Сидение раскольников в Соловках

– Золотом писано, эка невидаль! У мово батюшки баран с золотыми рогами всегда по двору хаживал, - закричал чернец Зосима из рода князей Мышецких.

– Что бараны! Мы сами на миру едали баранов с золотыми рогами! А у нас в Суздале богомаз черту рога позолотил!
– отозвался другой чернец.

– Черт золотом писан! Вон что! А то... ат-грамота золочена! Позолотить все можно!
– раздавался третий голос.
– Вон, слышь, а л л и л у ю-м а т у ш к у - трегубо!.. Али она, матушка, - заяц трегубый!

– Не надо нам зайца! По-заячьи литургисать не хотим.

– Не дадим им, никонианам, а з а-б а т ю ш к у. А з - слово великое!

– Великое слово - а з! На ем мир стоит! За его, б а т ю ш к у-а з а, помирать будем!

– И ж е м Исуса Христа прободать не дадим! Мы не жиды!

– И трех перстов не сложим! Ин пущай нам пальцы и головы рубят, а не сложим!

Невежество, дикий фанатизм и изуверство брали верх. Более благоразумные и грамотные священники и иеромонахи молчали и только озирались на бушующую молодую братию и на закоренелых стариков. У Никанора глаза искрились из-под седых бровей, как раздуваемые ветром угольки в пепле.

Юродивый, протискавшись к Кирше, который стоял ошеломленный, и вынув из сумы череп мертвеца, показал его изумленному стрелецкому полуголове. Тот с испугом отшатнулся назад.

– Знаешь ты, кто это?
– спросил юродивый, протягивая череп к Кирше.

– Не знаю, не знаю, - был торопливый ответ.

– А! Не знаешь?.. Так и мы знать не хотим того, кто тебя послал... Мы знаем только Того, кто нас всех на землю послал, и меня, и тебя, и вот его (он ткнул пальцем в череп). А ты знаешь... Его?

– Кого?

– Того, который на кресте вот так пальчики сложил (юродивый сделал двуперстное сложение), когда Ему руки к кресту пригвоздили?

Кирша не мог ничего отвечать. Он только испуганно глядел то на череп, то в добрые, собачьи, теперь светившиеся глаза юродивого.

– Он так велел креститься, а не по-вашему.

Кругом стоял гам и галас. Черный собор делился надвое. Зазвучал трубный голос Геронтия:

– Грамота царская, истинная, с титулом и богословьем в золоте! Грамота истовая, ей перечить нельзя.

– Волим повиноваться великому государю!
– поддержали его священники.

– Не водлим!
– кричала рядовая братия.

– Мы за великого государя молиться охочи!

– Молитесь, коли вам охота, только вы нам после этого не попы!

– Какие попы! Никониане!

– Щепотники! Хиротонию ни во что ставят!

Кирша видел, что его посольство опять не выгорало. Когда крики несколько стихли, он обратился к Никанору, который стоял как заряженный.

– Какой же ответ, святой архимандрит, дать мне воеводе?

– Таков, каков Христос дал сатане в пустыне!
– разрядился Никанор.

Кирша глядел на него вопросительно.

– Я не знаю, что Христос сказал сатане, я не поп.

– А не поп, так и не суйся в ризы!

– Я не суюсь в ризы...

– Как не суешься! А зачем в чужой монастырь да с своим уставом лезешь?

– Я не сам лезу, мне указано, я с грамотой великого государя.

– Нам ваша грамота не в грамоту! Апостолы-те да святые отцы были постарше ваших грамотеев: так мы крестимся и петье поем так, как они повелели.

– Я ничего не знаю, я послан, так великий государь изволил, оправдывался Кирша, чувствуя, что он слаб в богословии, что его дело на саблях говорить да делать то, что воевода велит.

– Так уходи с тем, с чем пришел!
– крикнул Никанор.

– Уходи подобру-поздорову!
– Заковать его!
– В яму!
– Зачем в яму?..
– раздавались голоса.

– Стой!
– снова затрубил Геронтий, обращаясь к Кирше.
– Я за великого государя всегда Бога молил, теперь молю и напредки молить должен. Ино как поволит великий государь, а я апостольскому и святых отец преданию последую, а что Никон в иновых книгах наблевал, и той его блевотины я отметаюсь: новоисправленных печатных книг, без свидетельства с древними харатейными, слушать и тремя персты крест на себе воображать сумнительно мне, боюсь страшного суда Божия!

– Ох! Ох! Страшен суд Божий!
– опять заревела черная братия.

– Долой никонианские книги! Долой еретическую блевотину!

Кирша понял, что ему ничего не оставалось делать, как поскорей убираться из монастыря. Сотники, которые безмолвно стояли у него за спиной, повернулись к выходу и, держа сабли наголо, прошли сквозь ряды черной братии. Вслед за ними шел Кирша с блюдом под мышкой. За Киршей вышли из собора Геронтий и другие черные священники.

Перед собором стояли в сборе все монастырские ратные люди. Впереди их сотники Исачко и Самко.

– Одумайтесь, пока не поздно, - сказал Кирша, направляясь к воротам.

– Поздно уж!
– гордо отвечал Исачко.

– У нас дума коротка: приложил фитиль, и бубух!
– пояснил Самко.

– Доложи воеводе, что мы за великого государя Бога молим!
– крикнул Геронтий вслед удалявшемуся Кирше.

– И мы! И мы також!
– подхватили черные священники.

Тогда Самко подскочил к ним, закричал: "Кто вам велел, долгогривые, за еретиков молиться!"

– Великий государь не еретик!
– прогремел Геронтий.

– Нам великого государя не судить!
– подхватили черные попы.

– А! Так вы все за одно!
– приступил Исачко.
– Мы за вас горой, а вы к нам спиной!

– Кидай, братцы, ружье!
– скомандовал Самко, обращаясь к ратным людям, - нам с еретиками не кашу варить! Пущай их целуются со стрельцами.

– Клади ружье на стену!
– крикнул Исачко к часовым, стоявшим на стене.
– Нам тут делать нечего.

В это время, откуда ни возьмись, юродивый - сел наземь между черною братиею и ратными людьми, подпер щеку рукой и запел жалобно, как ребенок:

Чижик-пыжик у ворот,

Воробышек махонькой,

Эх, братцы, мало нас,

Сударики, маненько...

– Да, мало вас останется, как мы уйдем!
– засмеялся Исачко.
– Всех вас тут, что глухарей, лучком накроют.

Из собора высыпала вся черная братия. Впереди всех Никанор-архимандрит, Нафанаил-келарь и старец Протасий-городничий. Увидав, что ратные покидали ружья, Никанор остановился в изумлении.

– Что это вы, братцы, затеяли?
– тревожно спросил он.

– В Кемской, отец-архимандрит, собираемся, - отвечал Исачко.