Симонов и война
Шрифт:
Два частных соображения в связи с двумя не вполне ясными для нас замечаниями А. И. Еременко.
В первом случае он пишет: «Едва ли целесообразна настойчивая популяризация тех лиц, по вине которых врагу удалось подойти к Москве. Это сделано, в частности, в начале фильма».
Насколько мы поняли, А. И. Еременко имеет в виду И. В. Сталина. Однако вряд ли правильно говорить о его «популяризации» в фильме. Мы просто считали своим долгом художников, в соответствии с исторической правдой, показать И. В. Сталина там, где по ходу фильма в этом возникала историческая необходимость: на первомайском параде 1941 года и на ноябрьском параде 1941 года, то есть на последнем предвоенном параде — в тот период, когда он недооценивал нависшей над страной угрозы,
Вызывает также недоумение замечание А. И. Еременко, что «едва ли уместно превращение военных консультантов в главных действующих лиц фильма».
Очевидно, в данном случае имеется в виду К. К. Рокоссовский. Но дело в том, что, независимо от чьих-либо субъективных оценок, Рокоссовский в период ожесточеннейших оборонительных боев за Москву действительно оказался одним из главных действующих лиц этой битвы, командуя 16-й армией на направлении главного удара немцев. Это отражено в фильме. Отражено было и в самом начале в сценарии фильма. А назначение маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского главным военным консультантом фильма было сделано не по инициативе авторов фильма, а по приказу министра обороны, очевидно считавшего целесообразным утверждение именно этого, а не какого-нибудь другого главного военного консультанта по фильму, связанному с обороной Москвы.
К. Симонов
Е. Воробьев
В. Ордынский
Директору Экспериментальной творческой киностудии Познеру В. А.
Художественному руководителю Чухраю Г. Н.
Дорогие товарищи!
Настоящим прошу снять мое имя с титров кинофильма «Если дорог тебе твой дом…» и не считать меня в числе его авторов.
Считаю своим товарищеским долгом поделиться с вами причинами принятого мной решения.
Как вы знаете, на протяжении трех месяцев после окончания работы нашей съемочной группы над фильмом, я принимал активное участие во всей той дополнительной работе, которая была связана с целым рядом замечаний, предложений и советов, высказанных нам на просмотрах и обсуждениях фильма в Комитете по кинематографии с участием представителей МГК и МК КПСС, отдела культуры КПСС, Главного политического управления Советской армии.
В ходе этих обсуждений я, как и другие члены нашего съемочного коллектива, с величайшим вниманием прислушивался ко всему правильному и полезному, что было в этих предложениях и советах, и стремился учесть это при доработке фильма.
В результате долгой и напряженной работы появился тот окончательный вариант фильма, который был 3 марта принят Комитетом по кинематографии.
Однако после всего этого, во время моего отъезда в заграничную командировку, возникли новые предложения о купюрах в нашем фильме. Поскольку с выполнением или невыполнением этих предложений о купюрах был связан вопрос о возможности или невозможности выхода нашего фильма на экран, я думаю, будет точней назвать эти предложения требованиями.
Съемочный коллектив выполнил эти требования. Фильм — дело коллективное, и люди, создавшие его, в сложившихся обстоятельствах, разумеется, должны были прийти к тому или иному коллективному решению. У них были на это все права.
Однако вполне естественно, что за мной, в свою очередь, осталось право решить вопрос о моем личном отношении к сделанным
поправкам и в связи с этим — о моем личном участии в фильме.Я посмотрел фильм с уже сделанными в нем тремя поправками.
Две сделанные поправки связаны: первая — с переносом в другое место фразы маршала Жукова: «Была ли уверенность у нас, у командования, у штаба фронта, что мы удержим эту линию обороны и сумеем остановить противника на Можайском рубеже? Должен прямо сказать, что полной уверенности у нас конечно, не было».
А вторая — с изъятием фразы маршала Конева: «Армии, попавшие в окружение, дрались героически, они сыграли большую роль, и главное заключается в том, что они дрались, а не бежали. Если бы они бежали, то на плечах отходящих армий, имевших малую подвижность, конную тягу, артиллерию и свои тылы, — а немец превосходил в своей подвижности, — он бы на плечах отходящих войск мог бы совершенно безнаказанно въехать в Москву».
На мой взгляд, обе эти поправки ослабляют эмоциональное воздействие соответствующих эпизодов фильма. В требовании внести эти поправки я вижу уже и раньше проявлявшуюся в ряде замечаний тенденцию смягчить драматизм происходивших под Москвой событий. На мой взгляд, это неверно, ибо, преуменьшая меру нависшей над Москвой опасности, мы тем самым преуменьшаем и историческое значение одержанной под Москвой победы над фашизмом.
Однако, оставаясь при своем мнении, я скрепя сердце, вместе со своими товарищами по работе, в этих двух случаях могу согласиться на выполнение предъявленных нам требований, хотя и отражающих неправильную общую тенденцию, но все же носящих сравнительно частный характер.
Но с третьим требованием, которое выполнила наша съемочная группа, — с исключением из фильма кадров и дикторского текста, связанных с имевшими место до войны и вызвавшими тяжелые последствия для нашей армии и ее боевой готовности фактами грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий, я лично, как один их авторов фильма, согласиться не могу.
Как я думаю, съемочный коллектив был вынужден выполнить требования, ведущие к явному ухудшению фильма, творчески не соглашаясь с ними. Но люди, которые, во главе с постановщиком В. Ордынским, вложили в фильм так много сил и таланта — не в состоянии примириться с тем, что фильм может оказаться под запретом. Они хотят увидеть свое детище на экране хотя бы в таком, ухудшенном виде. И я могу понять всю безвыходность их положения, в связи с той категорической формой, в какой ныне поставлен вопрос о судьбе фильма.
Однако для меня лично, как для писателя, 25 лет работавшего и продолжающего работать над темой Великой Отечественной войны, вопрос о той купюре, из-за которой я отказываюсь от своего соавторства в фильме, гораздо шире, чем только вопрос об одном этом фильме.
Согласившись с тем, что в фильме не должно упоминаться о грубейших нарушениях социалистической законности и массовых репрессиях 1937–1938 годов, которые серьезно подорвали боеспособность и боевую готовность наших Вооруженных сил, я должен был бы счесть своим долгом исключить ряд эпизодов из фильма «Живые и мертвые», изъять целый ряд страниц и глав из своего романа «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются», а также из своего нового военного романа, над которым я работаю, и из своей книги «Сто суток войны», по поводу которой — в связи с запрещением ее цензурой — я обратился с жалобой в ЦК КПСС.
Я же, наоборот, вижу одну из существенных сторон своего писательского долга в том, чтобы эта драматическая и нелегкая для изображения тема продолжала существовать в моих работах, посвященных трагической и героической эпохе Великой Отечественной войны.
Она в этих работах, разумеется, не единственная и не главная. Но если исключить эту тему, то общая историческая картина того, в каких условиях и с каким тяжелым для страны и армии наследством 1937–1938 годов мы вступили в войну, будет неполной, однобокой. А быть причастным к искажению нашей истории при помощи умолчания о ее наиболее драматических событиях я, как писатель, не могу.