Шутки кончились. Книга стихов
Шрифт:
Нет, говорит Степан,
только до третьего этажа.
И смеётся так,
что во всём квартале
стёкла дрожат.
август 2008
«В волшебном городе N огни Рождества светлее и резче...»
В волшебном городе N огни Рождества светлее и резче.
согласно обычаю,
Знают, что их принёс Дед Мороз,
дух снегов и метелей.
Знают — у него в упряжке олени
или северные овчарки.
Распихивая по полкам и ящичкам нужные красивые вещи,
Они хотят, чтобы мир был немного обыденнее и циничнее,
Чтобы волшебный дед
оказался обманкой родителей,
Подкладывающих чадам
рождественские подарки.
А Дед, наблюдая за ними
из снежного своего запределья,
Жалеет,
что существует,
пожимает плечами:
«Ну что я могу сделать?»
февраль 2008
«Муж у Мэри был лилипут...»
Муж у Мэри был лилипут.
Он приезжал к ней свататься
на полосатой кошке, дарил земляники букетик.
Не самый видный жених, но лет-то уже не двадцать.
Подруги все при мужьях,
при хозяйстве,
при детях.
Свадьбу сыграли тихо, родственников жениха
рассадили по книжным полкам и стульям детским.
Он много работал,
был ласков,
Мэри носила его на руках.
Это не метафора, не надейтесь.
Он ей показывал множество
невероятных вещей:
пляс кобольдов в дикой чаще,
потаённые двери.
Она готовила только из маленьких овощей:
щи из брюссельской капусты,
салат из томатов черри.
С детьми не сложилось: врач
что-то пел про набор хромосом.
Всё это похоже на драму.
Неправда.
На самом деле
это хорошая сказка
со счастливым концом.
Они прожили вместе всю жизнь и умерли в один день.
Даже в старости она была хороша,
красилась,
носила короткое.
Он, хотя и не вышел ростом, был совсем не из робких.
Их хоронили под старым дубом.
Его — в обувной коробке.
Её — в огромной обувной коробке.
октябрь 2010
«У сверстников драки, распри, подражание взрослым...»
Феликсу Максимову
У сверстников драки, распри, подражание взрослым, группы по интересам и дворовые банды. У Пита воздушные змеи, предрассветные росы, поиски Неверленда, воспалённые гланды. У сверстников джаз и вина, у Пита опять всё странно: внутри натянуты стропы, галдят перебором струны. У сверстников перемены, а Пит говорит: «Мне рано», Пит живёт во вселенной, считает ночами луны. У сверстников семьи, вклады, у Пита снова неладно: дикие злые ритмы множатся и растут в нём. У Пита сороконожки строк на листе тетрадном топчутся многостопно, шепчут о недоступном.
Питер сидит на крыше, птицам рогалик крошит. Питер стартует в небо с жестяного карниза. Питеру снится мама, говорит: «Мой хороший, хватит уже игрушек, час нашей встречи близок». Пит нездоров, у Пита свита в белых халатах — уровень текста в теле выше нормы в три раза. Что ж, типовая плата за пол-лета полёта: кровь атакуют буквы, текст даёт метастазы.
По вечерам в больницу к Питу приходит Ванда. Ванда совсем не Венди, Ванда скорее Стелла: высока, светлоглаза, фору любому из вас даст, горы бы своротила, если бы захотела. Ванда плюёт на горы, Ванда глядит устало, как, словно старый свитер, строчками тает тело. Гладит тощую руку, не говорит о раке: «Я удержу тебя, Пит, у меня же бульдожья хватка. Главное, не подходить к парому, не заходить в реку. Главное, записать в тетрадку, слить тебя на дискетку».
Питер смеётся, дескать, смешная шутка.
июнь 2008
МОЛИТВА
Подари мне запрет.
Настоящий. Добротный. Железный.
Чтобы с демоном-стражем,
со страшным клеймом на руке.
Чтоб нарушившим слово грозили горящие бездны!
И проказа. И насморк.
И скрип на пустом чердаке.
Для чего, расскажи,
мне лелеять безгрешную душу?
Для кого мне хранить
твой стерильный ухоженный дом?
Подари мне запрет.
Я его с наслажденьем нарушу.
Ну... хотя бы без стража,
а просто с ужасным клеймом.