Штрафная мразь

Строй распался. Солдаты во дворе загалдели, затолкались, беззлобно поругиваясь, принялись закуривать, в воздухе потянуло сладким дымком сигарет.

На крыльцо вышел солдат, крикнул.

– Новенький! Кто новенький? К господину обер- лейтенанту.

Лученков высморкался, машинально проверил застёгнута ли верхняя пуговица. Наверно, ничего уже не поделаешь — такова судьба. Коварная судьба заплутавшего на войне человека. Не в состоянии что-либо придумать сейчас, стараясь совладать с рассеянностью, поднялся на крыльцо. Рванул скрипучую дверь, боком мимо часового протиснулся в проём двери.

Дверь, скрипнув, захлопнулась за его спиной.

Лученков шагнул на выскобленные доски пола большой комнаты. В лицо ударило жаром накаленной железной печки. Слегка попахивало дымком.

Он остановился посреди комнаты, глядя перед собой прямым немигающим взглядом.

На застланном скатертью столе лежали бумаги. Рядом мерцала керосиновая лампа с закопченным стеклом. Переводчик в серо- зелёном мундире с узкими серебряными погончиками подскочил к офицеру и стал ему что-то торопливо говорить, кивая в сторону Лученкова. Пока они переговаривались, Лученков осмотрелся.

Сквозь заиндевевшее окошко в комнату проникал слабый свет пасмурного дня. Вместе с огоньком в лампе он скудно освещал переднюю стену избы, с наклеенным на неё плакатом, на котором был изображён стоящий среди разрывов солдат вермахта, с двумя гранатами- колотушками за поясом. Под плакатом шла длинная надпись на немецком языке.

"So wie wir k"ampfen. Arbeite Du f"ur den Sieg!"

От набегающих мыслей на душе становилось все тягостнее.

Пока переводчик о чем-то говорил, высокий блондинистый обер- лейтенант, перебирал на столе бумаги. Потом начальственным тоном произнес длинную фразу. Переводчик сразу взглянул на Лученкова, и тот догадался, что речь шла о нем.

После этого офицер что- то бросил резким, недовольным голосом, и, не взглянув на Лученкова вышел. Сквозь стекло Лученков увидел его плечо с погоном, фуражку с высокой тульей.

На верхушку разлапистой ёлки сел крупный ворон, нахохлился, присмотрелся к снующим внизу людям, каркнул сердито и перелетел на сосну поближе к окну.

Глеб подумал равнодушно, видеть кричащего ворона - к чьей-то близкой смерти.

Как только дверь за офицером захлопнулась, встал из- за стола и подошел к Глебу.

Заложил руки за спину, наклонил голову набок, несколько минут разглядывал его лицо.

– Славно. Славно! Так вот ты какой, советский солдат! Прости, не помню твоей фамилии.

Лученков назвался:

– Боец- переменник отдельной штрафной роты, рядовой Лученков.

Ожидая, что будет дальше, взглянул на переводчика.

– Ну что, Лученков, поговорим?
– спросил тот.

Вынул из кармана блестящий портсигар. Сказал:

– Садись! Или как говорят у вас, у штрафников, присаживайся!

Протянул портсигар Глебу.

– Куришь?

Переводчик вернулся за стол, сел закинув нога на ногу. Пустил к потолку тонкую струйку дыма.

– Можешь называть меня, Георгий Николаевич. Думаю, что мы с тобой сговоримся. Ты уже наверное понял, что немцы не звери. Они с сочувствием относятся к тем, кто пострадал от советской власти и уважают храбрых солдат.

Лученков молчал.

– Не веришь?- сдержанно упрекнул переводчик.

– И правильно делаешь. Когда я был на твоём месте, то тоже не верил. Но жизнь показала, что верить немцам можно. Их искренне заботит вопрос, что будет с Россией после войны.

Лученков недоверчиво хмыкнул.

– Ну вот, опять сомнения...- Огорчённо проговорил переводчик.
– А зачем же тогда по твоему создаётся Русская освободительная армия? И командовать ею назначен не какой- нибудь там недорезанный буржуй или грузин, как Сталин, а настоящий русский генерал, Андрей Андреевич Власов.

Переводчик стряхнул с сигаретки пепел в фарфоровую тарелочку, стоящую на столе, и продолжил:

– Скоро немецкая армия пойдёт в наступление, и Сталину будет капут.

– А потом? Что потом?- Спросил Лученков. Переводчик помолчал. Было слышно как во дворе переговаривались солдаты, хлопали дверцы в кабинах машин, где-то вдали ахнули два взрыва.

– Потом?
– переспросил переводчик. Казалось, что он искренне переживал о том, что говорил, и Лученков взглянул на него с любопытством.

– А потом немцы уйдут. Но после них останется порядок. Не будет ни колхозов, ни лагерей, ни классовой борьбы. Одним словом, вот что... Поступило распоряжение из штаба о том, чтобы незамедлительно направить в распоряжение командования РОА всех русских военнослужащих, проходящих службу в составе вермахта.

"Так вот оно что! Теперь все ясно чего они хотят!" Тягостное напряжение у Лученкова вдруг спало, впервые он повернулся на табуретке и вздохнул. Переводчик встал из-за стола и подошел к нему ближе:

– Это твой шанс, Энгельс. Решайся!

Лученков несколько минут молчал, оцепенело глядя в окно и судорожно сглатывая слюну. Он не знал, что сказать. Ему дарят жизнь... Но ведь, не просто дарят... Взамен надо сучиться! Но как потом жить?

– Я не могу...
– выдавил он из себя и запнулся под пристальным, казалось в самую душу проникающим взглядом.

– Не мо-ооожешь?
– Насмешливо протянул переводчик.- Наверное спрашиваешь себя, как потом жить?- Он весь подобрался, словно волк перед прыжком. И глаза его также вспыхнули, как у хищника.

– А если ты откажешься, то ничего этого уже не будет. Ни угрызений совести, ни самой жизни. Нет, мы тебя не расстреляем. Зачем ты нам? Отпустим... к своим. Хотя свои сейчас для тебя страшнее чужих. Свой шанс на штрафную роту ты уже использовал. Сейчас тебя ждёт не тюрьма и даже не расстрел. Петля! Ты же знаешь, Москва бьёт с носка. Наверное уже испытал на собственной шкуре.

Дым сигареты попал в глаза, и переводчик, недовольно поморщившись загасил окурок в тарелочке.

– Ты бывалый солдат, Лученков. храбрый, опытный. Думай. Согласишься, немецкое командование направит тебя в школу пропагандистов. Станешь офицером. В новой России ты сможешь начать новую жизнь. А Советы тебя не простят. Это как пить дать! Так что принимай решение.

Он снова замолчал, пристально глядя в лицо Лученкову.

– Но к сожалению, солдату за каждое принятое на войне решение приходится платить только одним — жизнью.