Сидоровы Центурии
Шрифт:
— Обратить Сергея Сергеевича Мерцалова в истинную православную веру и содержание четырех свитков пергамента, оказавшихся в распоряжении, не раскрывать;
— Убедить читателя в том, что метемпсихоз и реинкарнация — опасное еретическое заблуждение;
— Беса категории "Б" по кличке "Цензор" отправить куда-нибудь подальше, например, в Атлантиду;
— Подобрать Дмитрию Васильевичу Павлову благонравную невесту и побудить его к покаянию.
— Ничего себе задачки?! — в один голос заявили наши друзья, услышав рекомендации отца Андрея.
— Так не вам же их решать. У вас, как я понимаю, есть программно-аппаратное устройство, которое за вас думает, и, я должен признаться, делает это даже очень неплохо. И это лишний раз свидетельствует
Геннадий Галыгин решил, как говорят немцы, das Feld rДumen, не уступать и не отступать, и ехидно поинтересовался у отца Андрея насчет причины запрета раскрытия информации, содержащейся в четырех свитках пергамента, которые чудесным образом оказались в распоряжении Сергея Сергеевича Мерцалова.
— Это попахивает инквизицией, — заметил он.
— Ничем это не попахивает, кроме апокрифов, то есть не одобренных церковью евангелий, большинство из которых, и это точно установлено, появились через сотни лет после известных вам событий в Иерусалиме во времена Понтия Пилата, — сердито парировал его выпад отец Андрей (2).
— А доктрина реинкарнации? Что в ней плохого или предосудительного? — не сдавался Галыгин.
— Тот, кто считает себя христианином, должен верить в единственную жизнь на земле, Страшный суд и воскресение из мертвых. Если вы, уважаемый, верите в реинкарнацию, то не лицемерьте и не называйте себя христианином, — резким осуждающим тоном заявил отец Андрей.
— Ладно, чего спорить, давайте лучше подумаем, как эти пять пунктов по интерфейсу размазать, чтобы от беса избавиться и главному герою не навредить, — примирительно, предложил Шлыков и, все остальные участники импровизированной конференции с этим согласились.
До конца рабочего дня нашим друзьям пришлось изрядно потрудиться, чтобы заставить "электронного писателя" задуматься над вопросами веры и смысла жизни и адекватно передать свои мысли литературным персонажам. То, как они это делали, с технической точки зрения, совсем неинтересно, — главное, что им, с грехом пополам, удалось перевести рекомендации отца Андрея на язык компьютерной математики.
— На удачу Балтазара! — сказал Галыгин, набрал команду Create и нажал на enter.
Затем он cобрался было удалить Genius Loci с микросхемы компьютера-сервера AS/400, надеясь, что вместо него впишется более емкий микрокод с расширенным набором опознаваемых процессоров, но передумал.
Программа "ЭП-Мастер", получив новые вводные данные, отреагировала неожиданной сентенцией:
"Ничего не понимаю! Одни философы утверждают, что душа переходит в тела трижды, другие назначают ей такое странствование в продолжение трех тысяч лет. Какой кошмар! То я бессмертен и радуюсь, то я смертен, и плачу. То меня разлагают на атомы, то делают зверем, или превращают в рыбу, и я становлюсь братом дельфинов. Смотря на себя, я прихожу в ужас от своего тела, не знаю, как назвать его, человеком или собакой, или волком, или быком, или птицей, или змеем, или драконом, или химерой. Я плаваю, летаю, парю в воздухе пресмыкаюсь, бегаю, иду. Является, наконец, Эмпедокл, и делает из меня растение".
— Что это с ним? — забеспокоился Шлыков.
— Не иначе, как прочищает свои мозги, — задумчиво произнес Галыгин и выразил сомнение: Боюсь, что новое задание мистеру Прогу будет не по силам.
Галыгин оказался неправ, в чем читатель — верит он в метемпсихоз и реинкарнацию, или нет, — может убедиться сам.
Из года в год, из века в век
Наш православный человек
Рождался с верою Христа,
Передавал из уст в уста:
Колядования Рождества-
Обряды, песни, ряжества
Во славу Господу — Отца
Иисуса,
нашего Христа,Творца земной, небесной твари,
Его божественной морали,
Что оную до нас донес,
Подросший Сын его, Христос.
О! Люди, как похожи мы!
Своей, не ведая судьбы
(Чужой распоряжаться и не вправе-
об этом сказано в божественном уставе)
да ведь завистливы! Завистливы черты
доводят до убийства, нищеты.
Потом раскаяния и просьба,
У Всевышнего, мольба
К помилованию божьего раба.
О, Господи! Какая же твоя судьба —
Карать и отпускать грехи?
Я не кощунствую, о, Боже, упаси
Меня от твоего непонимания.
Но ведь тобой вершатся мироздания.
Творцу не свойственны простые созерцания!
Коль есть помилования, есть и наказания.
И потому же наши покаяния,
Похожи на щедроты подаяния,
Порой запаздывают.
О, Господи, прости!
Николай Рубцов
I
16 мая 1978 года, во вторник, в 14.30 у памятника Глинке напротив новосибирской консерватории произошло радостное событие: встретились два знакомых человека, которые не виделись почти пять лет. В первый раз они тоже встретились у памятника, но в Москве. И не напротив консерватории, а на площади Ярославского вокзала. Почти полчаса прождал ответственный сотрудник Главлита Дмитрий Васильевич Павлов аспирантку Новосибирского медицинского института Ларису Николаевну Селезневу с букетом увядающих роз (других в цветочном киоске просто не было) у памятника великому русскому композитору, которому под конец жизни русская музыка опротивела также, как и русская зима. Наверное, новосибирцы припомнили ему его слова: "Никогда бы этой страны более видеть", — превратив его помпезный памятник в зловонную "чугунную пепельницу", бросая туда, когда придется, окурки и мусор.
— Димочка, дорогой, неужели я так постарела, что ты меня не узнал? — спросила его Лариса Николаевна Селезнева, выждав момент, когда он уже поминутно стал поглядывать на свои часы.
На нее он, когда она дважды прошла мимо, конечно, сразу же обратил внимание. Но его одолевали сомнения: неужели эффектная молодая женщина с фигурой фотомодели и модной стрижкой и есть та самая скромная провинциальная девушка, которая, будучи студенткой первокурсницей, приезжала в 1974 году Москву на зимние каникулы? О прежней Ларисе смутно напоминали высокие точеные скулы, аккуратный, чуть вздернутый нос, изогнутые в смешливом удивлении брови и большие серые глаза.
— Ой, прости, ты так расцвела, что тебя и правду не узнать. Здравствуй, Лариса-краса длинная коса! — сказал он, намекая на ее прежнюю прическу, и вручил ей букет роз.
— А вот руки мне целовать не надо, чай не графиня, лучше в губы, — сказала Лариса Николаевна, и они поцеловались почти также нежно и чувственно, как в первый раз, когда возвращались с прогулки по ночной Москве. И ему сразу стало неловко, вспоминая о том, когда он, вместо того, чтобы в ту ночь (последнюю ночь перед ее отъездом) вкусить вместе с нею запретный плод, в страхе и волнении проворочался на диване в гостиной, догадываясь о том, что она его ждет.