Сильнее смерти
Шрифт:
Но душою она созрела за это время.
* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *
ГЛАВА I
Маленькая Джип, которой в этот первый день мая было уже около четырех с половиной лет, стояла, нагнувшись над клумбой с тюльпанами, куда забрались две индюшки и копошились там среди цветов. Она была удивительно похожа на мать - такое же овальное лицо, черные изогнутые брови, большие и ясные карие глаза; но у нее был облик ребенка наших дней, живущего на открытом воздухе. Ее волосы, вьющиеся на концах, были коротко подстрижены, блестящие загорелые ножки - голые до колен.
– Индюшки! Вы негодницы, вот что! За мной!
– И, вытянув вперед руки с поднятыми вверх ладонями, она стала пятиться от клумбы. Индюшки, осторожно переступая длинными ногами и нежно-вопросительно
– Вы бездельницы, голубушки! Кы-ш-ш!
– И захлопнула калитку перед носом индюшек. Потом она побежала туда, где под ореховым деревом - единственным большим деревом в саду - лежал дряхлый скоч-терьер.
Усевшись на землю возле него, она стала гладить его белую морду, приговаривая:
– Осей, Осей, ты любишь меня?
И тут же, увидев на крыльце мать, она вскочила и, крикнув: "Осей! Осей! За мной!" - бросилась к Джип и обняла ее колени; старый скоч-терьер медленно плелся за ней.
За три года Джип несколько изменилась. Лицо ее стало мягче и, пожалуй, серьезнее, она чуть пополнела, волосы у нее потемнели, и причесывала она их иначе - вместо крупных волн они были гладко зачесаны и уложены мягкими прядями наподобие шлема, такая прическа подчеркивала форму ее головы.
– Детка, пойди скажи Петтенсу, пусть положит свежий кусок серы в кормушку Осей и помельче нарежет ему мясо. А ты можешь дать Сорванцу и Брауни по два кусочка сахара. Потом мы пойдем гулять.
Опустившись на колени, она осторожно раздвинула шерсть на спине старой собаки и принялась рассматривать пораженную экземой кожу, думая: "Ах, милый, от тебя не очень-то хорошо пахнет! Ну-ну, только не лижи мне лицо!"
В воротах появился почтальон. Джип распечатала телеграмму с легким трепетом, как всегда, когда Саммерхэя не было с ней.
"Задержался. Приеду последним поездом. Завтра в город не нужно. Брайан".
Когда почтальон ушел, она снова опустилась на колени и погладила голову собаки.
– Хозяин завтра целый день дома, Осей! Целый день!
– Прекрасный вечер, мэм, - послышался чей-то голос с дорожки.
Перед ней стоял "старый плут" Петтенс; ноги его уже совсем не гнулись, лицо покрыла густая сетка морщин, зубы выпали, темные маленькие глазки стали тусклыми. За Петтенсом в выжидательно-серьезном молчании стояла маленькая Джип, выставив вперед одну ножку, как делала когда-то ее мать.
– А, Петтенс! Мистер Саммерхэй будет дома весь завтрашний день, и мы с ним совершим далекую прогулку верхом; когда будете делать лошадям проминку, зайдите в гостиницу, если нам с Джип не удастся туда попасть, и скажите майору Уинтону, что я жду его сегодня обедать.
– Хорошо, мэм. А я нынче утром высмотрел пони для маленькой мисс Джип, мэм. Мышиной масти, пяти лет. Здоровый, спокойного нрава, очень красивый мелкий аллюр. Я говорю этому человеку. "Не вздумайте меня перехитрить, говорю.
– Я родился на лошади. Двадцать фунтов за такого пони! Десять - и считайте, что вам повезло". "Ладно, Петтенс, - говорит он, - с вами вилять не приходится. Пятнадцать!" "Я вам накину один фунт, - сказал я. Одиннадцать. Берите, и кончим на этом". "А!
– говорит он.
– Петтенс, вы-то уж умеете покупать лошадей! Ладно, двенадцать!" А пони стоит все пятнадцать, мэм, и майору он понравился. Так что, если желаете, можете его получить!
Джип посмотрела на маленькую дочку, которая только один раз возбужденно подпрыгнула и теперь стояла молча, только глаза ее перебегали от матери к конюху и губы полуоткрылись. Джип подумала: "Прелесть моя! Никогда ни о чем не просит".
– Ну что ж,
Петтенс, купите пони.– Да, мэм, очень хорошо, мэм. Прекрасный вечер, мэм!
Он удалился, ковыляя: ему приходилось ставить ступни чуть ли не под прямым углом к голени. На ходу он думал: "Два-то фунта у меня в кармане!"
Через десять минут Джип в сопровождении дочери и Оссиана вышла на обычную вечернюю прогулку. Но пошли они не наверх, к холмам, как всегда, а в сторону реки, к тому месту, которое у них называлось "пустошью". Это были два покрытых осокой луга, разгороженные насыпью, на которой росли дубки и ясени. У перекрестка, где сходились луга, стоял старый каменный сарай с проломом! в стене, который зарос плющом до самой тростниковой крыши. Это место, затерянное среди полей пшеницы, лугов и буковых зарослей, казалось, жило какой-то собственной жизнью; его любили звери, птицы, и маленькая Джип недавно видела здесь двух зайчат. На дубе с еще негустой листвой сидела кукушка и куковала; они остановились и смотрели на серую птичку, пока та не улетела. Птичий гомон среди безмятежного покоя, золотисто-зеленые листья дубков и ясеней, выглядывающие из травы полевые цветы - болотная орхидея, сердечник, кукушкин цвет - все это наводило Джип на размышления: как непостижим тот дух, который кроется за плотью природы, за этой прозрачной улыбкой жизни, то и дело угасающей и снова возникающей из небытия! Пока они стояли у сарая, какая-то птица пролетела над ними, делая широкие круги и пронзительно крича. У нее был длинный клюв и острые крылья, казалось, птицу тревожило их присутствие. Маленькая Джип сжала руку матери.
– Бедная птичка, правда, мам?
– Да, детка. Это каравайка. Может быть, ее друг ранен.
– А что такое друг?
– Птица, с которой она живет вместе.
– Она боится нас?
– Давай пойдем, посмотрим, что с ней приключилось.
Каравайка все летала над ними с пронзительным криком. Маленькая Джип предложила:
– Мам, давай поговорим с ней. Мы ведь не хотим ее обидеть, правда?
– Конечно, нет, милая. Но боюсь, что бедная птичка совсем дикая. Попробуй, если хочешь.
Нежный голосок маленькой Джип присоединился к крикам каравайки, таким жалобным в тихом спокойствии вечера.
– О, гляди!
– сказала Джип.
– Она опускается к самой земле - у нее там гнездышко. Не станем подходить, хорошо?
Маленькая Джип отозвалась приглушенным голосом:
– Там у нее гнездышко.
Они тихонько отошли к сараю, а каравайка все летала и кричала у них за спиной.
– А нам хорошо, мам: наш друг ведь не ранен, правда?
Джип ответила, вздрогнув:
– Да, дорогая, нам очень хорошо. Ну, а теперь пойдем пригласим дедушку к нам обедать.
Маленькая Джип запрыгала. Они спустились к реке. Уинтон уже два года жил в гостинице у реки. Он отказался поселиться вместе с Джип - он только хотел всегда "быть под рукой", когда понадобится ей. Он вел простой образ жизни в этой простой сельской местности: ездил верхом с Джип, когда Саммерхэй оставался в Лондоне, размышлял над тем, как укрепить положение дочери, посещал фермеров и, наконец, подчинил себя целиком прихотям маленькой Джип. Его внучке уже пора было начать учиться верховой езде момент, в некотором роде священный для человека, жизнь которого была почти лишена смысла без лошадей. Глядя на отца и маленькую Джип, которые шли, держась за руки, Джип подумала: "Отец любит ее не меньше, чем меня".
Обедать в одиночестве в гостинице было сущим наказанием для Уинтона, хотя он тщательно скрывал это от Джил; поэтому он охотно принял их приглашение.
В Красном доме, кроме рояля, не было ни одной из вещей, которые окружали Джип в доме мужа. Здесь были белые стены, мебель старого дуба, висели репродукции с любимых картин Джип. Отношения с Саммерхэем сложились у Уинтона хорошие, но ему было приятнее всего оставаться с дочерью наедине. В этот вечер он был особенно доволен - с некоторого времени она казалась ему какой-то необычно печальной и рассеянной.