Штрафной удар

– А сигналы подавать сюда будем бегать?

Гафур и Грудинин тревожно посмотрели на Андрея. Неужели командир дал промашку?

– Сигналы действительны во всей полосе армии, – очень сдержанно ответил Матюхин, и Сутоцкий потупился: Андрей опять подходил к пределу.

Днем они наблюдали, выбирали примерный маршрут, вечером подремали, а в двенадцать ночи Андрей дал условный сигнал две ракеты – противник на месте.

Только после этого они снялись с места и двинулись несколько наискосок того хуторка, на который они собирались выйти В три часа ночи Гафур залез на сосну и дал следующую пару ракет. Уже выровняв маршрут, Андрей подозвал Гафура:

– Передовая видна?

– Да. Осветительные ракеты и зенитные трассы. – Хорошо видны или только просматриваются?

– Хорошо!

– Тогда можно забираться поглубже, ракеты сильные.

К рассвету группа Матюхина вышла к лесному хуторку. Здесь должно было быть несколько домов и поля с огородами. Но ничего этого уже не осталось. Обелиском торчала труба над русской печью, и пряно пах бурьян, который хорошо разрастается на пожарищах.

Но дальше, там, где на карте поля спускались в низинку речушки, бурьяна не было. Плыл легкий туманец, и они не сразу разобрались, что попали на большой, даже огромный огород. Тщательно спланированный и не менее тщательно ухоженный.

Впереди из тумана поднимался старый сенной сарай и еще какое-то кособокое строение. Пахло свежеполитой, хорошей землей. Грудинин вздохнул поглубже и отметил:

– Компосты делают. Из ботвы.

Только после этих слов Матюхин уловил слабый кисловатый запах от невидимых компостных куч. Сутоцкий нагнулся к Андрею и шепнул:

– Пошуруем! – Глаза у него поблескивали даже в сумерках, а в движении, в фигуре появилось хищное, стремительное…

– Нельзя, – покрутил головой Матюхин. – Сидеть или ползать тихонько.

– И ты туда же…

Мгновенно вспомнились его перегляды с Гафуром, и Андрей спросил:

– Шарафутдинов тебе уже напоминал?

Сутоцкий отшатнулся и отошел.

– Пара Сутоцкого на месте. Грудинин, за мной.

Пригибаясь и прислушиваясь, они прошли между грядок к сараю. Там на сене спали работницы и дети. От сарая прокрались к избушке-полуземлянке, заглянули в темное окно, прислушались и осторожно приоткрыли дверь. Пахнуло конским потом и махоркой. Хриплый простуженный голос спросил:

– Кто там?

Матюхин ответил по-немецки:

– Свои. Не бойся.

Чиркнула спичка, и засветилась стеариновая плошка. На топчане сидел босой старик в распахнутом немецком кителе и старых советских солдатских брюках. Он не спеша почесывал впалую грудь и раскуривал цигарку.

– Что надо, пан?

– Никто не заходил к вам? – опять по-немецки заговорил Матюхин. – Нет ли здесь или поблизости наших солдат?

– Нихт зольдатен, – ответил старик и отвернулся к окошку. Грудинин немедленно загородил его собой. Старик отвернулся в другую сторону.

– А чем вы здесь занимаетесь в такой поздний час? – спросил Андрей.

Старик каменно молчал, потом вдруг стал обуваться – быстро и сноровисто. Встал, застегнул немецкий мундир и спросил:

– Чеснок? Шпинат? Капуста?

– Ладно, – переходя на русский, махнул рукой Андрей. – Кем здесь пристроился?

Лицо старика не дрогнуло, только на мгновение чуть расширились глаза.

– Огородник… По-старому, по-колхозному – бригадир, А по-немецки… Ей-богу, не выговорю.

– Немцы есть?

– Нет. Тут их всего двое – начальник да кладовщик. Они в деревне живут. Там у них тыловая контора.

– А что за женщины спят в сарае?

– Заночевали. Третий день на уборку гоняют, им туда-сюда ходить не захотелось. Да и боятся: красные самолеты зачастили. Начнут бомбить – не обрадуешься. Вот они и здесь… Которые с детишками, которые одни… Да и прокормиться здесь легче.

Старик отвечал быстро, но слишком уж заученно и так, как можно отвечать любому – и немцу, и русскому, и полицаю.

– Садись, отец, – предложил Матюхин, и старик сразу же опустился на топчан. Андрей сел на ящик из-под консервов так, чтобы видеть дверь. – Не будем скрываться. Мы разведчики.

– Партизанские?

– Нет. Красной Армии.

– Далеконько забрались…

– Служба.

– А чем докажете?

– Чем же доказать? – усмехнулся Андрей и повернул под капюшоном маскировочной куртки пилотку звездой вперед. – Смотри.

– Понятно… – кивнул старик. – И чего ж вам надобно?

– Давай по порядку: что это за огород?

– Обыкновенный. Снабжаем овощами и зеленями ихние столовки. Солдатские маленько похуже, офицерские много лучше.

– Всех снабжаете или только эсэсовцев?

– Раньше всех, а теперь только эсэсовцев.

– Это ж почему такое изменение?

– Урожай… Август ведь…

– Так урожая должно на всех хватить.

– Не знаю. Нам как приказано. Приказано все эсэовцам отвозить, вот я и вожу. Другой раз и они приезжают.

Нет, он не собирался радоваться прибытию советских разведчиков, не спешил открываться, не рвался в помощники. Он выжидал, тянул время, и Андрей не знал, что нужно сделать, чтобы заставить старика раскрыться. Ведь если он возит овощи эсэсовцам, он многое знает Видит и знает. От окошка подал голос Грудинин:

– Тебя как кличут-то?

Старик, не поворачиваясь, все так же ровно ответил:

– Егором. А тебя?

– А меня Николаем. Я – зимнего Николая.

– Ага… Ну что, зимний Николай, дал бы ты мне закурить хоть штучку – своя махорка еще не дошла, курю прямо-таки зеленый лист. Дерет уж очень.

Грудинин вынул кисет и кинул его на стол перед стариком. Тот не торопясь развязал его, вынул газетку и стал разворачивать. Андрей и Грудинин переглянулись – хитер старый. Как разыгрывает: «Дай хоть штучку!» Ведь полицейские и немцы курят сигареты. И не стал спешить, а прежде всего рассматривает газету.

Старик читал газету, далеко отставив от себя, натужно шевеля губами. Он прочел общую часть сводки Софинфорыбюро, перевернул газету, прочел все заголовки, заглянул вниз, прочел и номер полевой почты.

– Да-а… Вот оно, значит, как получается… На юге их лупят, а они здеся шевелятся.

– Как это – шевелятся? – подался влеред Матюхин.

– Не спеши. Когда-никогда, а расковать нужно. По газетке вижу – наши. Рискну. – Он развернулся к Андрею и, навалившись на столик, доверительно зашептал: – Сматываются эсэсовцы. Видать, на юг подаются.