Символы. Песни и поэмы

Как приготовить дом к такому урожаю?

А вот что сделаю: все житницы сломаю,

Большие выстрою и соберу туда

Мой хлеб, мое добро, и я скажу тогда

Душе моей: душа! простись навек с тревогой,

Покойся, — у тебя лежит именья много,

На годы многие: гони заботы прочь

Ешь, пей и веселись!..» — «Безумец, в эту ночь

Отнимут жизнь твою! — сказал Господь. — Несчастный,

Кому достанутся твой дом и труд напрасный?»

Столица роскоши, на празднике твоем

Я вижу иногда рабочего с лицом,

Исполненным немой, загадочною думой.

Проходить он, как тень, безмолвный и угрюмый,

Со взором пристальным завистливых очей…

О, гость непрошеный на пире богачей,

Мне страшно при тебе за этот праздник вечный,

За легкую толпу, за смех ее беспечный,

За яркие кафе и величавый ряд

Твоих, о Новый Рим, блистательных громад!

Ты, как богач, сказал: «У нас именья много,

Ешь, пей и веселись!» И ты забыл про Бога,

Но скорбь великая растет в душе у всех…

Надолго ль этот пир, надолго ль этот смех?

Каким путем, куда идешь ты, век железный?

Иль больше цели нет, и ты висишь над бездной?

II. «GRILLE-D’-EGOUT» [12]

Сюда идет тайком скучающий любовник,

Художник и турист, писатель и чиновник:

«Gаrcоn, un bok!» [13] И пьют, и курят за пять су,

Любуются в монокль на томную красу

12

Прозвище танцовщицы, дословно: решетка сточного люка (франц.).

13

Официант — кружку пива (франц.).

Полуночных сильфид, внимая шансонетке,

Где блещет стих порой, язвительный и меткий…

Но вот, в дыму сигар, меж черных сюртуков,

И тысячи зеркал, и газовых рожков,

При звуках музыки и радостного гула,

Она, воздушная, как бабочка, впорхнула.

Тебя без жалости я вспомнить не могу,

О бедное дитя Парижа «Grille-d’-Egout»!

Из кружев юбка, слой белил на шее голой

И рыжий цвет волос поддельных, взор тяжелый

И странное лицо, в котором жизни нет,

Как маска, мертвое, похожее на бред…

Меж тем, когда, смеясь, она в отваге бурной

Помчалась, до колен открыв чулок ажурный,

И ногу стройную высоко подняла,

Наперекор всему — в ней грация была

Демократической и уличной вакханки,

В ней то, что «fin dе siucle» [14] назвали парижанки,

В ней узнает толпа свою родную дочь.

«Я нравлюсь, от меня вы не уйдете прочь! —

Так говорило всем ее лицо. — Смотрите,

14

Конец века (франц.).

Вот, что вы любите, и вот чего хотите!»

Почтенный господин, — вполне провинциал,

По скромному лицу, — смотрел на этот бал.

К нему подпрыгнула она легко и смело,

Красивой ножкою цилиндр его задела

И шляпу сбросила: удерживая гнев,

Он должен был принять обиду, покраснев.

А взор у «Grille-d’-Egout» весельем детским блещет,

И ей родной Париж в восторге рукоплещет!

III. РЕНАН

Но в том же городе и в тот же скорбный век

В тиши работает великий человек:

Я вижу кабинет в спокойном полумраке

И древней надписи неведомые знаки;

Я вижу, как Ренан над грудой старых книг,

Обдумывая мысль заветную, поник

С улыбкой тонкою, скептической и нежной,

Над сказкою любви иль веры безмятежной;

За правдой гонится сквозь тьму времен и пыль

Сухих пергаментов; таинственная быль

По слову мудреца, поэзией пленяя,

Восстанет пред людьми из гроба, как живая.

И ветреный Париж откликнется на все:

Я знаю — он поймет открытие твое,

Ученый и поэт, — вы трудитесь недаром, —

Париж, где «Grille-d’-Egout» приветствовали с жаром…

Я против воли все готов ему простить

За то, что гениев умеет он любить!

IV. НОВОЕ ИСКУССТВО

Певец Америки, таинственный и нежный,

С тех пор, как прокричал твой Ворон безнадежный

Однажды полночью унылой: «nеvеrmоrе!» [15]

Тот крик не умолкал в твоей душе; с тех пор

15

Никогда (англ.).

За Вороном твоим, за вестником печали?

Поэты «nеvеrmоrе», как эхо, повторяли;

И сумрачный Бодлэр, тебе по музе брат,

На горестный напев откликнуться был рад;

Зловещей прелестью, как древняя Медуза,

Веселых парижан пугала эта муза.

Зато ее речей неотразимый яд,

Зато ее цветов смертельный аромат

Надолго отравил больное поколенье.

Толпа мечтателей признала в опьяненье

Тебя вождем, Бодлэр… Романтиков былых

Отвага буйная напоминала в них…

А все-таки порой завидуешь их воле;

Живут, работают на безграничном поле

И мыслят, и никто не может запретить,

Что хочется писать, что хочется любить.

Они — безбожники, философы, буддисты,

Ученики Золя, «толстовцы», пессимисты,

Там тысячи кружков, религий, партий, школ,

Там всякий думает, что истину нашел.

Не ведая преград, свободно ищет гений

И новой красоты, и новых откровений.

И человечеству художники свой труд

Во славу Франции дарить не устают.

Открыты все пути: не нужно лицемерить

И лгать перед толпой. Они дерзают верить

В наш прозаичный век, что святы их мечты,

Исканье истины и жажды красоты.

У них в созданиях, у них в душе — свобода:

Привет художникам великого народа!

V. САЛОН 1891 ГОДА

С такими думами по выставкам брожу,

На тысячи картин, на статуи гляжу.

Чтоб в будничный мирок мы глубже заглянули,