Штык ярости. Индийский поход. Том 2

Они схватили меня за руки, спустили с телеги и кликнули лошадей. Тут же появились слуги с четвероногими помощниками и меня усадили на одного из них.

– Даже не вздумай уйти от нас, – предупредил Бобриков, щеки которого тряслись, от поступи лошади.

– Сразу будем стрелять на поражение, – пригрозил Добриков и похлопал себя по пистолету на поясе. – Езжай с нами и без этих твоих шуток с юродствованием, давай.

Делать было нечего и я покорно поехал под конвоем к Барклай де Толли, без всяких этих шуток и актерских выходок.

Поход продолжался и войско непреклонно двигалось дальше на юг. Наши противники, что терроризировали нас последние несколько дней и чуть не отрезали мне голову, уже давно скрылись из глаз, превратившись в неприятное воспоминание.

Под колесами повозок и копытами коней все также клубилась пыль. Дело шло к вечеру и вдали на небе плыли пухлые облака, вселяя надежду о скором изменении погоды. Я поглядел на все это и вдруг вспомнил, что за всеми треволнениями последних дней совсем забыл о том, что Ольга дала мне отставку, а в будущем я, наоборот, снова превратился в парня Ириши.

А еще мне надо решить проблему с Э-куполом, иначе мне так и не выбраться из ловушки времени. Но перед этим я обязательно встречусь с ветреной Ольгой и собственными ушами выслушаю ее признание о том, что она меня больше не любит, свирепо решил я.

Тут мне пришлось прерваться, поскольку кто-то из бодипозитивных моих гонителей ткнул меня в спину кулачком и отрывисто скомандовал:

– Давай к вон той крытой арбе.

Я поглядел влево и впрямь увидел неподалеку телегу с высоким верхом из серой ткани.

– Туда, что ли? – спросил я. – Это там сидит наш сатрап?

Мои конвоиры грозно зарычали, оскорбившись от безобидного прозвища и я в который раз прикусил свой неразумный язык. Вечно я забываю, что понятия чести в эту эпоху слишком обострены и все люди слишком щепетильны, чтобы можно было безнаказанно трясти своим помелом, не то что в двадцать первом веке.

Мы поехали к крытой повозке, скрипящей и негодующе подпрыгивающей на ухабах. Арба была похожа на фургоны, на которых в фильмах переселенцы осваивали дикий запад в Америке. Я подумал о том, что заселение запада действительно происходит прямо сейчас, а тем временем Бобриков перелез на повозку первым и, повернувшись к нам спиной, откинул полог.

При этом он чуть наклонился и нашему взору открылось малоаппетитное зрелище его обширных ягодиц. Бобриков спросил у кого-то внутри, можно ли причинить им беспокойство нашим визитом и получив утвердительный ответ, снова повернулся к нам и махнул, призывая тоже войти в повозку.

Под бдительным надзором Добрикова я перелез на телегу и очутился Внутри крытой части. Внутри передвижного кабинета дома и впрямь оказался Барклай де Толли. Я его до этого уже видел, но беседовать чести еще не удостоился.

Надо же, никогда не думал, что меня будет допрашивать и судить сам будущий военный министр Российской империи. Впрочем, вполне может статься, что в этой реальности он погибнет от ран вместо Багратиона и так никогда и не добьется высоких постов.

Будущий высокопоставленный чиновник сидел перед маленьким столиком и изучал карты, на которых был обозначен маршрут нашего передвижения из Оренбурга. Весьма интересное занятие, я бы и сам с удовольствием занялся им на досуге.

Когда мы предстали перед ним, он поднял голову и уставился в меня серьезным внимательным взглядом. Я почувствовал себя весьма неуютно. Мне показалось, что взор сурового инспектора вскрыл мне череп и исследует самые потаенные места в мозгу, о которых я и сам уже позабыл думать.

– Как же так, сударь, вы ведь слыли доверенным лицом его сиятельства Александра Васильевича, – укоризненно заметил Барклай де Толли. – И не оправдали его доверия?

Я пожал плечами и прикусил язык, с которого было готово сорваться едкое изречение, вроде: «Что же, и на старуху бывает проруха». Вместо этого я рассудительно промолвил:

– Я уже объяснил этим уважаемым господам, что с детства страдаю неизлечимой болезнью, от которой иногда теряю рассудок и не отдаю себе отчета в своих действиях. При я вовсе не представляю из себя…

– Весьма опасное заболевание, – перебил меня генеральный инспектор. – Не знаю, насколько оно опаснее, нежели деятельность соглядатая, но находиться в таком состоянии подле главнокомандующего вам категорически запрещено. Ну, а поскольку вы к тому же еще и ищейка, которая вынюхивает наши секреты и передает их врагам, то вы, оказывается, вдвойне опасны.

– Но, позвольте, – начал было я, протестуя, но было уже поздно.

У Барклая де Толли, видимо, уже сформировалось насчет меня вполне определенное мнение и ему не было необходимости выслушивать мои жалкие оправдания. Он кивнул ликующим Бобрикову и Добрикову.

– Вывести и расстрелять этого негодяя, – распорядился вредный инспектор и я онемел от изумления. – Жаль, сударь, поначалу вы показались мне достойным юношей, но действительность показала, кто вы есть на самом деле, а в условиях военного похода я не могу рисковать жизнью и здоровьем нашего военачальника.

Затем он, морща лоб, снова склонил задумчивую голову над картами и, видимо, забыл о нашем существовании.

Мои тучные конвоиры вытащили меня из повозки и спустили на грешную землю. Затем кликнули с десяток солдат из ближайшего полка мушкетеров. Потрясая бумагами, на которых были указаны их особые полномочия чиновников Тайной экспедиции, они распорядились перед офицером полка и приказали ему отвести меня подальше в поле и расстрелять.

Все это время я молчал, раздавленный явной несправедливостью. Больше того, я вовсе не верил, что все это происходит на самом деле. Неужели меня и в самом деле сейчас выведут и расстреляют, как шпиона и предателя, по законам военного времени?

Мимо маршировали колонны пехоты, скрипели проезжающие повозки, скакали кавалеристы, а я стоял и не двигался с места, глядя на спор капитана с моими следователями. Кажется, офицер не удовольствовался словами чиновников, а требовал письменных распоряжений. Я же стоял в пыли, пеший, с непокрытой головой, жалкий и беспомощный, не способный даже к побегу, как кролик перед удавом.

Мимо проехали последние обозы, среди которых, кстати, я заметил бывших коллег по учебному цеху. Они тоже поглядели на меня, тоже узнали и начали что-то кричать, махая руками. В шуме и грохоте телег их не было слышно, но я вполне справедливо полагал, что они явно не отвешивали комплименты в мой адрес.

Бобриков примчался, наконец, с листом бумаги, на котором наверняка теперь имелось письменное распоряжение насчет моей казни. Капитан прочитал бумагу, кивнул и вместе с пятеркой стрелков направился ко мне. Я сглотнул слюну и постарался не свалиться в обморок.