Сила тяжести vs сила легкости

– Это ставит нашу власть под угрозу!

– Этого нельзя допустить ни в коем случае!

На полянке вдруг стало оглушительно тихо. Это У начал выходить из своего домика. Весь улитий народец следил за ним, затаив дыхание. Он выбрался наружу, выпрямился во весь рост и легко соскочил с травинки.

– Ах! – дружно выдохнула толпа.

– Видите! – восклицал У, прыгая от одной улитки к другой. – Я жив! Это возможно!

Улитки недоверчиво ощупывали его рожками. Понемногу над поляной нарастал радостный гул.

– Разрешите и мне потрогать, – сказал самый старый будущий король, подползая к У.

– Берегись! – пискнул Ли, заподозрив что-то неладное, но было поздно.

У доверчиво потянулся к будущему королю и тут же был повален на землю и связан гибкой осокой.

– Ой! – хором произнес народ и отшатнулся.

– Вот что бывает с тем, кто нарушает древние законы! – грозно выкрикнул будущий король. – Это величайший преступник! Завтра утром он будет публично казнен! А пока расходитесь! И пусть никто не смеет покидать свой дом!

Когда стемнело, Ли решился подползти к своему другу.

– Это несправедливо! – зашептал он, склоняясь над связанным У. – Ты ведь не сделал им никакого зла! Знаешь, я верю, что Король Улиток этого так не оставит. И сегодня же приползет освободить тебя. А сам я не могу, прости, вдруг ты все-таки преступник?

У ничего не ответил. Тело его так высохло за день на солнце, что в сумерках казалось прозрачным крылом мотылька. Ли уполз, глотая слезы. Улитки ведь тоже плачут. Иногда.

А ночью в лесу начался пожар. Небо озарилось страшным багровым светом. Трещали, умирая, деревья, рассыпались безжалостные искры, пламя подступало все ближе к полянке, где жил улитий народ.

И вдруг несколько самых молодых улиток выскочили из своих раскаленных домиков и помчались прочь по кочкам. В мгновение ока они очутились на другом берегу болота, где не было огня. Вслед за ними и остальные улитки стали выпрыгивать из себя.

Перебравшись в безопасное место, улитий народец обернулся на свою пылающую поляну. И увидел связанного У, о котором никто не вспомнил в суматохе бегства. В этот момент огненный язык как раз дотянулся до него. У вспыхнул и взвился в небо.

И тогда у всех на глазах в расплавленном воздухе появилась маленькая корона и тихо поплыла над болотом, грустно задевая камыши. Она была похожа на шаровую молнию, только совсем крохотную, размером с орех. И все вокруг нее переливалось нежным жемчужным светом.

Огонь подступал к болоту. Шипел и смирялся. Кончался лесной пожар. Наступало новое утро.

Олух царя небесного

По выходным и праздникам Павёлка ходит в церковь – смотреть на ангелов. Он бы и чаще ходил, только поп Василий бывает в Толгоболи наездами: отслужит службу, повесит на двери замок и обратно – в Большой Город. Благо пути всего 20 минут, через мост переехал – и уже там.

Подходит Павёлка к закрытой церкви, трогает замок, заглядывает в щелку. Но ангелы живут у дальней стены, и разглядеть их отсюда не получается.

– Запер он вас, ага, сидите, чего уж! – говорит Павёлка для отвода глаз, чтоб не выдать тайну.

Сам-то он давно знает, что ангелы умеют выбираться из-под замка. Разгуливают потом по всей Толгоболи, как цыплята, скачут по окрестным полям, мелькают меж стволов березовой рощи, плещутся в Волге, а, может, и на тот берег переплывают, в Большой Город, они такие.

Но к приезду попа Василия успевают назад воротиться, шмыг на свое место, будто всегда тут и были. И стоят, хитрецы, слушают, как толгобольские старухи им песни поют.

Павёлка у алтаря усмехается, двумя глазами ангелам подмигивает (одним он не умеет), а те – и бровью не ведут, таятся.

Вот кончится служба, скажет поп Василий торопливое напутствие, громыхнет замком и бегом на остановку: полуденный автобус пропустишь – будешь до вечера по Толгоболи слоняться, у них там перерыв.

Походит Павёлка вокруг церкви, похитрит на всякий случай, да и ляжет где-нибудь в траву. Только зажмурится – ангелы тут как тут: чует Павёлка сквозь веки их солнечную чехарду. Выбрались, значит, на волю, играют.

Откроет глаза – и нет никого – только береза ветками шевелит – попрятались.

Закроет – и сразу брызнут из-под каждого листочка, поднимут ветер, обступят Павёлку и словно беличьей кисточкой сердце щекочут.

Заноет сердце, замрет сладко и покатится золотым колесом по небу. И увидит Павёлка сон.

…будто идет он один посреди пустого места, вокруг ничего нет. Смеркается, белеет в темноте дорога. Вдруг прямо перед ним – Город! Сияет, как сотня радуг, вьется вокруг горы, а на самой вершине – янтарная башня-свеча.

Стоит Павёлка сам не свой, духом захваченный. Льется Город в глаза, как живая вода, зажигает внутри ответную радугу-радость. И хочет Павёлка скорее туда попасть, бежит навстречу, а под ногами вдруг – пропасть бездонная: край Земли.

И видит Павёлка, что гора, на которой Город, прямо в небе висит. И нет к ней ни моста, ни брода…

Ходит Павёлка по Толгоболи, ищет, кому сон рассказать, никак не найдет. Жители все давно в Большой Город перебрались. Остались в Толгоболи одни старухи, да и тех нет. Каждое утро на рынок уезжают: продавать городским людям крокусы-да-флоксы.

Всего в Толгоболи три улицы: две вдоль Волги, а третья – от реки к автобусной остановке, Главная. На ней раньше и школа стояла, куда Павёлка три года в первый класс ходил.

Потом всех детей увезли в Большой Город учиться. А Павёлку в городскую школу не взяли. Ведь он – дурачок, и родители у него от водки умерли.

Вскоре приехала в Толгоболь сердитая тетка в фуражке, искала Павёлку на всех трех улицах, хотела сдать в специальное место, вроде тюрьмы. Но старухи его не выдали, пожалели. А еще кривая Лукерья открыла, что он умеет радикулит лечить.

– Поводит, – говорит, – ладонками над поясницей, прострел-то и отпустит! Лучше всякого Кашпировского!

С тех пор старухи стали Павёлку беречь и пастухом оформили.

Жили тогда в Толгоболи четыре козы и корова Изаура. Выгонит их Павёлка за огороды и завалится поскорей в траву, закутавшись в кофту кривой Лукерьи. Сны смотреть.

…и снится Павёлке, будто растут из неба вниз головой цветы. То распустятся, то закроются, а сами – огромные! Один своей тенью всю Толгоболь накрывает. Разговаривают цветы меж собой без единого слова, гудят на разные голоса.