Сильнее страха

— Почему?

— Потому что он будет болтаться у дна вниз головой. «Это кем же надо быть, чтобы такое натворить?!» — передразнила она официантку Аниту.

— От вашего цинизма у меня волосы дыбом.

— Убийца — я, ваше дело — проливать слезы по невинно убиенному. Плывем обратно, а то ветер потушит наш маяк.

Назад они плыли в гробовом молчании. Холодный ветер, хлеставший их по щекам, принес запах снега и смолы. Зимний аромат, источаемый лесом, вернул их к жизни.

— Бруди-сын оставил нас без еды, — молвила Сьюзи, входя в дом.

Эндрю задул лампу, повесил ее на место и направился в кухню.

— Проголодались? — спросил он, моя руки под краном.

— А вы?

— Я — нет.

— Тогда я с вами не поделюсь. — Она достала из кармана пальто батончик мюсли.

Жуя, она насмешливо поглядывала на Эндрю. Наконец не выдержала, достала еще один батончик и протянула ему.

— По-моему, нам ничего не остается, кроме как отправиться спать. Если вам так необходимо облегчить совесть, то завтра мы пойдем в полицию.

Она поднялась наверх и скрылась в спальне.

Немного погодя Эндрю присоединился к ней. Она лежала в постели совершенно голая. Он разделся и навалился на нее, пылкий и неуклюжий. Жар ее тела разбудил желание. Она почувствовала напор его члена, обняла Эндрю, провела кончиком языка по его шее.

Он осыпал поцелуями ее грудь, плечи, впился в губы. Она стиснула его ногами. Он врывался в нее, она его отталкивала — и снова тянула к себе. Их дыхание смешивалось и, полное нетерпения и жизни, гнало прочь недавние мрачные картины. Они перевернулись, она оседлала его, откинулась назад, крепко, до боли, вцепилась пальцами в его бедра. Ее живот напрягался и опадал в нарастающем ритме, груди подпрыгивали вверх и тяжело шлепались вниз. Эндрю кончил в нее, она закричала, забилась и долго не могла успокоиться.

Она вытянулась рядом с ним, он нашарил ее руку и хотел поцеловать, но она молча встала и заперлась в ванной.

Когда она вернулась в спальню, Эндрю там уже не было, из гостиной доносились его шаги. Она скользнула под простыню, погасила свет и впилась зубами в подушку, чтобы он не слышал ее рыданий.

* * *

Ее разбудил назойливый стук. Открыв глаза, она с удивлением обнаружила, что спала в постели. Шум не утихал. Она оделась и спустилась вниз.

Эндрю залез так глубоко в дымоход, что в камине виднелись только его ноги.

— Ты никогда не спишь? — спросила она, зевая.

— Я сплю мало, зато крепко, — гулко прозвучало из дымохода под аккомпанемент молотка.

— Можно поинтересоваться, что ты там делаешь?

— Не спится, вот и придумал себе дело. Ни черта не видно!

Она принесла с крыльца керосиновую лампу, зажгла фитиль и поставила лампу на золу.

— Так лучше?

— Другое дело! — И он отдал ей чистый, совершенно без копоти, кирпич.

— Собираешься разломать весь дымоход?

Под его гулкий смех сверху в камин свалился еще один кирпич, разлетевшийся на куски.

— Подними-ка лампу! — скомандовал он.

Сьюзи постаралась его не разочаровать.

Он жестом приказал ей отодвинуться, вылез из камина и встретился с ней взглядом.

— В чем дело?

— Ни в чем. Я провожу ночь с мужчиной, который делает выбор в пользу дымохода. А так все в порядке.

— Получай! — Эндрю отдал ей какой-то предмет, завернутый в крафт-бумагу.

Сьюзи от неожиданности вскрикнула:

— Что это?!

— Схожу за ножом. Сейчас увидим.

Она бросилась за ним в кухню, и они уселись за стол.

Сверток оказался пачкой фотографий Лилиан, сделанных, без сомнения, ее возлюбленным, с которым она уединялась на этом острове, затерянном в горах Адирондак. Здесь же были ноты и конверт с выведенным от руки словом «Матильда».

Сьюзи схватила конверт.

— Как насчет того, чтобы передать его адресату? — спросил Эндрю.

— Через год после заплыва в бостонском порту мама снова бросилась в воду. На этот раз полицейского патруля поблизости не случилось…

Сьюзи вскрыла конверт и развернула письмо.

Матильда,

остров, откуда я тебе пишу, приютил женщину, не похожую на твою мать. Эта женщина любила одного мужчину, но он любил ее гораздо меньше, чем она его. В полдень он уплыл и больше не вернется.

Не думай, что я предала твоего отца. Он преподнес мне чудеснейший подарок, о каком я только могла мечтать, — тебя, мое дитя, наполнившее мою жизнь. Но когда тебе было пять лет, я застала его в нашей постели. Он был в ней не один… Мне понадобилось время, чтобы его простить. Прощение пришло тогда, когда я сама полюбила и поняла, что границы приличий делали его узником собственной жизни. Возможно, придет день, когда мир станет таким же терпимым, как я, научившаяся терпимости. Как можно осуждать тех, кто любит?

Дом, где я пишу это письмо, приютил того, кто не был твоим отцом. Этот человек говорил мне то, что я всегда мечтала услышать. Мы с ним беседовали о будущем, о наших общих ценностях, о политике во благо народа, а не власти. Забыв о том, что он политический противник твоего отца, я поверила ему, поверила его пылу, страсти, искренности.

Но жажда власти всесильна, она обращает в прах самые благие намерения.

Я наслушалась стольких альковных тайн, такой лжи, но молчала до тех пор, пока из любопытства не прочла то, что не предназначалось для моих глаз.

Люди, обладающие властью и желающие создавать у нас иллюзии, первым делом нуждаются в нашем доверии. Иллюзия должна выглядеть такой же естественной, как скрываемая за ней реальность. Малейшее несовершенство — и иллюзия лопается, как шарик, проткнутый иголкой. И тогда наружу вылезает кричащая реальность.

Мне пора уходить, Матильда, отступать назад слишком поздно. Если меня постигнет неудача, то тебе наговорят о твоей матери много всякого, но ты ни за что не верь.

Думая об этом, я пишу тебе сегодня вечером, молясь, чтобы тебе никогда не пришлось это читать.

Завтра я вручу пакет своему единственному другу, чтобы он передал его тебе, когда станешь достаточно взрослой, чтобы все понять — и начать действовать. Ты найдешь здесь музыкальную партитуру, которую сумеешь прочесть, и ключ. Если со мной произойдет худшее, то, скучая по мне, вспоминай то место, где мы с тобой бывали тайком, когда уезжал твой отец. Там и горюй по мне.

Поступай так, как подскажет совесть. Тебе самой решать, встать ли на мое место. Ты не обязана это делать.

Если решишься, то я, прошу тебя только об одном: никому не доверяй.

Люблю тебя, доченька, люблю так сильно, что ты не сможешь этого понять, пока сама не станешь матерью.

Прости меня за то, что меня нет с тобой, за то, что я выбрала путь, лишивший тебя матери. Мысль, что я тебя больше не увижу, чудовищна и невыносима. Но есть вещи важнее собственной жизни. Хочется верить, что на моем месте ты поступила бы так же.

Знай, где бы я ни находилась, я никогда не перестану тебя любить. Ты со мной каждое мгновение, навсегда.

В тебе весь смысл моей жизни.

Твоя, любящая мама.

Сьюзи отдала письмо Эндрю, дождалась, пока он его прочтет, и прошептала:

— Как жаль, что я ее не знала!

— Ты догадываешься, о каком месте она говорит?

— Не могу даже представить!

— А эта музыкальная пьеса? Ты сможешь ее сыграть?

— Я так давно не играла! Сыграть — нет, но прочесть, пожалуй, смогла бы…

— Когда те, кто хотел от нас избавиться, узнают о своем провале, у нас уже не будет времени. Так что попытайся вспомнить. Матильда никогда тебе не рассказывала, куда они с матерью ходили тайком?

— Теперь и ты называешь ее Матильдой! Нет, я же говорю: не имею ни малейшего представления. Кнопф — другое дело. Хотелось бы верить, что друг, которому она хотела доверить этот пакет, — это он.

— Раз я нашел его здесь, значит, она в последний момент передумала.

— Ей не хватило времени, только и всего.

Эндрю разложил фотографии по столу. На всех красовалась Лилиан, снятая на острове: вот она лежит на пляже, вот замахивается топором у сарая, вот расставляет на крыльце цветочные горшки, вот стоит на коленях перед камином и с насмешливой гримасой разжигает огонь. На одной фотографии красовалась голая Лилиан, снятая в ванне со спины. В последний момент она оглянулась и поняла, что ее снимают.

— Не могу тебе позволить подглядывать за моей бабушкой! — Она вырвала нескромную фотографию из рук Эндрю.

— Тебя тогда еще на свете не было! — попробовал он оправдаться.

— Она была неплохо сложена, — заметила Сьюзи.

— Тебе нет нужды ей завидовать.

Сьюзи прищурилась, вглядываясь в снимок.

— Гляди! Видишь зеркало над раковиной? В нем можно разглядеть лицо ее любовника!

Эндрю схватил фотографию и тоже вгляделся в него.

— Пожалуй, только черты нечеткие…