Швейк в денщиках у фельдкурата

«Дар во хвалу и славу божию учителя Коларжика в лето от Рождества Христова 1914».

Учитель, застигнутый в одном белье, пришёл в большое смущение. Из разговора с ним выяснилось, что он своей находке приписывал значение чуда и видел в нём перст божий. Когда он купил диван, какой-то внутренний голос рек ему: «Посмотри, нет ли чего в ящике дивана?» А во сне к нему явился ангел и повелел ему: «Открой ящик в диване!» Учитель повиновался. И когда он увидел там миниатюрный складной алтарь с нишей для ковчега, он пал на колени перед диваном и долго горячо молился, воздавая хвалу богу. Учитель видел в этом указание свыше и дал обет украсить этим алтарём вршовицкий костёл.

— Это нас мало интересует, — заявил фельдкурат. — Вещь, которая вам не принадлежала, вы должны были отдать в полицию, а не в какую-то проклятую ризницу!

— Как бы у вас с этим чудом не вышли неприятности, — добавил Швейк. — Вы купили только диван, но ни в коем случае не алтарь, который является военным имуществом. Этот перст божий вам дорого может обойтись! Нечего вам было обращать внимание на ангелов. Один мой земляк из Згоржа тоже вот пахал и нашёл на пашне чашу для причастия, которую кто-то святотатственно украл и закопал до поры до времени в землю, пока кража забудется. Земляк мой тоже счёл это за провидение божие и, вместо того чтобы чашу переплавить, понёс её к ксёндзу, намереваясь, как он уверял, пожертвовать её в костел. А ксёндз, думая, что святотатца привели к нему угрызения совести, послал за старостой, а староста — за жандармами, и крестьянин был невинно осуждён за святотатство, потому что он на суде всё время галдел о чуде. Земляк хотел оправдаться и всё рассказывал о каком-то ангеле, впутал туда и божью матерь, а в результате упекли его на десять лет. Вы сделаете лучше всего, если пойдёте с нами к здешнему ксёндзу и поможете нам получить обратно казённое имущество. Полевой походный алтарь — это вам не кошка или портянка, которую кому хочешь, тому и даришь.

Старик, одеваясь, трясся всем телом. У него зуб на зуб не попадал.

— Ей-богу, ничего плохого у меня и в мыслях не было! Я думал, что этим божьим даром смогу способствовать украшению нашего бедного храма божьей матери во Вршовицах.

— Разумеется, за счёт казны? — оборвал его Швейк. — Покорно благодарю за такой божий дар! Некий Пивонька из Хотеборжи однажды тоже счёл за божий дар плохо лежавший подуздок вместе с чужой коровой…

Несчастный старик растерялся от таких сравнений и совсем перестал защищаться, торопясь одеться и поскорей покончить с этим делом.

Вршовицкий ксёндз ещё спал и, разбуженный стуком, начал ругаться, решив спросонок, что его зовут с требой.

— Покоя не дадут с этим соборованием! — ворчал он, неохотно одеваясь. — Вздумается же им обязательно умирать как раз в тот момент, когда человек разоспался! А потом торгуйся с ними о плате.

В прихожей произошла встреча между представителем бога среди вршовицких мирян и представителем бога при военном ведомство. Собственно говоря, это был спор штатского с военным. В то время, как штатский ксёндз утверждал, что походному алтарю не место в диване, военный ксёндз отвечал так: тем более ему не полагается попасть из дивана в ризницу костёла, который посещается только штатскими.

Швейк вставлял в разговор разные замечания, вроде того, что легко обогащать бедный костёл за счёт казны, причём слово «бедный» произнёс не без иронии.

Наконец, они прошли в ризницу, и ксёндз выдал фельдкурату походный алтарь под расписку следующего содержания:

«Получил походный алтарь, который случайно попал в храм, что на Вршовицах.

Фельдкурат Отто Кац».

Походный алтарь Швейк благополучно погрузил на пролётку, а сам сел к извозчику на козлы. Фельдкурат расположился поудобнее и положил ноги на пресвятую троицу.

Швейк болтал с извозчиком о войне. Извозчик оказался бунтарём: делал разные замечания о непобедимости австрийского оружия, вроде: «Так в Сербии, значит, наложили вам по первое число?» — и так далее.

Когда они проезжали продовольственную заставу, на вопрос, что везут, Швейк ответил:

— Пресвятую троицу и божью матерь с фельдкуратом.

На учебном плацу тем временем их уже ждали с нетерпением отправляющиеся в поход отряды. Ждать пришлось долго. Швейк и фельдкурат поехали сначала за призовым кубком к поручику Витингеру, а потом в Бржевновский монастырь за дарохранительницей, воздухом и другими атрибутами обедни, в том числе и за бутылкой церковного вина.

Из всего этого видно, что не так-то просто служить полевую обедню.

— Валандаемся по всему городу! — сказал Швейк извозчику, и это была правда.

Когда они подъехали к учебному плацу и уже подошли к помосту с деревянным барьером и столом, на котором должен был быть поставлен походный алтарь, выяснилось, что фельдкурат забыл позаботиться о министранте.

Ему постоянно прислуживал при обедне один пехотинец, который предпочёл сделаться телефонистом и уехать на фронт.

— Не беда, господин фельдкурат, — заявил Швейк, — я могу его заменить.

— А вы умеете министровать?

— Никогда этим делом не занимался, — ответил Швейк, — но попробовать можно. Теперь ведь война, а во время войны люди берутся за такие дела, о которых им прежде и не снилось. Уж как-нибудь там эту ерунду «И со духом твоим» к вашему «Благословение господне на вас» припаяю. В конце концов не так уж, думаю, трудно ходить около вас, как коту вокруг горячей каши, помогать вам умывать руки и подливать в чашу вина…

— Отлично! — сказал фельдкурат. — Только воды мне в чашу не наливайте. Вот что: вы лучше немедленно же и в другой кувшин налейте вина. А остальное я сам вам буду подсказывать, когда вам итти направо, когда — налево. Когда я тихонько свистну один раз, то это значит «направо», два раза — «налево». Требник особенно часто ко мне не таскайте. Остальное пустяки. Не боитесь?

— Я ничего не боюсь, господин фельдкурат, и даже министрования.

Фельдкурат был прав, заявляя, что остальное — пустяки. Всё шло как по маслу.

Речь фельдкурата была весьма лаконична:

— Солдаты! Мы собрались здесь для того, чтобы перед отъездом на поле брани обратить свои сердца к богу, дабы он даровал нам победу и сохранил нас невредимыми. Не буду вас долго задерживать, желаю вам всего наилучшего.

— Вольно! — скомандовал старый полковник на левом фланге.

Полевая обедня зовётся «полевой» потому, что подчиняется тем же законам, как и военная тактика на поле сражения. При продолжительных манёврах войск в тридцатилетнюю войну и полевые обедни были продолжительными; при современной тактике, когда передвижения войск необычайно быстры, и полевая обедня должна быть такой же подвижной и быстрой.

Обедня продолжалась ровно десять минут. Тем, кто стоял близко, казалось очень странным, почему во время обедни фельдкурат посвистывает.

Швейк налету ловил сигналы и появлялся то по правую, то по левую сторону алтаря, не произнося ничего иного, кроме: «И со духом твоим». Его беготня вокруг фельдкурата смахивала на индейский танец вокруг жертвенника. Но в общем всё произвело очень хорошее впечатление и рассеяло скуку пыльного, угрюмого учебного плаца, обрамлённого аллеей сливовых деревьев и отхожими местами, запах которых заменял мистическое благовоние ладана в готических храмах. Обедня привела всех в хорошее настроение. Офицеры, сгруппировавшись около полковника, рассказывали анекдоты, так что всё было в порядке. То там, то здесь среди солдат слышалось: «Дай разок затянуться». И, как жертвенный дым, поднимались к небу синеватые облачка табачного дыма. Закурили и все унтер-офицеры, когда увидели, что закурил сам полковник.

Наконец, раздалось: «На молитву!» Подняв пыль, серый квадрат военных мундиров преклонил колена перед кубком поручика Витингера, полученным им за состязание в беге Вена— Медлинг.

Чаша всё время была полна, и каждая манипуляция фельдкурата сопровождалась сочувственной критикой солдат.

— Здоровый глоток! — прокатывалось по рядам.

Священнодействие было повторено дважды. Затем ещё раз раздалась команда: «На молитву!» Хор на закуску грянул «Храни нам, боже, государя», и, вздвоив ряды, колонна двинулась в поход.