Сидни Чемберс и кошмары ночи

Они въехали в жилой район. Хильдегарда объяснила, что дом, где она выросла, находится в восточной части города, на Густав Малерштрассе. Запоздалые покупатели несли домой банки с шпревальдскими огурцами, торты и бутылки с немецкой «Вита-колой». С транспарантов на правительственных и муниципальных зданиях смотрели лица Первого секретаря компартии Вальтера Ульбрихта, президента ГДР Вильгельма Пика и председателя правительства Отто Гротеволя. Сидни все еще приглядывался к символам социализма.

— А магазины еще работают.

— Это здесь обычное дело. Но иногда закрываются раньше. Знаешь, как мы шутим? Юрию Гагарину легче добыть молока на Млечном Пути, чем в этой стране.

Хильдегарда остановилась перед гостиницей, помогла Сидни зарегистрироваться и посоветовала умыться, побриться и принять душ, пока не выключили горячую воду. Она подождет его в холле. Сестра Труди уехала с друзьями, и они будут за столом только втроем.

Сибилла Лебер жила на Конрадштрассе на третьем этаже в доме в стиле модерн. Квартира состояла из спальни, маленькой гостиной, где ела хозяйка, и крохотной кухоньки. Общая ванная находилась в конце коридора.

— По крайней мере, недорого отапливать, — прокомментировала хозяйка.

Сидни вспомнил совет отца: «Если собираешься жениться на женщине, приглядись к ее матери, потому что в итоге получишь то же самое».

У Сибиллы Лебер были такие же светлые волосы, как у Хильдегарды, но завитки уже начали седеть. Нос вздернут чуть сильнее, чем у дочери, лицо уже не такое округлое, в уголках еще свежих губ собрались морщинки — результат курения, решил Сидни. Мать была ростом ниже дочери, в синем костюме, похожем на знавшую лучшие дни форму. В шестьдесят лет она сохранила прекрасную осанку. Сибилла Лебер рано родила обеих дочерей и в двадцать семь лет овдовела.

Свидетельства жизни ее мужа находились повсюду. Ганс Лебер был выдающимся деятелем коммунистической партии Германии, отказывался здороваться нацистским приветствием и писал для газеты «Красное знамя». После поджога рейхстага и суда в Лейпциге начались преследования. Чернорубашечники нападали на редакции газет, разбивали пишущие и копировальные машины, забирали материалы. Компартия попала под запрет, но Ганс Лебер продолжал работать.

— «Легко назваться коммунистом, если за это не нужно пролить ни капли крови, — говаривал он. — Вы только тогда осознаете, во что действительно верите, когда встанете на защиту своей веры», — вспоминала его слова Сибилла.

На стенах висели плакаты с изображением мученика Лебера. Он был представлен пионером свободы, шагающим во главе бесконечных колонн новообращенных, тянущихся из мрачных грозовых туч фашизма и капитализма к занимающейся заре коммунизма.

— Муж умер в апреле 1933 года так же, как жил — борцом в войне за рабочий класс.

— Вы должны им очень гордиться.

— Теперь все не так, как раньше. Плохие коммунисты будут всегда, как и несознательные священники. Выход один — отринуть все, что мешает, и держаться истинных идеалов.

Сидни не был уверен, что согласен с ее словами, но старался поддержать разговор.

— Надо заменить плохую веру хорошими людьми.

— Именно.

— Пусть даже нам не удастся достигнуть цели.

— Что легче: быть хорошим коммунистом или хорошим христианином? — спросила Хильдегарда.

Мать откинулась в своем любимом кресле.

— Коммунизм — для мира здешнего, христианство — для иного. У меня две веры.

Сидни понимал, что Сибилла Лебер была и, наверное, остается грозной женщиной. А затем вспомнил, что сказала ему мать в ответ на остроумное высказывание Алека Чемберса: «Я бы на твоем месте, сын, не принимала совет отца серьезно. Ничто не может вывести женщину из себя так сильно, как замечание, что она превращается в собственную мать».

Подали ужин, и Сибилла Лебер объяснила, что есть много и хорошо — часть коммунистической идеологии. Ее не слишком интересовало, кто такой Сидни и зачем он пожаловал. В ее глазах он был всего лишь слушателем, которому она могла рассказать о своей жизни и политических взглядах. Сибилла даже не спрашивала о его недавних испытаниях, наверное искренне считая, что в аресте кристально невинного священника по подозрению в шпионаже нет ничего зазорного.

На десерт Хильдегарда подала роте грютце — варенье из красных ягод с ванильным заварным кремом.

— Специально для вас, поскольку сейчас лето. Обычно мы ограничиваемся одним блюдом.

— Весьма польщен, — отозвался Сидни.

Хильдегарда положила руку ему на плечо:

— Заслужил.

Сибилла напомнила гостю, что Карл Маркс был немцем.

— Страшное выдалось для Германии столетие, — произнесла она, слизывая с ложки роте грютце. — Но у нас еще есть время возродиться. Из ужасов национал-социализма вспыхнет очистительный огонь революционного равенства.

После ужина Хильдегарда села поиграть на фортепьяно, а мать продолжила беседу. Она сообщила Сидни, что Лейпциг был родиной этого музыкального инструмента. Первое фортепьяно было сделано в 1726 году Бартоломео Кристофори, а в начале века компания Циммермана стала крупнейшей в Европе и выпускала двенадцать тысяч инструментов в год.

— Это фортепьяно было всегда моим любимым, — объяснила Хильдегарда. — Очень подходит для музыки Баха.

— Я думал, твое пианино в Берлине, — удивился Сидни.

— То взято напрокат.

Она исполняла партиту си-бемоль мажор Баха — знала, что это любимое произведение Сидни, играла его в одну из первых встреч после того, как они познакомились. Он внимательно слушал, а затем спросил:

— Каким должен быть инструмент, чтобы он подходил для музыки Баха?

— Чувственным, отзывчивым, но немного напряженным. — Пальцы Хильдегарды бегали по клавиатуре так легко, что никто бы не заметил, какая сила заключена в ее руках. — Немного похожим на тебя, Сидни.

— Правда?

— Не смущайся. Я сказала тебе комплимент. Что плохого?

— Не привык к комплиментам.

— Привыкай. Может, еще услышишь от меня. — Хильдегарда рассмеялась.

— Warum lachen Sie? [13] — спросила Сибилла Лебер.

— Es ist nichts [14] , — ответила дочь.

Сидни слушал игру Хильдегарды, любовался сосредоточенным выражением ее лица, и это было подобием молитвы.

Рано утром в воскресенье они выехали в Берлин. Сидни планировал попасть на одиннадцатичасовую службу в церкви Святого Георгия, но их поезд остановился до того, как прибыл в место назначения. Из громкоговорителей вместо обычного «Внимание! Вы покидаете демократический сектор Берлина!» чей-то голос лихорадочно объявил: «Сообщение прервано! Сообщение прервано! Поезд дальше не пойдет!»

13

Почему вы смеетесь? (нем.)

14

Просто так (нем.)

Они оказались на станции «Трептов-парк» и увидели множество полицейских в черной форме с автоматами за плечами.

— Что-то происходит, — прошептала Хильдегарда. — Мы не должны были здесь останавливаться. И полицейских больше, чем обычно.

Солдаты перекрыли билетный зал и оттесняли пассажиров с платформы, откуда поезда уходили на Запад.

— Пойдем, — сказала Хильдегарда. — Нам нельзя тут оставаться.

И повела Сидни в город, в сторону Бранденбургских ворот. Там по-военному выстроились дружинники, установили водомет. Прибыли грузовики, нагруженные мотками колючей проволоки.