Штрафная мразь

«Это как у легавых, хороший следователь и плохой. Добрый уже был, сейчас появится злой. Надо быть готовым».

В добрые намерения со стороны врага Лученков не верил и готовил себя к самому худшему.

Вспоминал, как однажды в бою захватили бывшего майора РККА в немецкой форме. Начали его допрашивать — он молчит. А потом вдруг заорал:

«Это я не Гитлера люблю! Это я вас блядей ненавижу!»

До трибунала он не дожил…

Глеб искал выход, но не находил его. Страшное сознание обреченности, нелепой гибели терзало Лученкова.

Но час был поздний. Тепло и сытый желудок действовали расслабляюще.

Кругом уже все спали. В блиндаже вповалку лежали солдаты в немецкой форме

– отделение бывшего капитана Красной армии Байкова. Солдатский храп разносился по тесному и тёмному блиндажу.

А за порогом леденела полночь. Скрипел снег под сапогами часовых и где- то в деревне тоскливо и протяжно выли седые от инея псы.

Багровым пятном светилась в ночном небе луна и ничто, кажется, не подтверждало его опасения.

Постепенно чувство недоверия и враждебности куда-то исчезло. И Лученков стал осознавать, что обратной дороги у него уже нет. Если удастся вернуться, там его ждёт уже даже не трибунал, а стенка.

«Но пока попытка судьбы отправить меня на тот свет не удалась».- Засыпая подумал он. Что- ж, посмотрим, что будет дальше!

Утром, едва начало светать он проснулся от холода, с каким-то стойким ощущением тревоги.

Знобило. Мерзла спина. Лученков внутренне сжался, будто удерживая в себе последние крупицы тепла, и мелко напряженно дрожал.

Услышав на улице шум он накинув на плечи чью-то шинель и вышел из землянки.

Чуть поодаль от землянки стояла полевая кухня и сутулый худой немец в грязном белом фартуке поверх шинели поманил его жестом.

– Комм! Ком цу мир!

Лученков подошёл. Немец что-то спросил. Глеб не понял, но догадался, что тот спрашивает у него котелок. Виновато развёл руками, дескать нет у меня ничего.

Тогда немец что- то недовольно ворча себе под нос вытащил из- за котла с кашей крышку от армейского котелка. Бросил в неё половину половника голубоватой каши. По поверхности растеклось пятнышко растаявшего масла.

Внезапно раздался звук свистка. На опушке леса начали строиться солдаты.

Немцы привычно строились в колонну по три, их набралось тут человек тридцать — в форменных немецких шинелях и пилотках, а также в советских белых полушубках.

Вся группа уже застыла в строю, подчиняясь команде офицера, который, скомандовав, замер, на немецкий манер выставив в стороны локти.

– Смирно!

Чтобы не отсвечивать на глазах у немцев, Лученков отошёл в сторону. Достал из кармана ватных штанов ложку с заточенным черенком.

Вяло начал есть. Тут же вспомнил вчерашний день. Подумал о том, что ждет его впереди...

В мыслях его была путаница, так же как и в чувствах, радость спасения чем-то омрачалась, но он еще не мог толком понять чем. Опять заявило о себе примолкшее было, но упрямое желание дать деру, прорваться в лес. Сдерживала мысль, Куда?

Солдаты в строю встрепенулись и снова замерли.

Внезапно он увидел, что какой то солдат, пальцем указал в его сторону и Лученков от неловкости передернув плечом, шагнул в сторону, чтобы скрыться за деревом.

Старший повел свирепым взглядом старого вояки, пока не наткнулся на него, что-то крикнул.

Лученков не понял или не расслышал его и стоял, не зная, куда податься.

Немец опять что-то прокричал Лученкову.

«Постой, это ведь он меня зовёт?— догадался Лученков.- Это что?.. Я должен встать в строй вместе с немцами?.. Его обдало жаркой волной не то, стыда, не то омерзения и неприятное чувство презрения к самому себе ворохнулось где-то в груди. Кто- то из немцев крикнул по русски:

– Тебе что? Особое приглашение надо? Бегом в строй!

Лученков на минуту смешался. Однако размышлять было некогда, он быстренько отставил в сторону недоеденную кашу и стал в конце шеренги, рядом с каким-то высоким, худым немцем со стальной каской на голове.

Лученков огляделся по сторонам, Байкова и Вакулы не было.

– Шагом марш!

И это было обыкновенно и привычно. Лученков бездумно шагнул в такт с другими, и, если бы не пустые руки без привычного оружия, которые неизвестно куда было девать, можно было бы подумать, что он снова в строю штрафников, среди своих.

Поскрипывал снег на дороге, все шагали по строевому в ногу, рядом по узкому тротуару шел старший — крутоплечий, мордатый фельдфебель в туго подпоясанной немецкой шинели. На его животе висела прицепленная на немецкий манер потертая кожаная кобура.

И тут Лученкова, словно обухом по голове, оглушила неожиданная в такую минуту мысль: бежать никуда. Из этого строя дороги к побегу уже не было.

От ошеломляющей ясности этого открытия он сбился с ноги, испуганно зесеменил, пропуская шаг, но снова попал не в ногу.

– Ты что?— пренебрежительно скосил на него глаза сосед.

– Ничего.

– Ты как первый раз замужем!

Лученков промолчал.

«С вохрой спелся, сам вохрой стал».
– Вспомнил он присказку Гулыги.

Да, возврата к прежней жизни теперь уже нет. Он уже понимал, что с каждым шагом, с каждой минутой он всё дальше и дальше отдаляется от своей прежней жизни. Там он всем враг. И, видно, самому себе тоже.

Растерянный и озадаченный, он не мог толком понять, как это произошло и кто в том повинен. Немцы? Война? Оперуполномоченный Мотовилов? Кто?..

Или в самом деле, в чем он был виноват сам? Может быть струсил в бою? Кого то предал?

Они вошли в село. На просторном дворе их остановили, по команде всех враз повернули к крыльцу. Там уже стояли двое в немецкой форме, офицер и переводчик. Старший доложил о прибытии, и офицер придирчивым взглядом окинул колонну. Потом что-то сказал переводчику.

– Вольно! Перекур,— сказал тот, нащупывая глазами Лученкова— Ты новенький, зайдешь к господину офицеру.

– Есть!— сжавшись от чего-то неизбежного, что вплотную подступило к нему, промолвил Лученков.