Символы. Песни и поэмы

Что в наши дни томят неверующий ум;

И жизни внутренней глубокий отпечаток

Таится в голубых мечтательных глазах

И бледном личике… Так с грустью бесконечной

Люблю грядущее обдумывать порой,

Когда идут они, обнявшись, предо мной

Под сумраком берез аллеи вековечной,

И Тата «пеночкой» сестру свою зовет…

Люблю их комнатку, с игрушками комод,

Бумажные дома и куклы из резинки.

Когда же на столе кипящий самовар

Над чайником струит голубоватый пар, —

Люблю раскрашивать наивные картинки:

Румяных девочек, зеленые леса…

Бывало, кисточку я обмокну неловко:

И с пятнами воды выходят небеса,

Расплывшись, дерево сливается с головкой

Несчастной девочки. И пальчиком грозит

Мне Тата кроткая. Всю прежнюю отвагу

Теряет кисть моя; а Ната мне кричит

В негодовании: «Испортили бумагу!..»

Когда же загляну им в глубину очей, —

Какие бы мечты мой ум ни волновали,

Мне сразу так легко, я чище и добрей,

И утихают все тревоги и печали…

И что-то чудное мерцало мне не раз,

Непостижимое, как тайна звезд далеких,

И все же близкое из этих детских глаз,

Подобно небесам, безгрешных и глубоких.

VI. БУРИ В СТАКАНЕ ВОДЫ

Услышав крик и шум семейной, бурной сцены,

Я голос тетеньки и Даши узнаю,

Почтенной нянюшки, и в комнату мою

Порой доносится сквозь тоненькие стены

Ожесточенный спор. За съеденный калач,

За сломанный стакан, горшочек манной каши —

Вся ярость тетеньки и озлобленье Даши,

Весь этот ад, и крик неистовый, и плач.

Так в кухне каждый день у них едва не драка.

Но тетя на свою противницу глядит,

Храня презрительный и величавый вид,

А Даша — вне себя, она — краснее рака…

Неутолимая, смертельная вражда:

Как много хитростей им нужно и труда,

Чтоб уколоть врага, чтоб чем-нибудь обидеть!

Так только женщины умеют ненавидеть.

С душою деспота, когда бы не жила

В России нянюшка, а в Риме, в век античный,

Она бы сумрачным Тиберием была

Иль грозным Клавдием. Но в век наш прозаичный

Ее владычества не признают. Меж тем

Ей хочется в семье царить и править всем.

И в кофте ситцевой, с надменными губами,

И острым носиком, и хитрыми глазами,

Проворная, как мышь, но с важностью лица,

По дому бегает, хлопочет без конца,

На взрослых и детей кричит, дает советы…

Пророческие сны, народные приметы,

И новости газет, и жития святых,

Секреты кушаний и сплетни о родных,

Рецепты всех лекарств и тайны всех настоек —

Скрывает ум ее, находчив, смел и боек.

И Даша, в нянюшках лет тридцать прослужив,

С любовью в памяти хранит благоговейной

Преданья старины и хроники семейной, —

Житейских случаев — она живой архив.

Расскажет вам о том, как Тата на крестинах

Папаше крестному испортила халат,

И был ли с кашею пирог на именинах

Или с вязигою лет шесть тому назад.

Порой случается, что няня глупой сплетней

Иль даже дерзостью хозяйку оскорбит.

«Я вам даю расчет!..» — ей барыня кричит

В негодовании. Но Даша безответней,

Смирней овечки вдруг становится. В слезах

У доброй госпожи валяется в ногах,

Целует руки ей, и кается, и молит,

Пока ей барыня остаться не позволит.

Тогда, свой прежний вид обиженный храня,

Начнет она мести и чистить мебель щеткой,

И моет все полы, и делается кроткой

И добродетельной, но только на два дня.

Потом не выдержит, и снова — крики, споры,

И жажда властвовать, и прежние раздоры.

Что делать? Жить она не может без семьи:

Она исчахла бы от грусти одинокой

Без тех, с кем ссорится всю жизнь, полна глубокой,

Но скрытой верности и преданной любви.

Одни лишь девочки ей дороги на свете:

И ненавистна всем, презрительна и зла,

Она всю нежность им, всю душу отдала.

И «нянечку» свою недаром любят дети:

Я знаю, злобные, надменные черты

И хитрые глаза становятся добрее, —

Как будто в отблеске духовной красоты, —

А руки жесткие любовней и нежнее,

Когда детей она в уютную кровать,

Крестя с молитвою, укладывает спать.

Опустит занавес, поправит одеяло,

Посмотрит издали в последний раз на них,

И этот взор любви так светел, добр и тих:

«Она не злая, — нет!» — подумаешь, бывало.

VII. МАМА

Она — не модный тип литературной дамы:

«Сонату Крейцера» не может в пять минут

Подробно разобрать и автора на суд

Привлечь, и заключить: «Я здесь не вижу драмы!..»

Не режет в перламутр оправленным ножом

Изящные листы французских книг Лёмерра

И не бранит, гордясь критическим чутьем,

Столь непонятного для русских дам Флобера;

И в светской болтовне, как будто невзначай,

Ни мыслью книжною, ни фразой либеральной

Не думает блеснуть, и, разливая чай,

Не хвалит Paul Bourget с улыбкою банальной…

В лице глубокая печаль и доброта,

Она застенчива, спокойна и проста,

И, вместо умных книг, лишь предана заботе

О кашле Наточки, о кушанье, дровах,

О шубках для зимы — об этих мелочах,

Что иногда важней серьезных дел. В капоте

Домашнем, стареньком, наружностью своей

Не занимается и хочет некрасивой

И старше лет своих казаться: для детей

Она живет. Но я считал ее ленивой