Шутка обэриута

Потом – встречи на конспиративных квартирах, потом – летний Вильнюс с добавлением сине-зелёно-красного Тракая, потом, – расставание навсегда, отрывочные вести из Филадельфии, через несколько лет и с Америкой распрощалась, перелетела в поисках счастливого гнезда в…

Но почему так запомнился жадный поцелуй на Мойке, на осеннем ветру, в мокрой темени? Поблескивавший узор ограды, чёрная вода.

Лина, смуглый ангел, с вороньим крылом… причёски; да, косой пробор и – смоляное крыло; и ещё: когда-то в Лине идеально сочетались порывистость и домовитость.

Поплыли, разламываясь, галереи, эскалаторы, рекламные щиты; голубой воздушный шарик мотался, натыкаясь на стеклянное небо, отскакивая…

– Бывает кислая соль?

– С лимоном… или грейпфрутом.

– А сладкая?

– Отстань; селфи.

Моё поколение, – последнее, возможно, предпоследнее, которому дано вспоминать что-либо существенное, даже сущностное, благодаря «несущественному», «пустячному» наполнению минувших лет: предметы, окружавшие когда-то меня, служат катализаторами памяти, а у них, юных и беззаботных, – сочувственно оглядел кофейню, – отменены помчавшимся временем драгоценные мелочи; дети безоглядности лишены предметного мира, личностно окрашенного и – «долгого», способного, отслужив функционально сейчас, согревать потом, когда аккуратные мальчики и душистые девочки постареют, остывшие чувства. Что вспомнится премилому молодняку на старости лет, если актуальность вещей ныне скоротечна, они не успевают органически врастать в быт, если электронные игрушки, запрограммированные на повседневные чудеса, а по минималистскому дизайну рассчитанные на миллиардные тиражи, будто бы никакие, – не окутываются индивидуальными смыслами, за год-полтора устаревают, ибо супермодели «Яблока» или «Самсунга», которые, – после рекламного торнадо, – выбрасывают в продажу, сулят коммуникативные сверхчудеса; открытое окно, ящичек с откинутой крышкой на подоконнике… да, патефон Додика Иткина, да, символ сентиментальности, оклеенный серебристым, «с морозцем», коленкором ящичек с музыкальным флёром эпохи… о, Додик, старенький король джаза, возвращал триумфальные и роковые тридцатые, где было похоронено его музыкальное счастье; зачастую и мне не терпелось на приподнятый круг положить другой круг, чёрный, поблескивающий, тронуть рычажок вращения, нацелить иглу-жало на гибкой шейке с бликом на крайнюю бороздку берущей разбег пластинки, услышать шипение из далёких лет, и – пробные хрипы, заикания перед тем, как прольётся песня; на углу ящичка – выдвижная, – словно балкончик из угла здания выдвигался, – коробочка со сменными иголками; изогнутая стальная ручка вставлялась в круглое отверстие в боку онемевшего ящичка, чтобы, проворачивая её, возобновлять иссякший завод… с колдовским блеском глаз крутил ручку Иткин.

Бывает кислая соль?

А сладкая?

Вспомнил об Иткине с трубой, с патефоном…

И увидел – Лину, у патефона, доставшегося от Иткина; кустарный диск Высоцкого, тонкий и гибкий, из голубого винила…

Заворожила музыкальная рухлядь? – мне, ворчуну, обладавшему сомнительными преимуществами преклонного возраста, снисходительно улыбалась девица-красавица, спасибо, что пальчиком у виска не вертела, – улыбалась, тоскуя по кисло-сладким солениям?

Рухлядь?

Да-да, – на помойку! Порождая, однако, цепи ассоциаций, «рухлядь» запускает и ускоряет память; память без тренинга атрофируется…

И пусть атрофируется, – улыбалась мне, старому чайнику, – на здоровье; кому нужна ваша тормозящая жизнь память…

Мысленный диалог завис; виновато опустил глаза, ибо, судя по улыбке-усмешке, зажился на Свете, злоупотребляя скучным мнением, наставительным голосом, устаревшими вкусами и манерами, хотя сам я, кругом виноватый, главную свою вину видел в том, – напоминаю в сотый раз, – что бездарно растранжирил отпущенное мне время…

Так, память в эпоху суперкомпьютеров, – атавизм?

Так, изумление: обо мне вспомнила заблудшая душа, я нужен ей?

Я – был?

Был! И, значит, – есть.

Глотнул кофе, прочёл, наконец:

«Ранним утром, – рассвет над океаном великолепен! – подлетала к Мельбурну, пилот поздравил с прибытием в Австралию: сегодня первое сентября, начало весны, – до меня, мигом пробудившейся после бесконечного перелёта, дошло, что охота к перемене мест забросила меня туда, где всё будет наоборот…».

Так-так, что дальше? – увы, порывистость восторжествовала над домовитостью, охота к перемене мест не принесла счастья.

В Америке развелась с мужем, лет через десять в Ираке погиб сын Миша, капрал американской армии. А пока Лина – на подлокотнике кресла с гранёным стаканом в руке: нервничала, рвалась в полёт… её лихорадило, не терпелось победить советскую затхлость, оцепенелость, но ликование не получалось; галдёж, дым…

Так, пожаловалась на климат: «летом в Мельбурне испепеляющая жара, зимой – свирепые ледяные ветры задувают из Антарктиды», и – так-так, любопытно: «Илюша, твой электронный адрес, прости, противозаконно добыл мой внук, успешный компьютерщик, по совместительству – не удивляйся, – неуловимый хакер…».

Лина сидела на подлокотнике кресла; подлил ей водки, вслушался в прощальный галдёж; улетала «ради будущего сына», получила… – внука-хакера?

Голова кружилась; или вращался атриум?

Не удивляйся, ничему не удивляйся, мир обезумел, но тебя, старичок, попросила Лина не удивляться!

Не удивляйся, не удивляйся… – увещевал внутренний голос: всё действительное – разумно.

Читал и перечитывал письмо, мало что понимая.

Что непонятного?

Во-первых, Лина – жива, хотя я её почему-то похоронил.

Во-вторых, пишет о деле, в котором понадобится моя помощь.

В чём я мог ей помочь?

Опасливо проскользнула мысль: хотел ли после стольких лет разлуки встретиться с Линой?

Встретиться для подведения безутешных итогов?

Некогда были популярны трагедийно-комедийные пьесы на двоих, – да-да, Раневская и Плятт, попозже, – Фрейндлих и Басилашвили; встречи под занавес жизни престарелых любовников, выковыривающих неисправимые ошибки из промелькнувшего давно счастья, бр-р.

И вот, суть: «Илюша, у меня есть всё для спокойной старости, но не хочу длить тихое отчаяние, фальшиво именуемое социальным благополучием, не хочу быть погребённой заживо, – вылезаю из стерильной норы и отправляюсь за моря-океаны через Куалу-Лумпур и Амстердам в Петербург. Надеюсь, помнишь, что я склонна к авантюрным поступкам? Ты деликатно называл опасную склонность – порывистостью. И вот я ввязалась в странную, не исключено, рискованную историю: ко мне, – как разыскали в богом забытом полушарии, ума не приложу, – обратились от имени российской бизнес-структуры, где намереваются приобрести баснословно дорогую, Эрмитажного ранга, картину старого мастера, которая, оказывается, хранилась в нашем доме…».

«Оказывается»?

Бог мой, ещё не легче, – «в нашем доме»?!

Конечно, конечно, – Лина, дальняя родственница Додика Иткина, проживала какое-то время в Толстовском доме; день навязчивых случайностей… голубой воздушный шар таранил стеклянное небо…

«Хранилась много лет в нашем доме», допустим. Но почему именно к ней, в Австралии (!), обратились толстосумы из «бизнес-структуры»? Лина служила в эрмитажной библиотеке?

И что с того?

Библиотечные компетенции помогут при операциях купли-продажи с картиной старого мастера?

И далее: «Чтобы не попасть впросак, хотела до встречи с моими заказчиками проконсультироваться с искусствоведом Германтовым, – во-первых, имя и репутация, во-вторых, я тоже не с улицы, с Германтовым знакома с детства, по Зеленогорскому пионерлагерю, но узнала из Интернета, что Юрочки, увы, нет в живых, ты последняя моя надежда…».

Трогательно, я, никчемный и неприкаянный, никому, кроме, чокнутого Головчинера, не нужный, вырос до «последней надежды».

И – P.S.

«Волнуюсь, если не сказать, – трушу. Сорок лет прошло, изжит «невозвратный трагизм эмиграции», – не удивляйся, зацепили твои слова, – сняты с границ замки и превратились терзания мои в космический мусор, но вчера приснились зелёные Тракайские озёра и красный замок: накануне отлёта в Россию трясёт, как трясло при расставании навсегда; пытаюсь вообразить – какой ты сейчас? И как изменился Ленинград по возвращении в Петербург, – мне зарезервировали номер, я, старая дура, в панике: где теперь на Владимирской площади гостиница «Достоевский»?