Схватка в западне
Шрифт:
— Вставай! — затормошила она крепко спавшего семеновца. — Большевики наступают… Через Онон идут… Вставай скорей, уметайся!
Прапорщик, хотя и не прохмелился еще как следует, вмиг оделся и бегом коня седлать.
Во дворе его ждал казак-писарь насмерть перепуганный:
— Беда, ваше благородие. Напали совдеповцы… Не дай и не приведи… А эти на санях троешных с пулеметом и в офицерской обмундировке… За их высокородием ударились в погоню…
Мунгалова трясла лихорадка, он не мог попасть ногой в стремя, чтобы подняться в седло.
— Совдеповцы?.. Шашка! Не видал мою шашку?..
— Охрана разбежалась. Все — кто куда. Остались одни мы с вами. — Писарь суетился помочь прапорщику сесть на лошадь. — Да вы не волнуйтесь, ваше благородие. А шашка — она при вас, вот же за спину сбилась…
— Хорошо, спасибо… при мне, — лапнул Мунгалов шашку. — Так куда теперь?
— Скачите за обозом, там их высокородие с вахмистром и казаками. Предупредите про тройку санную и што в ней большевик в погонах штабс-капитана.
— Д-да, оставайся и смотри тут, — бросил Мунгалов писарю, не вложив никакого смысла в фразу, и выехал со двора.
Казак-писарь прокричал ему вслед:
— Чулумской дорогой не езжайте, на красных наскочите. Берите тропой через Дунькину сопку.
А в это время санная тройка с Макаром Пьянниковым, Андреем Глиновым и Артамоном Зарубовым уже находилась у перевала, в десяти верстах от Махтолы. Дорога была ходкая — ровная, без извилин и рытвин, подъемов и спусков. Лишь когда начался перевал, скорость гонки упала. Кони приморились, с рыси перешли на шаг, а у самой вершины уже еле тащили кошеву.
Макар слез с саней, размялся пробежкой. Поднявшись на гребень, он подал сигнал товарищам: «Вижу обоз».
Длинная вереница подвод медленно ползла по неширокой лощине, обрамленной грядами низких сопок. Отсюда, с перевала, обоз казался тонкой цепочкой, брошенной сверху вниз и растянутой почти во всю длину лощины.
Пьянников впрыгнул в кошеву, глаза его пылали.
— Ну, што! Скатимся на них с верхотуры, — он кинул взгляд на колонну купеческого обоза, — и ударим, а?!
— Можно, я извиняюсь, — согласно кивнул бородой Зарубов.
Глинов не спешил соглашаться с Макаром:
— Ударить? А какой толк?
— Штоб враз нагнать страху.
— А ежели жена с дитем Тимофея Егоровича там? И Настя-сестрица? Што получиться может? То-то и оно…
— Верно, не годится, — почесал затылок Пьянников. — Надобно што-то получше придумать.
Под спуск сани стали подкатываться под ноги лошадям, они зарысили.
До самой лощины партизаны молчали, каждый складывал в уме свой план встречи с обозом.
Первым нарушил молчание Артамон Зарубов:
— Я, робя, соображаю так: ударить все одно придется, токо спервоначалу сговор бы поиметь, куда я как сподручнее.
Макар закрутил головой:
— Нет-нет, сразу нельзя налетать — испортим все начисто. Сначала мандат семеновский надобно в дело пустить: так, мол, и так. И тут же про женщин выпытываем. А когда узнаем, где жена Егорыча и Настя, тогда можно и жару поддать Редкозубову и купчишкам.
— Вот это уже получше, — поддержал Глинов. — Давайте так и сговоримся.
Замыкающие купеческий обоз два верхоконных казака обратили внимание на санную тройку еще
тогда, когда она только перевалила хребет. И хотя до нее еще было порядочное расстояние, они передали по колонне через ездовых: «Нагоняют сани с тройной упряжкой». Доклад был адресован вахмистру, возглавлявшему конвой. Но прежде чем до него дойти, сперва получил его войсковой старшина Редкозубов.Боясь нападения партизан, он ехал в середине цепочки обоза. Перед выездом из Махтолы войсковой старшина притворно пожаловался вахмистру на нездоровицу:
— Прихватило что-то меня… э-э-э, Василий Фомич. Вы уж, голубчик, обеспечьте охранение, я отлежусь немного. Поезжайте на моей пролетке впереди колонны, а казаков определите в арьергард. Вы должны понять меня, с дорогой бы душой поехал вместе с вами, но знобит, знаете, кости ломает. Я пристроюсь где-нибудь… э-э-э, на возу, скажем, с сеном или в фаэтоне господина Шукшеева.
Однако Редкозубов не сел ни на подводу с сеном, ни в закрытый кожаным верхом высокорессорный шукшеевский тарантас. Он выбрал неказистую телегу с молчаливым чернобородым стариком возницей.
— Не откажете мне в компании с вами, любезный… э-э-э, как вас по имени-батюшке?
Старик назвался Чернозеровым Ильей, сыном Ивана, пробасил безразлично:
— Залазь, бродь, ежель не боишься околеть.
— А я тулупчиком вашим… э-э-э, Иваныч, если позволите, укроюсь. Прихворал, скажу вам, в горячке горю…
— Быват. Горячка, однако, с кем хошь могеть приключитца.
…Редкозубов, покоясь в своем нагретом меховом ложе, сладко дремал и вдруг услышал густой бас Чернозерова, дублировавший по колонне доклад казаков арьергарда: «С хвоста сани с тройной упряжкой». Он высунулся из тулупа, прервал старика:
— Передайте… э-э-э, Илья Иваныч, назад мое распоряжение: «Задержать, выяснить, кто такие, куда и с каким намерением едут».
Чернозеров развернулся к сзади ехавшей подводе.
— Ге-ей! Тереха! — загудел он. — Сопчай, значитца, обратно указ его бродь. Велено спрос учинить, хто такие и по какому делу, однако, несет их.
— Задержать! — вставил войсковой старшина. — Задержать! Передайте, любезный.
— Ишшо, стало быть, задержать велено как следать.
И пошло из уст в уста по подводам — вперед, в голову колонны: «Сани… Тройная упряжка» и назад, в конец обоза: «Учинить допрос… Задержать…»
Казаки, замыкавшие обоз, ждали стремительно приближающиеся сани. Тройка неслась не сбавляя ход. Они подняли винтовки, требуя, чтобы Зарубов остановился. «Тпру-у-у!» — натянул вожжи Артамон; кони с трудом сдержали кошеву, и она чуть не сшибла телегу, доверху загруженную мешками. Казаки обложили Зарубова матерщиной.
— Как выражаетесь?! — напустился на них Пьянников. — Не видите, што офицер перед вами?
— Мы на ездового-растяпу, ваше благородие. Куда глядит, ненароком кувырнул бы вас. И подводу с зерном перекинул бы.
Макар поднялся из кошевы:
— Почему останавливаете?
— Велено задержать, узнать, хто такие.
— Мы с мандатом его высокопревосходительства атамана Семенова, — достал Макар бумагу.
— Дозвольте, — нагнулся из седла один из верховых.
Пьянников усмехнулся: