Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)

На темном полотне сражались воины в рогатых шлемах.

— Все объяснения даст хозяин дома фон Ригер.

В кабинет вошел тот самый «советник магистратуры», с которым мы пировали в госпитале. На этот раз он был в морской форме. Я отдал ему честь, как полагалось по уставу.

— Вы нисколько не удивлены? — спросил «советник».

— Герр капитан цур зее [105] , моряк не должен ничему удивляться. Еще тогда я понял, что вы — офицер высокого ранга.

— Приятно иметь дело с догадливыми людьми, — сказал Ригер.

105

Военно-морское звание, примерно соответствующее капитану первого ранга.

Одышка мешала ему говорить. Временами вставлял слово Динглингер. Мне предлагали перейти из кригсмарине в «другое ведомство», как выразился фон Ригер.

— Я привык к службе на корабле. Но если это приказ…

— Вам не предлагают отказаться от моря, но вы, кажется, выполняли и другую работу по поручению майора Лемпа?

Я не стал разыгрывать дурачка, который не понимает, что имеет дело с секретной службой. Об аресте Лемпа уже не было речи. Шеф объяснил напрямик, что моя проверка закончена, получены материалы из штаба кригсмарине, из Южнобугска и других мест. Теперь я буду служить в специальном отделе службы безопасности — штабе «Цеппелин». Здесь потребуются мои знания и опыт офицера флота.

Потом, уже в другой комнате, началось заполнение анкет, фотографирование, снятие отпечатков пальцев. Мы уехали с Динглингером только под вечер. Он предложил поселиться у него:

— Не стоит искать квартиру. Все равно скоро пошлют в другой город. Живу один, в центре, на Гевандхаузштрассе.

Моя служба началась на следующий же день. К девяти часам утра я приходил в отдел, размещавшийся на одной из красивейших улиц — Вальштрассе. Первое время мне поручали составление сводок по разведданным о флотах противника. Через день — уроки русского языка. Порой трудно было промолчать, когда преподаватель, поправляя меня, сам делал ошибку.

Мы часто ездили с Динглингером на его полугоночном кремовом «фиате» с темно-красными сиденьями. Однажды, перебрав лишку в ресторане, он попросил меня сесть за руль. Я отказался:

— Жаль покорежить такую великолепную машину.

— Тем более, что это подарок моего друга Скорцени. Ты, надеюсь, слышал о нем?

— Еще бы! Штурмбанфюрер Скорцени — это имя!

Я действительно слышал это имя еще у Веденеева. Его называли в числе самых опасных и ловких фашистских диверсантов.

— Овладеть машиной необходимо, — сказал Готфрид, — как стрелять. Мы исправим это упущение.

С этого дня я регулярно садился за руль и очень быстро освоился. Недели через две я так же лихо срезал углы на поворотах и пулей обгонял автобусы, прижимаясь к тротуару, как это делал сам Готфрид. Несколько раз за нарушение правил движения меня останавливали шуцманы, но удостоверение службы безопасности действовало магически. Шуцман прикладывал руку к козырьку и желал счастливого пути.

— Это не единственное достоинство нашей работы, — похвалялся Готфрид, — все блага жизни доступны тебе, и, если ты не дурак, можешь быстро разбогатеть. Ты же видел мои картины?

Его квартира действительно напоминала музей.

— Погоди, дай добраться до пражских фондов, — мечтал Готфрид, — там есть такие полотна!

Из разговоров с Готфридом мне стало ясно, зачем я понадобился фон Ригеру. В борьбе Гиммлера и Кальтенбруннера с адмиралом Канарисом, не оправдавшим многие надежды Гитлера, имперское управление безопасности брало верх и постепенно прибирало к рукам функции абвера. Для диверсий в тылу противника был создан штаб «Цеппелин», куда входил и отдел Ригера. Этой осенью многих офицеров флота привлекали в секретные службы. Кандидатура Вегнера, моряка с безупречной репутацией, уже знакомого с Россией и к тому же связанного с абвером, показалась подходящей. Тут сыграло роль письмо Лемпа в новороссийскую абвергруппу. Готфрид гордился своей «находкой».

— Ты делаешь успехи, — сказал он, — чутье не обмануло меня.

Однако в первые же дни моей работы на Вальштрассе выяснилось, что я не умею вести допросы. Готфрид доложил об этом Ригеру в моем присутствии. Отдышавшись и выпив стакан минеральной воды, Ригер сказал:

— Допросы, в общем, не его дело, но технику знать надо. Займитесь этим, Динглингер. Пусть поприсутствует на допросах в гестапо, когда там разбираются интересующие нас дела.

Допросы велись обычно по ночам. На рассвете я возвращался домой в изнеможении. Я не представлял, что придется пройти через такие мучения. Они могли сравниться только с допросом в шепетовской комендатуре. Нужно было собрать всю волю, чтобы с холодным безразличием присутствовать на пытках.

После одного из допросов я сидел вместе с Динглингером и его коллегами в ресторанчике рядом с церковью Кройцкирхе, прославленной своим органом. Церковные часы пробили четыре, но кабак не закрывался до утра.

Динглингер был в центре внимания. Ему льстили, хвалили его на все лады.

Косой эсэсовец Франц гоготал, вытянув шею:

— Говорю тебе, Готфрид, год я тебя знаю — ты голова! Гордость ты наша, Готфрид! Ты — художник, говорю тебе!

Этот косой Франц едва не довел меня до обморока на допросе английского летчика. Летчик не дожил до конца допроса, потому что Франц спьяну включил слишком сильный ток.

— Отто Скорцени, конечно, сила, — сказал другой собутыльник, — но он только сила, а Готфрид — интеллект. Если ему прикажут, он выкрадет английскую королеву в ночной сорочке.

Противно было слушать этот поток славословий. Я предложил тост «за дружбу» и начал наливать коньяк в рюмку Готфрида.

Он отстранил мою руку:

— Я думал, у тебя нервишки покрепче, Макс. Когда допрашивали англичанина, ты стал бледным, как бумага.

— Не бледнее тебя!

— У меня всегда такой цвет лица, а ты струсил.

— Если так… — Я налил две рюмки и отошел в противоположный угол. — Попробуем сейчас твои нервы. Хочешь изобразить Вильгельма Телля? Я буду держать рюмки вплотную у висков. Стреляй! Если промахнешься хоть раз — поменяемся местами.

Я думал, он не согласится. И, когда Готфрид вытащил пистолет, пожалел о своем безумном предложении. Погибнуть среди пьяных эсэсовцев! Веденеев не найдет ни слова сожаления, если узнает, как безрассудно умер его разведчик.

Даже этой компании показалось, что я хватил через край. Но Готфрид уже целился. Два выстрела раздались один за другим. Осколком стекла мне оцарапало скулу. Одна рюмка уцелела.

Восторженные крики прервал спокойный голос Динглингера:

— Твои выстрелы остаются за тобой. Но не сейчас. Я должен уехать в очень важную командировку, и, кстати, вместе со Скорцени. Не имею права рисковать.

Наступило замешательство. Ни о какой командировке никто не слышал. Косой почувствовал, что задета честь его кумира.

— Когда ты вернешься, Готфрид, — сказал Косой, — мы все будем присутствовать на втором акте этой дуэли.

Динглингер уже обмяк. Ему требовалась порция наркотика.