Сильвандир

Возвращаясь в свою камеру и проходя через склад, расположенный перед нею, шевалье вдруг почувствовал себя дурно, хотя и не лишился чувств; слабым голосом он пожаловался на то, что ему не хватает воздуха, и его подвели к окну.

Просунув голову в узкое оконце, он увидел, что оно выходит на набережную Валле-де-Мизер. До земли было, по крайней мере, футов шестьдесят, а так как все окна в нижних этажах были забраны железными решетками, взгляду узника предстал лес остроконечных прутьев, устремленных вверх. При виде сих железных копий Роже задрожал, а сопровождавший его стражник, естественно, приписал эту дрожь недомоганию заключенного. И все же шевалье не отказался от своего намерения бежать через окно склада.

Возвратившись в камеру, он продолжал упорно отказываться от пищи, утверждая, что, как и прежде, уверен в том, будто его задумали отравить, и заявляя, что лучше уж он умрет от голода, чем от яда.

Такое обвинение было слишком серьезным, и оно встревожило коменданта. Вот почему на следующий день, в час завтрака, он сам пожаловал к узнику и убедился, что ужин, который принесли в камеру накануне вечером, стоит нетронутым. Роже ничего не ел уже более двух суток.

Он заметно ослабел и осунулся. Комендант всячески пытался успокоить заключенного и даже сказал, что сам готов первым пробовать еду, которую будут приносить узнику; но Роже наотрез отказался, прибавив, что это ничего не докажет, ибо комендант может перед едой или сразу же после еды принять противоядие и тем самым помешать действию отравы.

Комендант оказался в затруднительном положении. Его ведь не осведомили, по какой причине шевалье д'Ангилем брошен в темницу. Причина эта могла быть пустяковой, а могла быть и весьма серьезной, в том и другом случае король, если бы ему это заблагорассудилось, мог каждую минуту потребовать, чтобы узника доставили во дворец живым и невредимым — либо для того, чтобы вернуть ему свободу, либо для того, чтобы подвергнуть еще более суровому наказанию. Поэтому комендант спросил у Роже, чего тот, собственно, хочет, пообещав сделать все, что в его силах, и выполнить пожелания узника, если только это окажется возможным.

Шевалье вновь повторил свое прежнее требование: он хочет сам готовить себе пищу; он так мучился, прибавил Роже, когда были совершены две попытки отравить его, что предпочитает умереть с голоду.

По размышлении комендант решил, что не будет особой беды, если он удовлетворит просьбу заключенного. Но так как Роже очень ослаб, то ему покамест принесли два только что снесенных и совсем еще теплых яйца и бутылку бордоского вина.

На яйцах не было ни единой трещинки, а бутылка вина была, судя по всему, закупорена очень давно, и воск нигде не был поврежден; поэтому Роже без страха и сомнения проглотил яйца и выпил стакан вина.

Нечего и говорить, что после этого легкого завтрака он не почувствовал ни малейшего недомогания.

И все же, как ни скромен был завтрак, он вернул узнику силы. Роже не привык поститься, а потому жестоко страдал от принятого решения голодать, и если бы комендант столь любезно не помог ему выйти из затруднения, у шевалье, пожалуй, не хватило бы мужества продолжать задуманную им комедию.

Наконец он добился своей цели. В камеру принесли жаровню, поддувальные мехи, уголь, несколько сковород и несколько глиняных горшков, яйца, овощи, масло.

А в дополнение ко всему — полное ведро воды.

Роже был охотник, и во время травли зверей на родовых землях д'Ангилемов или на землях соседей ему не раз приходилось готовить себе обед. Поэтому он знал, как обращаться с кухонной утварью и посудой, которую принесли в камеру; и то ли оттого, что голод обострил его аппетит, то ли оттого, что он и впрямь приобрел навыки поварского искусства или же обладал ими от природы (иными словами, как говаривал достопамятный гастроном Брийа-Саварен, герой наш сделался поваром либо родился пирожником), но шевалье воздал должное обеду, который собственноручно приготовил для себя.

В ночь, последовавшую за этой трапезой, стоны больше не тревожили часового, хотя ему, надо сказать, велели быть начеку и внимательно прислушиваться. А потому в ту ночь Роже, подозревавший, что за ним будет установлен особо тщательный надзор, удовольствовался тем, что рано лег спать, и спал он так крепко, как, должно быть, ни разу еще не спал в темнице.

На следующее утро комендант лично явился справиться о самочувствии узника. Он увидел, что тот уже на ногах и занят приготовлением завтрака. Это успокоило достойного офицера, он не стал задавать лишних вопросов, а ограничился лишь тем, что спросил у шевалье, как его здоровье, и выслушал благодарность заключенного; затем комендант попрощался с ним, глядя, как обычно, не на своего собеседника, а куда-то в сторону и почти не шевеля губами: Роже обратил внимание на эту особенность коменданта еще во время его первого визита.

В пять часов за шевалье пришли, чтобы, как всегда, отвести его на прогулку. Меры, принятые комендантом для того, чтобы д'Ангилем не встречался с другими заключенными, все еще не были отменены. Поэтому Роже прогуливался в одиночестве и обдумывал свой план: он решил осуществить его назавтра, в ночь.

Остальная часть вечера и весь следующий день прошли без всяких событий: ничто пока не мешало задуманному плану. Не было никаких предзнаменований — ни хороших, ни дурных. Не появилась комета, не началось затмение солнца. Так что узник ни одной минуты не испытывал нерешительности.

Как мы уже говорили, шевалье д'Ангилем и вообще-то был человек твердый и решительный, а когда речь шла о выполнении задуманного, он становился непоколебим.

И все-таки с приближением ночи сердце у Роже стучало все громче; однако поспешим сказать, что его волнение было вызвано не опасностями, подстерегавшими его впереди, а лишь боязнью, как бы непредвиденные обстоятельства не помешали побегу; тем не менее, он поужинал в обычный час и с обычным аппетитом, а когда, как обычно, около восьми вечера в камеру к нему вошел надзиратель, он застал узника уже в постели полусонным.

Прежде чем приступить к исполнению задуманного плана, надо было ждать еще около двух часов: первый обход караула происходил в десять вечера, второй — в три часа утра; и случалось, правда, очень редко, хотя так уже бывало дважды за то время, пока Роже находился в Фор-л'Евеке, — и случалось, что дежурный офицер приказывал отворять двери камер и сам проверял состояние стен и оконных решеток, желая удостовериться, что заключенные не готовят побег. Таким образом, до десяти часов вечера Роже ничего не мог предпринять.

И хорошо, что он решил выждать: в обычный час послышались шаги караульного патруля, потом они прозвучали ближе, затем дверь склада отворилась, и наконец отворилась дверь в камеру Роже. Сперва узник испугался, как бы все не раскрылось, но тут же сообразил, что это невозможно, ибо он еще не начал никаких приготовлений к побегу, которые могли бы его выдать, и никто не мог на него донести, а потому он сделал вид, будто крепко спал и его разбудили. Как и предположил Роже, то была лишь очередная проверка: офицер постучал по стенам, потряс решетки на окне и внимательно осмотрел дверь; затем он вышел из камеры, пробормотав: