эту стену, и даже шанс имелся – пока эти «профессиональные»
– Леха, мне кажется, я скоро умру, – пробормотал стоящий слева Вершинин.
Зорин недоуменно покосился на него: то ли хохмить пытается боец, то ли голова уже поплыла.
– А почему так неуверенно, Мишка? – пошутил он. – Все мы когда-то умрем. И ты, и я. И товарищ Сталин когда-то умрет.
– Да ты что? – удивился Мишка. – Вот это новость! А когда? Помнишь, замполит говорил, что товарищ Сталин никогда не умрет?
– Ладно, Мишка, – вздохнул Зорин. – Давай помолчим. Подумаем о чем-нибудь.
– Да что-то мне не думается, – поежился Мишка. – Может, песенку споем? – И, не дожидаясь ответа, что-то замурлыкал под нос, как бы даже не блатное.
Слева от Мишки мялись еще двое. Молодой и пожилой, оба в красноармейской форме без знаков различия. У пожилого голова испачкана кровью, – видно, бился ею, когда тащили на расстрел. А сейчас обмяк, шатался, глядел невидящими глазами в пространство. У молодого дергалась половина лица, он беззвучно скалился, пальцы то топырились, то заплетались крестиками. Солдаты неторопливо растягивались в цепочку. Из здания гауптвахты вывели еще одного – коренастого, сутулого, с низко опущенной головой. Он брел, спотыкаясь, весь в себе, а когда подтолкнули к стене – справа от Зорина, – даже не сразу понял, что нужно повернуться. Хотя зачем? Смерти в глаза посмотреть?
– Кармазов? – удивился Зорин, – А тебя-то, дружище, за что в нашу милую компанию?
– Как раз за компанию, – криво усмехнулся Кармазов и покосился исподлобья на солдата, стоящего напротив. – За то же, Зорин, за что и тебя. Не понравилось товарищу капитану, что кто-то может оспорить его версию случившегося. Не понимаю только, чего он испугался? Кто меня услышит? Эх, судьба-злодейка…
– Эй, служивые, покурить хоть дайте, будьте людьми, – хрипло гаркнул молодой смертник. – Успеете еще стрельнуть.
– Что, товарищ лейтенант, удовлетворим ходатайство? – ехидно осведомился у младшего лейтенанта широкоплечий сержант. – Мы вроде не фашисты, пусть курнут, чего уж там.
– Отставить, – пробормотал лейтенант. – На том свете покурят, как прибудут. Вроде все, опоздавших больше нет? Заряжай! – скомандовал и втянул голову в плечи, когда где-то рядом бабахнул артиллерийский снаряд. Фашисты начинали обстреливать Багровичи. За первым снарядом грохнул второй, не так уж далеко от забора. Строй пошатнулся.
– Страшно, товарищ лейтенант? – захохотал трескучим смехом молодой. – Не приходилось в бою-то бывать?
– Заряжай! – повторно крикнул фальцетом покрасневший лейтенант.
Солдаты вразнобой заклацали затворами, стали вскидывать к плечу устаревшие винтовки Токарева.
– Целься!
«Черт, а ведь не хочется умирать! – осенило под занавес Зорина. Словно током ударило. – Что я тут делаю?!» Завертел, ошарашенный, головой. Мишка слева – глаза закрыты. Справа Кармазов – уставился в землю, в глазах тоска дремучая.
И за мгновение до вопля «Пли!» Зорин вдруг пролаял неожиданно для самого себя:
– Подождите, стойте! – И увидел, как дрогнул палец на спусковом крючке у стоящего напротив солдата, в глазах обрисовалось недоумение, ствол сместился.
– Ну, что еще? – недовольно бросил офицер. – Утюг забыл выключить?
Солдаты нервно захихикали, поломали строй.
– Чего надо-то? – переспросил офицер.
– Покурить дайте, – хрипло вымолвил Зорин.
– Ну, вот, и этот туда же, – всплеснул руками лейтенант. – Никакой дисциплины! Отставить перекуры! Целься!
Но задержка в несколько секунд оказалась решающей. Неужели он интуитивно чувствовал, что что-то должно произойти?! Завыло – протяжно, мерзко, на душераздирающей вибрирующей ноте – затряслось все перед глазами, пропали лица солдат, осталась лишь морская рябь… и мощный снаряд накрыл крыло здания, в котором располагалась гауптвахта.От грохота заложило уши. Ударная волна отбросила к стене – он взвыл от боли, отбив хребет. Здание разваливалось, словно картонное. Взметнулись ошметки крыши, орал какой-то бедолага, познавший радость полета. Ругался Кармазов, потирая отбитый локоть. Мишка, отброшенный к стене совсем уж безжалостно, держался за голову. Строй солдат распался окончательно – кто-то упал, закрыв голову руками, кто-то сел на корточки, со страхом всматривался в небо. А взрывы продолжали греметь – слева, справа.
– А ну подъем! – взревел офицер. – Кончилась перемена! Строиться, целься!
– Да надоел уже, кретин! – харкнул слюной Кармазов.
И вновь шестое чувство плюс тренированный слух, способный вычислить нужный звук среди десятков ненужных. Второй снаряд, летящий именно сюда – по навесной траектории, уже рядом, уже на излете…
– Падайте к стене! – завопил Зорин Вершинину и Кармазову и рухнул как подкошенный в узкую канаву под кирпичной стеной, зажал уши.
Мир взорвался к чертовой матери. Завертелся, стал ломаться с оглушительным треском. Ребра тоже трещали, голова раскалывалась от боли. Клубы цементной пыли кружились по двору, и в первое мгновение, подняв голову, он ничего не понял. Зашелся кашлем, выбивая звон из ушей. Пинал скорчившихся в пыли товарищей по несчастью – те стонали и сипло жаловались на «недомогание». Зорин тряс их, бил по щекам – вроде живы, целы. Остальным участникам процесса повезло меньше. Мощный гаубичный снаряд рванул посреди двора, за спиной у расстрельной команды, проделав двухметровую воронку. Валялись стальные ворота, разорванные пополам. Бойцы лежали в живописных позах; все растерзанные, у кого-то оторвана нога, у офицера вместо лица – хорошо прожаренная котлета. Двум остальным приговоренным тоже не повезло – они не успели упасть и теперь лежали, посеченные осколками. А снаряды продолжали рваться – теперь везде, впереди, за спиной, в глубине поселка!
– Уматываем отсюда! – заорал Алексей, пинками поднимая выживших.
– Вот черт, – дошло до Мишки. – Ну ни хрена себе… Нас, что, не расстреляли?
– Что это было, мужики, едрить ее? – стучал себя по ушам Кармазов.
– Живо, живо, оружие собираем, а то быстро пожалеем, что еще на этом свете!
Бросились подбирать винтовки, которых было больше, чем нужно. Зорин забросил СВТ за спину, сорвал с солдата новенький, с иголочки, подсумок, набитый десятизарядными обоймами, – вместе с ремнем, подпоясался. Мишка, что-то бормоча под нос, ползал на коленях, забрал винтовку, расстегивал кобуру у лейтенанта с табельным ТТ…
– Стоять! – прозвучал истошный крик, и с чудом уцелевшего крыльца спрыгнул… капитан Яворский с перекошенным лицом. Хлестнул затвором ППШ и, плотоядно скалясь, начал приближаться на полусогнутых. Можно только догадываться, что он делал в здании гауптвахты и почему не пострадал при взрыве. Впрочем, все понятно – он должен был убедиться, что все, способные дать показания, мертвы. Опять эта харя, исковерканная брезгливой улыбочкой! Алексея затрясло, он принялся стаскивать винтовку – очередь взбила фонтан под ногами.
– Куда намылились, бойцы? – расхохотался офицер. Похоже, его качественно контузило. – Кармазов, стоять!
Разжалованный сержант застыл, покрываясь пунцовыми пятнами.
– Что, фашистские прихвостни, решили воспользоваться удобной ситуацией? – Яворский встал, сохраняя безопасную дистанцию. – Эх, поговорил бы я с вами, да ладно… – Он вскинул автомат.
Ржаво гаркнул пистолетный выстрел, и во лбу Яворского нарисовалась черная дырочка – вроде тех, что рисуют себе на лбу исполнительницы индийских народных песен и танцев. Он ошеломленно посмотрел на Зорина, покачнулся, выронил автомат и хлопнулся навзничь.
Кармазов громко икнул. Алексей растерянно обернулся. Мертвый лейтенант зашевелился, и над его немаленьким телом воздвиглась смущенная чумазая физиономия Мишки Вершинина. Он опустил пистолет, поднялся.
– А чего сразу я? Я – ничего, он первым начал. – вытер рукавом соплю под носом и криво усмехнулся. – Осуществил мечту, блин. Вы не в претензии, мужики?
– Ну и ну, – недоверчиво покрутил головой Зорин. – Убил офицера победоносной Красной армии. Тебе не стыдно, Мишка?
– Есть чуток, – признался Вершинин. – Если честно, Леха, я целился ему в ногу, но что-то рука в последний момент дрогнула.
– Мое уважение, ефрейтор, – пробормотал еще не пришедший в себя Кармазов.
– Эх, орден бы тебе выписать, Мишка, – покачал головой Алексей. – Так, мужики, давайте живо. В воронку его сбросим и землей присыплем, не дай бог тут после нас дознаватели будут рыться и выяснят, что этот упырь подох от пули. И чешем отсюда!
– Куда? – икнул Кармазов.
– За комсомолом! – захохотал Вершинин. – Задрав штаны!Они вывалились на улицу через разбитые ворота. В Багровичах шел бой. В соседних кварталах рвались снаряды, взлетали на воздух сараи, трещали и рушились двухэтажные постройки барачного типа. На боковой улочке галдели люди. Мимо задней стороны костела пробежали несколько красноармейцев. С одного ручьями стекала кровь – он был в шоке, не замечал, что голова разбита. Последний подволакивал ногу, неустанно озирался.
– Леха, что нам делать? – крикнул Вершинин. – Воевать пойдем или как?
– А ты догадайся! Ты же сообразительный, Мишка!
– Точно! – злобно оскалился Кармазов. – Пойдем помирать за советскую власть, которая нас только что расстреляла! Эх, судьба позорная. А потом нас вторично расстреляют? Сами придем? Мол, так и так, товарищи особисты, осечка вышла у вас в прошлый раз, вы уж постарайтесь.
– Неволить не буду, – пожал плечами Зорин, – каждый выбирает сам. Мы уже достаточно натерпелись. А стреляла нас не советская власть, Кармазов, заруби на носу, а кучка негодяев, взявшихся от ее имени вершить судьбы людей!
– Тебе бы на трибуну, – оценил Мишка. – Сам-то понял, что сказал? Ладно, товарищ разжалованный сержант, веди нас на войну. Чует мое ослабленное сердце, что сегодня мы уже не умрем.
Они побежали влево, прижимаясь к стенам домов – все вместе, желающих убраться в тыл не нашлось – наивно полагая, что бегут в гущу сражения, где только их и ждут. С треском ухнуло во дворе, они присели, сбившись в кучу. Повалилась часть кирпичного забора, за ним просматривался зажиточный дом с черепичной крышей. У следующих развалин валялись несколько тел. Гражданские: пожилой мужчина в кепке и заношенном пиджаке, женщина в годах с развороченным животом, девушка в платочке – не красавица, конечно, но такая молодая…
Мысль, что они по собственной воле лезут тигру в пасть, получала подтверждение. Неподалеку рычали мощные моторы. Затрещало и повалилось хлипкое сооружение, брызнули доски, взорвался штакетник. С примыкающего участка на проезжую часть вывалилось стальное чудовище с невероятно длинной пушкой – последняя разработка немецких конструкторов, мощнейший танк текущей войны, «Ko#nigstiger». «Королевский тигр» – груда пятнистой стали на широких гусеницах. Улочка для этого монстра оказалась узкой – поворачивая, он снес угол здания, трансформаторную будку, столб электропередачи и кое-как втиснулся на проезжую часть. Башня стала медленно поворачиваться…
Беглецы онемели, зачарованно таращась, как направляется на них долговязый ствол. Кармазов первым опомнился, проорал что-то страшное, грохнулся в пыль. Остальные попадали следом. Гавкнула пушка, где-то за спинами расцвел пылающий цветок, рассыпалось здание… В пыли за чудищем стали проявляться человеческие очертания: одно, другое, третье… Мундиры «панцергренадеров», автоматы МП-40 у пуза, сдвоенные руны «зиг» в петлицах. Двое протиснулись между танком и зданием, вырвались из клубов пыли – бежали, как на учениях, не пригибаясь, с постными, какими-то даже скучными минами.
– Залпом, мужики! – ахнул Зорин. – Целься! Огонь!
Он стрелял, передергивал затвор, опять стрелял, и Вершинин с Кармазовым, вопя какую-то тарабарщину, делали то же самое. Первого эсэсовца отбросило на броню, второй попятился обратно в щель, схватился за простреленное бедро.
– Нахер бежим отсюда! – завопил Алексей.
Они мчались, петляя, как зайцы, обливаясь потом и адреналином. Последний, видимо, шик – драпать от противника с воплем «Ура!». И спинами чувствовали, как из ствола вырывается снаряд, летит, догоняет, делает из них кучку невнятной биологической массы.
– Сюда! – завопил Зорин, ныряя в ближайший проулок. Не успели попадать, как грохнула «королевская» пушка. Стрелок взял слишком низко: снарядом разворотило проезжую часть. На воздух взлетели пласты земли, куски дощатого тротуара, осколки. Взрывная волна валила заборы и легкие постройки.
– Бодрит, нечего сказать. – Вершинин мотал головой,
словно собака, выбравшаяся из воды. Рядом надрывно кашлял Кармазов, выхаркивая пыль, тер слезящиеся глаза. Они бежали по переулку, наступая друг другу на пятки, потом свернули в боковой проезд, где стояла одинокая подорванная полуторка, а из кабины свешивался труп в звании младшего сержанта Красной армии. «Бывают ли у трупов звания?» – размышлял Зорин, вырываясь вперед.– Эй, олимпиец, мы за тобой не успеваем, – хрипел сзади Кармазов. – Во чешет! В атаку бы так бегал!
Приближалась южная окраина Багровичей. Последние дома, чье-то мелкое приусадебное хозяйство, заросшее яблонями и грушами, пустырь с высокой травой, косогор, кустарник, и еще дальше – лощина, до которой метров тридцать… Беглецы присели за кустами. Кармазов драматично хватался за сердце. И дышал, как загнанная скаковая кобыла.
– Да уж, товарищ бывший сержант, это вам не закорючки в штабах писать, – насмешливо заявил Вершинин. Извлек из оттопыренного кармана спелое яблоко и впился в него острыми зубами. Пояснил, жадно чавкая, отвечая на немой вопрос изумленного Зорина:
– Привычка, Леха. С хулиганами водился в детстве, ни одной чужой яблони пройти не могли – все обтрясали. «Тимура и его команду» читал? Так вот, Фигура и его люди с нашей шайки были списаны…
И чуть не подавился, когда сзади прозвучал повелительный окрик:
– Бойцы, ко мне!
Только теперь, когда прояснилось в глазах, они обнаружили, что покатая лощина у них в тылу заполнена людьми. Над косогором маячили физиономии – кто-то в касках, кто-то с окровавленными повязками на неприкрытых головах. Им махал офицер в красиво простреленной фуражке и с орденом Славы второй степени на груди.
– Пошли, чай, не расстреляют, – вздохнул Зорин.
Пригнувшись, они добежали до низины. Здесь уже собралось человек семьдесят. Многие были ранены, кто-то без оружия. Стонал белобрысый боец, перевязывая себе руку. Кто-то переругивался, кто-то отрешенно таращился в небо. На корточках подобрался заметивший их майор – широколицый, с мясистым носом. Китель так основательно вымазан в саже, как будто военнослужащий руководящего состава долгое время трудился трубочистом. Зорин начал было подниматься, чтобы поприветствовать старшего по званию. Остальные, кряхтя, тоже.
– Сидите, – поморщился майор, – без голов останетесь. Майор Шустов, штаб сорок пятой стрелковой дивизии, оперативный отдел. А вы что за гаврики? Из какой части?
– Разведрота капитана Калмакова, – отчитался Зорин. Представил себя, Вершинина. Кармазова не стал – майор лишь краем глаза на того покосился.
– Майор Калмаков, насколько знаю, погиб, – нахмурился Шустов, – а вместе с ним и большинство людей его роты. Имею удовольствие познакомиться со счастливчиками?
Врать и юлить смысла не было. Если Родине угодно, чтобы они закончили свой путь не в бою, а тут… У майора Шустова, по крайней мере, было нормальное человеческое лицо.
– Нас уже почти расстреляли, товарищ майор, – признался Зорин, – но тут фрицы пошли в наступление… в общем, казнь пришлось перенести.
– Шутники, вашу мать, – фыркнул Шустов. Солдаты молчали. Он внимательно всмотрелся в их лица и посмурнел. – Вы это серьезно?
Солдаты молчали. Он удрученно покачал головой – дескать, какую только публику сюда не заносит.
– И что с вами делать?
– Что хотите, товарищ майор, – подал голос Вершинин, – зазря у нас, как известно, к высшей мере не приговаривают. Всегда находится причина. Но учтите, сегодня нас уже расстреливали, так что давайте… хотя бы завтра? Или дайте возможность в бою искупить кровью свою страшную вину.
– Перестали бояться? – нахмурился Шустов. – Думаете, теперь можно и языками болтать, иронизировать? Воевать будете?
– А когда мы не воевали? – пожал плечами Зорин.
– Хорошо, оставайтесь, а там посмотрим, что с вами делать, – принял решение майор. – У нас тут каждый человек на счету. А вы все-таки разведчики – элита, так сказать.
– Ставьте задачу, товарищ майор.
– Да какая, нахрен, задача? – вспылил штабной работник. – Здесь остатки пехотного батальона, комендантской роты, всякий разномастный сброд. Атаковать – значит, всех положить. А где я вам потом других возьму? Значит, будем ждать. Появятся наши – поддержим. Заметят фрицы – будем отбиваться. Не изменится ситуация до темноты – пойдем в леса на юг. Но что-то думается мне, что этот успех у противника временный.
В словах майора сквозил военный и житейский расчет. На том и держалась Красная армия. На том выстояла в сорок первом, добралась до границы в сорок четвертом, что не все ее руководство состояло из дуболомов, лизоблюдов и фанатичных самоубийц. И в этот раз майор Шустов оказался прав. Сорок первый год с его дурными отступлениями, «котлами», потерей территории и миллионами сдающихся в плен остался в страшном прошлом. Отныне все успехи фашистов могли быть только временными. Если не сказать – краткосрочными.
Рев десятков самолетов перекрыл небо. Из-под облаков выныривали истребители-бомбардировщики «Лавочкины» с красными звездами на хвостах и фюзеляжах! Люди радостно закричали. Кто-то сдуру подбросил пилотку, пальнул по ней, поймал – и с изумлением уставился на то, что осталось от головного убора.
Первое звено на бреющем полете прошло над Багровичами, поливая окрестности из крупнокалиберных пулеметов и бортовых пушек. Взрывы расцветали в гуще поселка. Второе звено шло за первым, ударило западнее – мощно, убедительно, – и мгновенно окраина Багровичей превратилась в горящий ад. Горели дома, деревья, немецкие танки. Вынырнуло третье звено, с истошным ревом прошло над поселением и нанесло удар по западной околице – как раз туда, куда подтягивались резервные немецкие подразделения. Не прошло и минуты, как истребители повернули на второй круг и теперь носились над населенным пунктом, пока не выработали весь боезапас. После этого, важно покачивая крыльями, ломая боевой порядок, с чувством выполненного долга удалились на восток. Налетела вторая эскадрилья, поработала минут пять, и после нее от городка практически ничего не осталось. Взрывы гремели совсем рядом с лощиной.
– Рассредоточиться! – срывая голос, орал майор Шустов. – Увидят толпу внизу, постреляют как миленьких!
Солдаты расползались, прятались по щелям и кустам. Самолеты, отбомбившись, улетали. И вдруг кто-то завопил, как подорванный:
– Полундра, братва, танки за спиной!
Паника не успела разгореться.
– Это наши, наши! – заорал тот же голос.
И снова все вопили от радости, как дети. Вставали, махали руками, улюлюкали, приветствуя передовую группу 35-й бронетанковой дивизии генерал-майора Курепова, с марша вступившую в бой. Тяжелые ИС-2 выползали из-за леса с южной стороны, разворачивались в цепь и быстро приближались, охватывая Багровичи полукольцом. От рева моторов закладывало уши. Тяжелые машины давили кустарники, валили молодые деревца, играючи проходили обрывы и трещины в земле. Стальная махина, ползущая через лощину, замедлила ход. Гавкнула пушка, выбросив снаряд в пылающий поселок. Откинулась крышка люка, оттуда показалась чумазая физиономия в шлемофоне, оглядела веселящихся красноармейцев:
– Курортная жизнь, славяне? Отдыхаем?
– Ты ползи, ползи, не останавливайся! – вразнобой закричали бойцы. – А мы тут перекурим, да за тобой пристроимся!
Танкист захохотал и скрылся в танке. Боевые машины уже входили в Багровичи, темп стрельбы нарастал. Вероятно, в городе еще было кому сопротивляться.
– В цепь, бойцы! – захрипел майор Шустов. – Приготовиться к атаке! – И закашлялся, харкая мокротой. После чего пожаловался Зорину:
– Дьявол, голос сел! Эй, сержант, или как там тебя, чтобы рядом был, понял?
– Понял, товарищ майор, – кивнул Зорин. – Буду бежать рядом с вами и орать за вас ваши приказы.
– Ну, ты и фрукт, – покачал головой майор и махнул пистолетом. – Транслируй, в общем. За Родину, за Сталина, всё как полагается!
И покатилась назад в Багровичи с криками и руганью пестрая людская масса. А из леса, что на юго-востоке, бежали люди, выбитые ранее из городка, и в поле справа поднимались залегшие солдаты. Бежали, ускоряясь, горя желанием взять реванш, смыть с себя позор первых часов боя. Эсэсовцы практически не оказывали сопротивления – немцы предпочитали не лезть в драку, если дело было заведомо проигрышным. Берегли силы, отходили. Атакующие почти не встречали сопротивления. Они бежали по улочкам поселка – мимо горящих и разрушенных домов, мимо гитлеровских «тигров», чадящих зловонным дымом. С северо-востока в Багровичи вступали свежие силы – мобильный мотоциклетный дивизион, выделенный из резерва 1-го Украинского фронта.Только на западной окраине разрозненные атакующие группы почувствовали сопротивление. Пара пулеметных гнезд была подавлена беспорядочным стрелковым огнем. Передовая группа понесла потери, но остановить солдат уже было невозможно. В безумном кроссе Зорин потерял Кармазова, который бежал вместе со всеми и орал во все горло. Мишку Вершинина чуть не прибило гранатой, выпущенной из-за угла каким-то ушлым «фаустпатронщиком». Он очень кстати споткнулся, бросился подбирать винтовку, молодой солдатик, бегущий перед ним, прикрыл его от осколков. Он встал как вкопанный, с ужасом смотрел, как тот корчится в пыли – осколок пробил легкое, кровь бурлила по краям раны, каждый выдох гнал изо рта кровавую пену.
– Пошли, пошли, – подтолкнул его ниже хлястика Зорин, – мы не медсанбат… да и не помочь уже бедолаге! Другие о нем позаботятся.
Он неоднократно ловил себя на мысли, что порой испытывает невольное уважение к германскому воинству. Немцы никогда не рисковали своими людьми понапрасну, понимая, что людские ресурсы у них ограниченны. Воевали по науке и подчас проявляли такие умение и изобретательность, что впору было снять шляпу.
Центральная улица Багровичей рассекала поселок с востока на запад, и за пару кварталов до окраины заканчивалась небольшой площадью. Посреди нее возвышалось добротное, трехэтажное, сложенное на века каменное здание – с маленькими окнами, утопленными в ниши. Проезды имелись слева и справа, в них и устремилась было пехота. Но внезапно встретила упорное сопротивление и откатилась.
Огонь велся из узких окон второго этажа. Строчил пулемет MG-42 – пулеметчик бил прицельными результативными очередями. Солдаты попятились, кто-то бросился обратно, другие судорожно искали укрытие. Посреди пустыря остались несколько тел. Стонал ефрейтор в изрешеченном пулями бушлате. Визжал от боли прыщавый парнишка с простреленным бедром, полз, подтягиваясь на руках, к воронке, проделанной взорвавшимся снарядом.
Из узкой улочки несколько солдат уже катили полевую «сорокопятку», на которой еще болтались обрывки конской узды; толкали ее к площади, прячась за щитком. Офицер в расчете отсутствовал, солдаты справлялись самостоятельно, понимая друг друга с полумата. Заряжающий вогнал снаряд, дюжий боец в выгоревшей гимнастерке и узких штанах, подозрительно напоминающих трофейные немецкие, припал к прицелу, закрутил ручку наводки. Орудие грохнуло, снаряд поразил стену у окна, из которого велся огонь, из кладки вывалились несколько кирпичей. Завопили лежащие солдаты, беспорядочно стреляя по окну. Но пулеметчика там уже не было. Мелькнула тень в проеме правее, ударила длинная очередь, и кому-то серьезно не повезло. Показалась еще одна тень, и тоже на втором этаже, в крайнем окне, и лежащие на площади услышали характерный звук спускаемой гранаты. Фаустпатрон взорвался точно под колесами «сорокопятки». Орудие подпрыгнуло, сползло с колесной рамы, искореженный ствол задрался в небо. Расчет разбросало – двое погибли сразу, третьего, с залитым кровью лицом, матерящиеся бойцы оттащили за угол.
Теперь по дому стрелял каждый, кто мог, но это мало волновало фаустпатронщика – он уже сменил позицию, целился из глубины помещения, прячась во мраке.
Переулок огласил звучный рев, и на дорогу выполз танк Т-34 с закопченной броней. Он мог бы смять погибшее орудие и вырваться на площадь, но гранатометчик оказался быстрее. Танк еще разворачивался, когда граната воспламенила топливный бак, и стальная махина вспыхнула. Танкисты успели спрыгнуть, последний катался по земле, сбивая с себя огонь.
Последующий взрыв лишь добавил растерянности и безнадежности. В горящий завал уперлась еще одна «тридцатьчетверка», но преодолеть его не могла. Проезд по улице в сторону площади оказался заблокирован. А пулеметчик с фаустпатронщиком продолжали стрелять, прижимая наступающих к земле. «Смертники», – сообразил Зорин, прячась за обломком вывороченной стены. С поставленной задачей эти двое справлялись блестяще – сдерживали напор советских солдат, давая своим возможность организованно уйти.
Танки 35-й бронетанковой дивизии запрудили улицу, но пробиться на площадь не могли. Нескольким машинам удалось повернуть огородами на параллельную улицу, но она оказалась узкой, развороченной воронками и перегороженной рухнувшим домом и деревьями. Выезжать задним ходом тоже было затруднительно – идущие в арьергарде не ведали, что творится впереди, напирали. Ревели двигатели, лязгал металл, мат стоял такой, что впору топор вешать. Сипло орали офицеры в шлемофонах, поражаясь тупости подчиненных. Танки неуклюже разворачивались, давя заборы, кромсали огороды и подсобные строения. На объезд поселка у техники ушла бы масса времени. Вероятно, был приказ добить врага, не позволить ему организованно раствориться в лесах. Не техникой, так хоть пехотой! Где искать «кривую» дорогу, если можно напрямик? А жизни солдатские – пустяк, русские бабы еще нарожают…
Затормозил на мотоцикле бронхитный майор со скрещенными пушками в петлицах – на площадь предусмотрительно не полез, бегал, потрясая пистолетом, орал, кашлял, разорялся, поднимал попрятавшихся в щели солдат в бессмысленную атаку. Прорваться через площадь, а «последний оплот» ненавистных захватчиков пусть останется в тылу, потом разберемся! Поднимались неохотно, проклиная командирскую дурь, зная, что не все вернутся. Вернулись через пару минут, оставив на площади десятка полтора еще теплых тел, вновь забились в щели. Грязно выражаясь, умчался майор со своим мотоциклом.