Сидни Чемберс и кошмары ночи

— Пропал?

— Он со своим приятелем забрался на крышу Королевского колледжа.

— Это в обычаях студентов?

— Нет.

— Ну конечно, они должны тратить свое время на то, чтобы усердно заниматься.

— Разумеется.

— Только вот беда: иногда они занимаются вовсе не тем, о чем говорят людям. Согласны, каноник Чемберс? Например, изучают промышленную инфраструктуру какой-нибудь зарубежной страны. Строят планы, как помешать ее научному прогрессу. Борются против ее идеологии за сохранение тирании капиталистической эксплуатации.

— Конечно, они могут заниматься и этим, — произнес Сидни. — Но это маловероятно.

— Иного ответа я от вас и не ждал, каноник Чемберс, но хочу напомнить, что до сих пор не получил убедительного объяснения, зачем вы приехали в ГДР. Что делали в поезде, имея при себе фотоаппарат, которым обычно пользуются шпионы, и имея в своем портфеле изображение одного из наших секретных заводов? Согласитесь, нехарактерное поведение для священника. Тем более хорошо разбирающегося в химии.

— Я в химии полный профан, — возразил Сидни. — Гораздо лучше разбираюсь в своей профессии.

— Мои экзаменаторы считают по-другому. Пастор Краузе заключил, что ваши рассуждения больше отражают образ мыслей декадента-интеллектуала, чем человека, проводящего время либо в молитве, либо со своей паствой.

— Признаю, в этом моя слабость.

— Вы не станете возражать провести еще немного времени с нами? Условия здесь не такие плохие, кто-то может даже назвать монашескими. Воспользуетесь шансом лучше приобщиться к Богу.

— Сомневаюсь, что это поможет мне сосредоточиться на долге христианина.

— Боюсь, у вас нет выбора, каноник Чемберс. Я позволил себе заказать в библиотеке «Устав святого Бенедикта». Удивительно, что он там сохранился. Многие книги давно изъяты, а эта осталась. Конечно, не на немецком.

— Полагаю, на латыни.

— Вы знаете латынь?

— И очень даже хорошо.

— Опять тщеславие, — улыбнулся Фешнер. — Каноник Чемберс, вы меня разочаровываете.

Сидни отвели обратно в камеру. Он шел по темным коридорам с нишами, не позволявшими видеть других заключенных. С тех пор как здесь оказался, Сидни не встретил никого, кроме надзирателей и тех, кто его допрашивал. Здание пропахло канализацией, а жара усиливала вонь. Ему дали каких-то жалких свиных голяшек с крохами мяса и тушеной капустой. Охранник сказал, что это блюдо полезно для здоровья.

Затем ему нанес визит Кристиан Краузе — человек, раскритиковавший его ответы по теологии и обвинивший в декадентском интеллектуализме. Сидни он сразу не понравился, но угрызений совести он не испытал. Бывают люди, в том числе священники, несимпатичные.

Пастор Краузе дал ему томик с «Уставом святого Бенедикта».

— В камере может пригодиться.

— Полагаете, я должен вообразить себя монахом?

— Бывают и худшие способы выживания.

— Сами-то были монахом?

— Мои обязанности в миру.

— Любой монах живет в миру.

— Я имел в виду, в сообществе людей.

— Вы коммунист?

— Это не противоречит нашей вере. Наборот, даже дает дополнительные возможности.

— Вы действительно так думаете?

— Да. Мы защищаем бедных и угнетенных.

— И в то же время поддерживаете угнетателей.

— Каноник Чемберс, ваше представление о ГДР наивно. Вам необходимо поразмышлять в одиночестве. И в данном смысле пребывание здесь можно считать благодатью.

— Мне трудно воспринимать это подобным образом.

После ухода пастора Краузе Сидни взял «Устав святого Бенедикта» и открыл наугад: «Веруем, что всюду есть Божие присутствие, и очи Господни на всяком месте видят и добрых и злых…»

— Так узри же, — взмолился Сидни, — что творят люди в этом месте!

«Не будь гордым; ни винопийцей», — продолжал он читать. Ну, с этим все в порядке.

«Ни много ядущим; ни сонливым; ни ленивым».

Сидни колебался, и от этого на душе становилось только хуже. Он старался думать позитивно. Попытался представить, что находится в чудесной келье эпохи Ренессанса, расписанной Фра Анджелико, но это срабатывало лишь в том случае, если он закрывал глаза. А когда открывал, окунался в мрачную реальность. Если это был Божий промысел сделать из него христианина лучше, чем он есть, то работа ему предстоит тяжелая.

Не будь «ни ропотливым; ни клеветником, — наставлял святой Бедедикт. — Упование свое на Бога возлагай».

На следующий день Сидни снова повели к Фешнеру.

— Я думал, вы уже сбежали, — усмехнулся немец.

— Шутите? — удивился Сидни.

— Люблю немного похохмить. А вы?

— Что получилось в Пьесерице? — поинтересовался Сидни.

— Я рад, что вас это беспокоит.

— Взрыв произошел?

— Вряд ли имею право говорить. Но даже если бы имел, то посчитал бы информацию слишком для вас ценной.

Сидни понимал, что следователей специально учат все скрывать от допрашиваемых. Но очевидное можно было бы сказать. Оказывается, нет.

— Господин Чемберс, уверен, вы не станете возражать — я сделал заявку на полиграф. Пора выяснить, лжете вы или нет.

— Стараюсь не лгать.

— То есть иногда лжете.

— Порой я ограждаю людей от правды. Это разные вещи.

— И тем не менее это ложь. В нашей стране правда превыше всего.

— Я пришел к выводу, что существуют разные типы правд, — осторожно произнес Сидни.

Он хотел продолжать объяснять, но по выражению лица Фешнера понял, что любые англиканские рассуждения о природе правды приведут к еще большим неприятностям.

Присоединив к пальцам гальванометры, накрутив на руку манжету для измерения кровяного давления и обвив грудь трубками, Сидни, чтобы проверить, как работает аппарат, задали несколько вопросов. Как ваша фамилия? Кто премьер-министр Великобритании? Но когда начался настоящий тест, вопросы показались еще более странными. Они не имели никакого отношения ни к шпионажу, ни к его познаниям в химии, но почти все касались Хильдегарды. Сидни сообразил, что, сосредоточившись на личном, Фешнер старается вывести его из равновесия.

— Хорошо ли вы знаете миссис Стантон?

— Она моя добрая приятельница.

— Вы имели с ней физический контакт?

— Это очень личная тема.

— Пожалуйста, отвечайте.

— Не понимаю, почему я должен это делать.

— Напоминаю вам, что вы заключенный.

— По какому обвинению?

— Мы пока не решили. Их может быть несколько. Каков ваш ответ?

— Отрицательный.

— А хотели бы?

— Не знаю. Я об этом не думал.

— Вы ее любите?

— Тоже не знаю. Не понимаю, с какой стати должен отвечать на подобные вопросы. Дело касается моей личной жизни. Я не имею ни малейшего отношения к тому, в чем вы можете меня обвинить.