Сидим, курим…

— Антон был крутой, — Len'a (crazy) закатила глаза и отточенным движением щелкнула указательным пальцем по кончику тлеющей сигареты. Горстка горячего пепла отлетела в ее чашку с кофе, Len'a (crazy) откомментировала это флегматичным «пипец», но кофе заменить не попросила — у нее был почти нулевой уровень брезгливости (что неудивительно — с таким-то прошлым).

— Антон был крутой, — повторила она, а потом, видимо для более четкой расстановки акцентов, добавила: — Cool! Вот время-то было, а? Вечера начинались одинаково — мы встречались в арке у метро «Кузнецкий мост», пили «Балтику № 9», а потом шлялись по бульварам. У нас было много приятелей, и все почему-то обитали в районе Бульварного кольца. Какие-то безумные художники с мастерскими на чердаках. Какие-то полуолигархи — до сих пор не понимаю, зачем они привечали таких маргиналов, как мы. Наверное, для них это был бесплатный цирк. Какое-то разнообразие. В понедельник они заказывают черную икру из лучшего рыбного ресторана, во вторник — стриптизерок из «Распутина», а в среду — запускают домой панков и слушают их пьяные бредни. Иногда за одну ночь мы обходили Бульварное кольцо по три-четыре раза. Вот время-то было…

Len'a (crazy), мечтательно зажмурившись, вспоминает что-то еще, с cool Антоном связанное. О том, как они ограбили уличную палатку — взяли сигареты и несколько шоколадных яиц. О том, как Антон втянул ее в разухабистую групповушку с участием грудастой мулатки и насквозь силиконового переделанного мужика. О том, как в конце концов Антона этого нашли мертвым в луже собственной блевотины в подъезде какого-то арбатского дома. Банальная для таких типов история: передоз.

Я рассеянно слушаю, и почему-то с каждой минутой мне становится все более тоскливо. Хотя, если разобраться, ничего ностальгического в ее байках нет — сплошь чернуха какая-то.

Лена в пиджаке из стриженой норки, с цыганистыми сережками из Carrera у Carrera, в зеленых туфельках из крашеной кожи страуса — да-да, она теперь из тех, кто носит открытые туфли даже в зимнюю слякоть, ведь есть финансовый порог, за которым прогноз погоды теряет всякий смысл.

Смотрю на нее и не узнаю.

Закрываю глаза — родной прокуренный голос уютно щебечет о постепенно сошедших на нет днях круглосуточного загула. Открываю — передо мной незнакомая женщина с ботоксом в переносице и льдинкой в облагороженных фиолетовыми линзами глазах.

А ведь было время…

Однажды нам с Len'ой (crazy) приспичило во что бы то ни стало провести выходные на море. То лето выдалось пыточно удушающим — от жары буквально плавился асфальт, холодное пиво еще с утра исчезало из палаток, а москвичи медленно, но верно сходили с ума. На Арбате был настоящий ад. Я сидела на своем складном стульчике, прикрыв голову широкополой белой панамой пенсионерского фасона и каждые пять минут посылая безропотного дядю Ванечку за ледяной минералкой. Все без толку — никому не хотелось усаживаться на самый солнцепек перед уличной художницей. Прохожие снуло брели мимо, выискивая теневые места в арбатских кафешках.

И тогда Лена отобрала у меня мольберт и решительно скомандовала: «На сборы пятнадцать минут! Мы едем на море!»

Денег у нас не было. Зато безбашенности — хоть отбавляй.

Я сбегала домой, сложила в рюкзак зубную щетку, купальник, запасную футболку и несколько сторублевок — мой скудный финансовый резерв. Мы доехали до станции метро «Домодедовская», вышли на Каширское шоссе, голосуя. На мне был полупрозрачный сарафан из тонкого льна, на Ленке — ядовито-розовая мини-юбка и белый лифчик: слова «дресс-код» для нее тогда вообще не существовало. Двадцать первый по счету водитель оказался из нашей породы — слоняющийся раздолбай, он согласился спонтанно изменить свои планы и подбросить нас на юг. Правда ближе к ночи, где-то под Ростовом, нам пришлось спешно покинуть его гостеприимный «жигуль» — добрый самаритянин настойчиво лез под Ленкину розовую юбку и недвусмысленно намекал, что в его бардачке имеется армейский нож, а в Анапе у него есть родственник, подполковник милиции, который, если что, может устроить нам проблемы. Ночевали мы в поле, под открытым небом, вздрагивая от каждого шороха. Под утро договорились с каким-то дальнобойщиком, которому наврали с три короба про побег от родителей; он оказался мужчиной сердобольным и доставил нас к морю.

Реальность воспринималась как чудо. Еще вчера наши каблуки вдавливались в размякший асфальт, а сегодня наши пятки обнимает морская пена, и воздух пахнет персиками, а вокруг загорелые тела с солеными каплями, и влюбчивые аборигены бесплатно угощают нас тягучей чурчхелой.

Мы не думали ни о том, где нам переночевать, ни о том, на что купить еды, ни о том, каким образом вернуться домой. Ошалев от неожиданного счастья и от быстрой смены декораций, мы с разбегу бросались в крутые волны, наперегонки доплывали до буев, кувыркались, брызгались, визжали. Если бы я была склонна к рефлексии, то в тот момент я бы почти физически ощутила, что такое счастье.

Однажды Len'a (crazy) объявила, что отныне она буддистка и, чтобы познать смысл жизни, отправляется в отшельническое путешествие по лесам Подмосковья. И предлагает мне последовать за ней — за компанию.

— Разве отшельническое путешествие не предполагает одиночество? — удивилась я.

— А что если мне нестерпимо захочется выпить? — резонно возразила она.

Мы одолжили у кого-то брезентовую палатку и два спальных мешка, я два дня бегала по хозяйственным магазинам, скупая походный инвентарь: фонарик, веревку, нож, крем от комаров, охотничьи спички, брошюру «Первая помощь при несчастном случае». Хозяйственная часть путешествия была целиком возложена на мои плечи, потому что Len'a (crazy) взяла на себя духовную составляющую, целыми днями она препротивным голосом распевала мантры, таскалась к каким-то сомнительным гуру, которые рассказывали ей о своем опыте искусственного одиночества и советовали дать обет молчания. Так она и собиралась сделать — как только мы прибудем на место, в лес. Надо сказать, перспектива оказаться в подмосковсном лесу с давшей обет молчания подругой вызывала у меня противоречивые чувства.

Еще не добравшись до леса, в электричке, мы познакомились с компанией студентов из автодорожного, которые, проникшись идеей отшельнического путешествия, решили последовать за нами. Так «отшельническое путешествие» превратилось в банальную попойку на природе, в процессе которой Len'a (crazy) умудрилась влюбиться сразу в троих попутчиков и переспать с ними по очереди в палатке.

— И вот прилетаем мы в Лондон, и все идет не так, как мы запланировали… — Ленкин голос возвращает меня в реальность.

Я не сразу понимаю, о чем она толкует. Потом вспоминаю, что речь шла об Антоне, которого она считала самым ярким мужчиной своей жизни.

— Антон же музыкантом был, — напоминает она.

— Ну да. Cool, — подыгрываю, и Len'a (crazy), не замечая моей иронии, невозмутимо кивает:

— Он хотел работать в Лондоне. Петь по клубам. Может быть, даже на улице выступать. Проблема в том, что бритты оказались анекдотично снобскими. Ни в одном клубе с нами даже не пожелали разговаривать.

— И почему это меня не удивляет? — пробормотала я.

— На улице тоже проблемы. Как только Антон раздевался и начинал петь, нас забирали в полицию и твердили о каком-то штрафе в пятьсот фунтов, который мы должны уплатить за нарушение нравственного спокойствия треклятых лондонцев.

— Раздевался, прости? — переспросила я.

— Ну он же концептуалистом был, — невозмутимо объяснила Лена, — мог петь только голым. Ему было что показать — такое тело! И татуировка на пенисе. Кстати, во время выступления у него всегда была эрекция.

Ужас какой!

— Ну и когда мы поняли, что деньги кончаются, а мы так ничего и не добились, у Антона началась депрессия. Ведь денег он в долг набрал. Он был уверен, что все отобьет, и тратил, не задумываясь. А потом понял, сколько надо вернуть, и ужаснулся. Тогда мы переехали из отеля в студенческий хостел и потратили все оставшееся на наркоту.

— Логично, — хмыкнула я.

— Антон решил привезти немного в Москву, толкнуть на Арбате и вернуть таким образом хотя бы часть долга. Но британская таможня — это звери, скажу я тебе.