Шут

Все артисты были разными: по возрасту, по складу ума и опыту, но объединяло их одно - безусловное признание Виртуозова главенства. Его авторитет являлся непререкаемым и прочным, как скала, для всех, включая двух дрессированных псов. Впрочем, надо отдать должное, и сам хозяин труппы относился к своим людям с уважением. Ко всем, кроме Шута, который казался ему, такому мужественному и сильному, нелепой ошибкой природы. Виртуоз просто не понимал, как можно оставаться столь мягким, доверчивым и беззащитным. Слезы маленького Шута были для него что запах крови для дикой собаки. А плакать тому приходилось нередко, ибо работать в труппе Ларса Виртуоза было совсем не то же самое, что есть медовые пряники. Виртуоз со всех спрашивал наравне. И Шута он гонял до седьмого пота, добиваясь от него такой же безупречности, как и от остальных артистов. Перетруженные мышцы, мозоли на руках, редкие часы отдыха и бесконечные упражнения были неизменными спутниками Шутова детства. Хотя главная беда заключалась не в этом. Просто Шут не мог, ну никак не мог стать таким, каким хотел видеть его хозяин. Тот же, вероятно, полагал, что колотушки - лучший способ исправить дурного мальчишку, сделать из него настоящего мужчину. Так что попадало Шуту часто. За нерешительность, за излишнюю мечтательность, за неумение - а главное нежелание!

– постигать суровую науку мужской жизни, которая, по мнению Виртуоза, в первую очередь подразумевала умение постоять за себя. Именно последнее злило его особенно. 'Ты же парень!
– кричал Виртуоз.
– Возьми этот проклятый меч и защищайся!' - клинок, конечно, был деревянный, но это ничего не меняло - Шут просто отказывался брать его в руки и учиться фехтованию. Это казалось... все равно, что пить гнилую воду из отравленной чашки.

Обычно в своих воспитательных мерах Виртуоз ограничивался крепкими тумаками и затрещинами, но порой он доставал кожаную плетку с короткой рукоятью... Хвост у нее был всего один, но и его хватало, чтобы как следует располосовать Шутову спину. До такой крайней меры дело обычно доходило в тех случаях, когда непутевый ученик 'позорил' хозяина при других, проявляя то, что Виртуоз называл слабостью. Этого стерпеть Ларс уже не мог: по его мужским понятиям позор можно было смыть только кровью.

В первое время Шут рыдал до судорог, но, став постарше, научился терпеть боль молча. Только потом, отпущенный на все четыре стороны, прятался где-нибудь и позволял горькой обиде выйти наружу вместе со слезами. Иногда его находила Дала. И в такие минуты она, в отличие от мужа, почему-то была добра к нему: утирала заплаканное лицо, обнимала нежно, как настоящая мама, прижимая его лохматую голову к груди и говорила, что он все равно хороший, и для нее - лучше всех мальчишек в мире... А потом мазала окровавленную спину каким-то целебным зельем. Лишь став взрослым, Шут понял, какое невыносимое чувство вины за выходки мужа испытывала эта добрая женщина, ибо сама она всегда имела другое мнение относительно их с Виртуозом приемыша. Но перечить вспыльчивому самолюбивому супругу Дала не смела, как, впрочем, и все остальные...

К счастью, такие порки случались редко. Виртуоз вовсе не был жестоким, он просто очень хотел переделать Шута... Никакого удовольствия от насилия над маленьким слабым учеником он не испытывал и после каждой воспитательной процедуры становился мрачен так, будто выпороли его самого.

Шут же и сам не сумел бы сказать, чего имел больше в отношении к хозяину - страха или уважения, любви или ненависти. Виртуоз был для него всем, он был почти богом.

11

Поутру он, наконец, сделал то, что давно уже следовало бы - заглянул в гости к мадам Сирень. У портнихи в мастерской, как всегда, было уютно и по-домашнему тепло. Ее тихие трудолюбивые ученицы приветливо кивнули Шуту, но ни одна не прервала своей работы - должность придворной швеи считалась весьма почетной и хлебной, заполучив ее, женщины трудились с полной отдачей, опасаясь потерять свое место. Госпожа Иголка держала своих подопечных в строгости. Лентяек на дух не выносила, выгоняла без сожаления, даже если они имели большой талант. Сама она была первой, кто утром приходил в мастерскую и последней, кто оставлял ее вечером.

Шут огляделся, ища свою самую бесценную оппонентку в словесных дуэлях, но нигде не увидел ее. Опережая его вопрос одна из портних, вероятно, оставленная за старшую, сказала:

– Мадам Сирень сегодня не придет, господин. Можем ли мы чем-нибудь помочь вам?

Шут покачал головой.

– А почему ее нет?
– спросил он, уже чувствуя, что причина не в срочном выезде на дом к клиенту...

– Лекарь не велел ей работать несколько дней. У нее опять неладно с сердцем.

– С сердцем? Разве она больна?
– Шут удивленно хлопнул ресницами.

– А вы не знали?

– Нет...
– он сел на ближайший табурет и с тревогой уставился на свою собеседницу. Сам Шут, как и все молодые люди, редко вспоминал, что такое настоящие болезни, и еще реже задумывался о здоровье других.

– Это давно уже...
– молодая женщина вздохнула.
– А намедни ей совсем нехорошо стало, прямо тут, в мастерской... Господин Архан сказал, дескать, мадам Сирень нужно отдохнуть несколько дней.

– Понятно...
– Шут растерянно крутил бубенчик на отвороте куртки.
– А... где я могу найти ее?
– он знал, что портниха живет где-то во Внутреннем Городе. Но где именно?

– Небольшой дом сразу за лавкой сладостей, - да, как и все дворцовые лакомки, он прекрасно знал эту чудную кондитерскую, где всегда можно было найти самые восхитительные во всей Золотой пирожные и конфеты.

Шут поблагодарил швею, и оставил мастерскую, подарив женщине на прощанье ободряющую улыбку. Очень уж та была печальна...

По дороге к дому Госпожи Иголки он со смутной тоской думал о том, как на самом деле хрупка человеческая жизнь. Как многое можно не успеть сделать и сказать... Поначалу Шут собирался просто поблагодарить портниху за новый костюм, но теперь понял, что давно уже хотел поговорить с ней... не сражаться словами, как это бывало обычно, а узнать наконец, откуда же у этой женщины такой удивительный талант. Быть может, и она по-своему наделена Силой?

Нужный дом он приметил сразу, но перед тем как направиться к нему, заглянул в кондитерскую. Шут не знал, любит ли мадам Сирень пирожные, однако полагал, что, подобно всем женщинам, она должна обрадоваться такому гостинцу.

Уже стоя у дверей портнихиного дома, он вдруг сильно оробел: испугался, подумал - вдруг его визит оказажется вовсе не желанным. Но, пересилив сомнения, все же дернул шнурок звонка.

Открыла ему сама хозяйка. Вопреки опасениям Шута, выглядела она вполне бодро и даже боевито, как будто только что задала трепку кому-то из домашних. Однако при виде гостя словно растерялась, взглянула на него с неподдельным изумлением.

– Патрик? Это какими же судьбами?

Шут широко ухмыльнулся, пряча за бравадой смущение, и протянул мадам Сирень свой скромный подарок.

– Да вот... Узнал, что вы захворали... Решил заглянуть.

– Чудно, - промолвила она, все еще не скрывая удивления, - Вот уж кого-кого, а тебя, господин насмешник, увидеть не ожидала, - портниха посторонилась, пропуская его в дом.

Шут вошел и замялся у двери, не зная, куда себя девать.

– Чего это ты заскромничал вдруг?
– продолжала удивляться мадам Сирень.
– Проходи давай. Плащ на вешалку повесь. Коль уж принес сладости, пойду, согрею чай, а то вон какой тощий опять. Не успевает тебя матушка Тарна откормить...