Шут

– Страх, - подтвердил его догадку собеседник.
– Полагаю, их милость очень не хотят умирать.

Шут отвел глаза. Ему хорошо было знакомо, что отчаяние лишает всякого желания следить за собой.

– Но разве Руальд не имеет права на помилование?
– он даже дышать перестал, ожидая ответа на свой вопрос. И с облегчением увидел, как разговорчивый воин медленно кивнул.

– Имеет. И если вы меня спросите, то думаю у него неплохие шансы остаться в живых. Королева Элея наверняка пожалеет супруга. Добрая у нее душа... Хотя я, конечно, не возьмусь утверждать, что Давиан послушает дочь. Уж очень ваш Руальд обидел ее.

– Я знаю...
– не удержал вздоха Шут.
– Я ведь был там.

– Ну, тогда не исключено, вам придется выступить на суде, - воин с трудом обогнул какую-то беременную бабу с усталым лицом и вновь оказался рядом с Шутом. Тот кивнул и подумал, не за этим ли его позвала королева. Но, несмотря на логичность догадки, интуиция ему подсказывала, что причина в другом.

– Руальда околдовали, - зачем-то сказал Шут, хотя собеседник его, скорее всего, был в курсе такого очевидного факта, да и на судью вовсе не походил...

– Как бы то ни было, а оскорбление нанесено, - услышал он. И это, к сожалению, была правда, с которой не поспоришь. Оскорбление нанесено. А свои ошибки мужчина смывает кровью... Эту истину он знал хорошо - спасибо Виртуозу.

Сердце у Шута разрывалось от боли, как в тот день, когда он услышал об измене короля. Как и тогда, он не в силах был изменить содеянное. Только молиться и верить, что просьба будет услышана...

Возле выхода на главную улицу, его окликнули:

– Господин Патрик! Вот вы где! Куда же вы пропали? Идемте скорее, экипаж давно ждет.

Шут обернулся к новому знакомцу и коротко кивнул в знак прощанья. Воин ответил ему таким же легким поклоном и улыбкой, полной какого-то удивительного понимания и дружелюбия. Увидев это, Шут немало удивился - мужчины, в отличие от женщин, редко когда относились к нему с симпатией, предпочитая видеть в нем просто убогого дурака, может, и наделенного какой мистической силой, но уж точно не достойного быть равным собеседником и тем более товарищем. Шут давно научился не обращать на это внимания и, более того, с выгодой использовать такое к себе отношение. Во дворце жить подобным образом было совсем не трудно и даже весело. Однако за его пределами... Шут понимал - ему многому придется учиться заново... Хоть частично соответствовать ожиданиям других людей. Прежде Шуту казалось, что для этого непременно нужно ломать себя. И подобная ломка грозила обернуться болью худшей, чем от любых обид.

Когда он был еще ребенком, Дала взяла с него очень серьезное обещание никогда не отступать от своего истинного 'я'. Никому не позволять переделывать себя, загоняя в общепринятые рамки.

– Играй для всех, - говорила она, - не бойся одевать маски. Но внутри оставайся собой.

Маленький Шут слушал ее, как обычно размазывая слезы по грязным щекам - ему в очередной раз влетело за 'девчачье поведение'. Уже и не вспомнить, что он сделал тогда, но Виртуоз надавал ученику весьма крепких затрещин. Шут ревел, зарывшись в стог сена, и, когда Дала пришла за ним, заявил ей, что лучше бы он родился таким как все.

– Ну почему?
– спросил он, пряча чумазое лицо в ладонях.
– Почему боги сделали меня таким уродом?

Далу его слова огорчили столь сильно, что она даже рассердилась. Тогда-то и состоялся этот разговор, может быть слишком взрослый для десятилетнего мальчишки, но без сомнения один из самых важных в его жизни...

– Это ты-то урод, Шутенок?! Ох, сказал... Вспомни лучше того несчастного парнишку из балагана Реймы! Вот кто в самом деле урод...
– да, он помнил... Рейма называл своего подопечного 'отродьем демонов' и показывал за плату... Шут сначала боялся даже смотреть на изувеченного от рождения мальчика, его вид вызывал отвращение. Но через пару дней понял, что за внешним безобразием скрывается ранимая живая душа...

– Ты - не урод. Ты просто другой, - со вздохом продолжала Дала, спокойно утирая кончиком своего большого цветного платка его слезы.
– И не гневи богов, малыш. Не тебе сетовать на судьбу... Не тебе... А переиначивать себя, обтесывать точно деревянную болванку в угоду толпе зевак - пустое дело. Если боги дали тебе сердце, более чуткое и любящее, чем другим, это не значит, что нужно становиться таким же грубым и жестоким, как остальные. Если твоя душа жаждет чего-то большего, чем просто хлеб и мягкая перина, позволь ей оставаться крылатой. В мире столько людей, чью жизнь можно рассказать наперед до старости, они не лучше тебя, а ты не лучше их, ты просто рожден для другого. У тебя другая судьба. Однажды ты поймешь, для чего пришел в этот мир, мой Шутенок... но чтобы это произошло, тебе нужно сберечь свой огонь, свой внутренний свет. Не позволить никому сделать тебя таким, как все.

То, что говорила Дала, было так странно и непохоже на слова ее мужа, на слова всех, кого Шут знал в своей недлинной жизни. Слушая ее, он впервые допустил мысль, что, может быть, действительно не столь уж плох...

– Тебе будет трудно, всегда будет трудно. Гораздо хуже, чем теперь, потому что колотушки Ларса - это, на самом деле, такой пустяк... Ты поймешь это, когда станешь взрослым, когда люди будут ломать тебя не из любви, как сейчас, а просто так. Походя. Им будет плевать на тебя, просто твоя непохожесть станет бельмом у них в глазу. Ибо сами они давно растеряли свой свет... Ты поймешь тогда, что твои сегодняшние слезы - это как ледяная вода, что укрепляет тело. Сначала тебе холодно до смерти, но если придет зима, ты не простудишься, лихорадка не застанет тебя в лесу, где нет ни одного лекаря, и смерть может прийти по-настоящему. Так и эта боль. Она нужна тебе, она сделает тебя сильным. И когда придут настоящие испытания, ты выдержишь их. Только прошу тебя, мальчик мой милый, никогда не желай стать таким, как все!..
– Дала обняла Шута так крепко, что ему показалось, она боится выпустить его из рук.
– И не забывай, тебя всегда будут окружать разные люди... не только те, кому ты неугоден, но и другие... Те, что поймут тебя, кто тебя полюбит таким, какой ты есть. Добрых людей много, мой малыш.

Он и сам знал, что много... Но много было и тех, кто так часто бросал ему в лицо: 'Ты - убожество! Ошибка природы'... бросал только за то, что Шут не желал ни с кем драться и был слишком хорош лицом для мальчишки.

С тех пор прошло много лет. Глядя на улицы Тауры из окна экипажа, Шут понял вдруг - прежние страхи и убеждения, взятые из детства, давно уже стоило пересмотреть...

'Ведь не обязательно ломать себя, - думал он, вспоминая своего нового знакомого.
– Вовсе не обязательно...', - и то, что казалось ему в детстве невозможным, теперь виделось иначе...

17

К большому облегчению Шута в замке его не стали утомлять традиционными приветственными церемониями. Мужчина, в чьем сопровождении он проделал весь путь от причала до своих новых покоев, извинился от лица короля и объяснил, что все почести гостю воздадут вечером на празднике. Шут лишь плечами пожал: его вполне устраивала возможность побыть наедине. Конечно, очень хотелось увидеть Элею, но он понимал - королеве сейчас не до него. Да и вообще... Почему он решил, будто она будет так уж рада его приезду? Что за глупая самонадеянность дала ему основание так думать? Строчки в послании?.. Но они могли означать лишь какой-нибудь важный разговор, имеющий отношение к Руальду. И никак не касающийся придворного дурака.

Покои, отведенные Шуту в Брингалине, были поистине великолепны. Он предполагал, что ему предоставят не самую захудалую комнату, но в этой опочивальне, как и в каюте 'Стремительного', судя по всему, гостили особы весьма благородных кровей. А первым Шут увидел свой старый дорожный мешок... Подняв его с кровати и развязав тесемки, он обнаружил все ценные вещи на месте. Ничего не пропало, более того, мешочек с деньгами стал тяжелее раза в два. Сначала Шут растерялся и как-то даже огорчился, но потом подумал, что устраивать сцены и добиваться ответа, за какие это заслуги его так одарили, нет смысла. В лучшем случае ему скажут, будто он все выдумал и деньги эти - его собственные.