Сильнее смерти
Шрифт:
Только в середине января она сказала Уинтону:
– Мне надо ехать домой, отец.
Слово "домой" задело его, но он ответил только:
– Очень хорошо, Джип. Когда?
– В доме все готово. Я думаю, лучше всего завтра. Он еще у Росека. Я не стану его извещать. Два или три дня пробуду одна, чтобы поудобнее устроить ребенка.
– Отлично. Я отвезу тебя.
Он не пытался выяснять ее чувства к Фьорсену. Он хорошо знал, каковы они.
Они поехали на следующий день и добрались до Лондона в половине третьего. Устройство Бетти и ребенка в свободной комнате, которая отныне становилась детской, потребовало от Джип всей ее энергии. Уже начинало смеркаться, когда, надев пальто, она взяла ключ от студии и пошла через сад; после десятинедельного отсутствия ей хотелось заглянуть туда... Какой сад совсем зимний!
И вдруг Джип замерла на месте. Через щель между шторами она увидела две фигуры на диване. У нее перед глазами все пошло кругом. С каким-то мертвящим холодом в душе она заставила себя заглянуть в окно. Он - и Дафна Уинг! Он обнимал девушку за шею. Повернувшись к нему лицом, полуоткрыв губы, она смотрела на него, точно загипнотизированная, обожающим взглядом.
Джип подняла руку. В какой-то миг она уже готова была постучать в окно. Но, ощутив тошноту, она опустила руку и бросилась бежать.
Никогда она не покажет ни ему, ни этой девчонке, что они могут заставить ее страдать. Пусть сидят спокойно в своем гнездышке! Никаких сцен не будет! По обледеневшей лужайке она добежала до дома, прошла через неосвещенную гостиную, поднялась наверх, заперла дверь и села перед камином. Гордость бушевала в ней, бессознательно она сжала зубами кончик носового платка. Жар от камина опалял ей глаза, но она не подняла руки, чтобы заслонить их.
Подумать только - что было бы, если бы она любила его! Платок упал на пол - она с удивлением посмотрела на него: капельки крови. Отодвинувшись от огня, она продолжала сидеть с усмешкой на губах. Как глядела на него эта девушка, как преданная собачонка... Девушка, которая так ластилась к ней! Она нашла теперь "выдающегося мужчину"!
Джип вскочила и посмотрела на себя в зеркало. В ее собственном доме! Почему бы не здесь - в этой комнате? Почему не у нее на глазах? Не прошло и года, как поженились! Да, это почти забавно - почти забавно! И к ней вдруг пришла первая успокаивающая мысль: "Я свободна".
Но все-таки этого было мало для гордой души, раненной так жестоко! Она снова подвинулась ближе к огню. Почему она не постучала в окно? Увидеть бы, как лицо этой девушки становится пепельно-серым от испуга! Увидеть его, пойманного с поличным, в комнате, которую она украшала для него, где играла для него столько часов! Давно ли они пользуются этой комнатой для своих свиданий - тайно входят через дверь из переулка! Может быть, это началось еще до того, как она уехала рожать!
И тут поднялась в ней борьба между материнским инстинктом и оскорбленной гордостью - молчаливая отчаянная борьба. Будет ли она и сейчас чувствовать ребенка своим? Или крошка уйдет из ее сердца, станет для нее чужой, а может быть, даже ненавистной?
Джип еще ближе подвинулась к огню и уселась поуютнее. Но ей было холодно, словно она захворала.
Она подумала: "Если не сказать прислуге, что я здесь, они могут выйти в сад искать меня и увидят то, что увидела я! И потом закрыла ли я балконную дверь в гостиной, когда возвращалась?" Она позвонила. Снизу поднялась горничная.
– Пожалуйста, закройте балконную дверь в гостиной, Эллен. И скажите Бетти: боюсь, я простудилась в дороге, я сейчас лягу. Попросите ее заняться ребенком.
Лицо горничной выражало озабоченность, даже участие. Но не было того бегающего взгляда, который свидетельствовал бы о том, что она что-то знает.
– Хорошо, мэм, я принесу вам бутылку с горячей водой, мэм. Не желаете ли принять ванну и выпить чашку горячего чая?
Джип кивнула. Ей было все равно! А когда девушка ушла, она подумала: "Чашку горячего чая. Почувствую ли я, что он горячий?"
Девушка вернулась
с чаем. Она была предана Джип, обожала ее и всегда становилась на ее сторону, когда дело касалось порядка в доме, в котором не хватало слаженности. Хозяйка слишком хороша для него - иностранец, да еще с такими привычками! А уж манеры! Да у него нет никаких манер! Ничего хорошего из этого не получится. Ничего хорошего, если хотят знать ее мнение!– Я пустила воду в ванну, мэм. Хотите, чтобы я положила немного горчицы?
Спустившись вниз за горчицей, она сказала кухарке:
– С нашей хозяйкой творится такое, что прямо жалость берет.
Кухарка, перебирая клавиши гармоники, которой она очень увлекалась, ответила:
– Хозяйка скрывает свои чувства от всех. Слава богу, что она не говорит таким тягучим голосом, как ее старая тетка, - той мне всегда хочется сказать: "Пошевеливайся, милая старушка, не такое уж ты сокровище".
И, растягивая, гармонику во всю длину, она потихоньку стала репетировать "Дом мой, милый дом!".
К Джип, лежавшей в теплой ванне, эти приглушенные звуки доносились, как далекое гудение больших мух. Горячая вода, острый запах горчицы и стоны гармоники понемногу успокаивали, усыпляли ее. Когда-нибудь полюбит и она!.. Как странно, что она подумала об этом сейчас! Да, любовь придет и к ней! Перед ней вставали смутные видения - зачарованный взгляд Дафны Уинг, дрожь, пробегающая по ее руке... Вдруг жалость к себе поднялась в ее сердце - в этом была и горечь и радость. Но на что она может обижаться - она, которая не любит? Звуки, похожие на гудение стаи мух, становились глубже, трепетнее. Кухарка в экстазе играла все громче, особенно последнюю фразу:
Пусть скромен мой дом,
Нет места милее!
ГЛАВА XIII
Эту ночь Джип проспала так, словно ничего не случилось и ей ничего не надо решать. Но проснулась она несчастной. Из гордости она сохранит равнодушный вид и будет жить равнодушной жизнью. Но борьба между материнским инстинктом и возмущением все продолжалась. Она боялась теперь увидеть ребенка.
Встав около полудня, Джип осторожно спустилась вниз. Она себе даже не представляла, какой ожесточенной была в ней борьба вокруг его ребенка. По-настоящему она это почувствовала, только проходя мимо двери детской, где спала девочка. Если бы ей не предписали прекратить кормление, возможно, и не было бы этой внутренней борьбы. У нее сжималось сердце, но какой-то бес заставил ее пройти мимо двери. Внизу она тихо бродила взад и вперед, вытирала пыль с фарфора, наводила порядок в книжном шкафу: после уборки в доме горничная так постаралась расставить книги, что первые тома Диккенса и Теккерея и других авторов оказались вместе на верхней полке, а вторые тома на нижней. Но все время Джип думала: "Что мне до того, как все будет выглядеть в доме? Это не мой дом. Он никогда не будет моим!".
За завтраком она выпила немного крепкого бульона, продолжая разыгрывать недомогание. Потом села писать письмо. Надо на что-то решиться! Но ничего не приходило в голову - ни одного слова, она не знала даже, как обратиться к нему. Горничная принесла записку от тетушки Розамунды и привела щенков, они принялись яростно драться за право овладеть вниманием хозяйки. Она опустилась на колени, чтобы разнять их, они же самозабвенно лизали ей щеки. И эта ласка словно ослабила железное кольцо, сжимавшее ей сердце. Нахлынула страшная тоска по ребенку. Сопровождаемая щенками, она поднялась наверх.
Вечером Джип написала открытку:
"Мы вернулись".
Он получит открытку только когда проснется, часов в одиннадцать; инстинктивно желая продлить передышку, она почти весь следующий день занималась покупками, стараясь ни о чем не думать. Вернувшись к вечернему чаю, она сразу поднялась к ребенку. Фьорсен был уже дома, он ушел со скрипкой в студию.
Джип потребовалось все ее самообладание. Скоро явится та девушка, она будет пробираться по темному, узкому переулку; может быть, в эту самую минуту ее пальцы барабанят в дверь; он открывает ей и бормочет: "Нет, она вернулась!" О, как та отпрянет от него! Быстрый шепот - уговариваются о другом месте свиданий! Губы к губам, и этот обожающий взгляд девушки; и вот она бежит прочь от захлопнутой двери, в темноту, разочарованная! А он сидит на роскошном диване и, грызя усы, смотрит своими кошачьими глазами на огонь. А потом, может быть, из его скрипки возникнут каскады звуков, в которых слезы, и ветер, и все, что когда-то околдовало ее!