Синдикат киллеров

Так как он там говорил? Мы поглядим, кто был с кем? И это уже, к великому сожалению, не простая дилемма: был не был, это реальная угроза жизни.

Они скажут: этого желают все коммунисты, все, сколько нас — восемнадцать миллионов? Они очень любили митинги в поддержку. Вот и надо начать с того, чтобы хотя бы лишить их этой поддержки. Исключить поголовное «за». Пусть сами выкручиваются!

Никольский взглянул на часы: половина девятого. Боже мой, еще утро, а уже столько событий?

Шапошникова наверняка уже на месте и ее, бедную, колотит от сбывшихся его предсказаний.

Он нажал соответствующую кнопку аппарата, и автосекретарь быстро соединил его с кабинетом управляющего банком.

— Я слушаю. — В голосе Татьяны Ивановны послышался облегченный вздох. — Господи, это вы?..

Удивительная штука человеческая натура. Один звонит другому домой и спрашивает с удивлением: ты дома? Или видит идущего навстречу и все с той же поразительной логикой вопрошает: это ты идешь? Что это, бред? Затемнение мозгов? Логический абсурд? А если все как раз наоборот? Радость от сбывшегося предчувствия.

Вот и она: Господи, это вы... Ну конечно же я, у тебя ж перед носом на определителе телефона вспыхнули цифры моего номера. Значит, не в этом дело. Ты знала, видела, кто звонит, но ты так отчаянно ждала этого звонка, что вместе с глупым вопросом невольно выдала свои чувства.

Таня, — сказал он как можно спокойнее и запнулся, запутавшись во всех этих «вы» и «ты», — слушайте меня внимательно, дорогая вы моя. Соберите через полчасика народ — всех, включая охрану, и объявите им наше общее с вами решение... Надеюсь, общее. Первое: всякую работу с сегодняшнего дня прекратить ввиду того, что мы категорически против введения в стране чрезвычайного положения и ареста Президента. Пусть говорят правду и представляют реальные свидетельства. И второе: лично я собираюсь сразу по приезде к вам, думаю, где-нибудь к середине дня, если обстоятельства не задержат, подать нашему партийному секретарю заявление о выходе из КПСС, поскольку считаю, на основании переданных в средствах массовой информации материалов, что введение чрезвычайного положения инспирировано руководством компартии в первую очередь как протест против демократизации общества и свободы личности. Ну вот примерно с такой формулировкой. Приеду — уточню. Это пока первые мысли. Впрочем, этот второй пункт прошу рассматривать как личное дело каждого. Ибо каждый должен представлять, чем такой протест может грозить лично ему, если мы проиграем. Во всяком случае, попросите Игошина от моего имени постараться сегодня обязательно созвать собрание часикам к двум. Общее для обеих «Нар»... Да, — добавил он после паузы, — хреноватенький, извини, как говорит мой Арсеньич, каламбурчик получился. А знаешь, — он отошел от стола и медленно пересек кабинет по диагонали, продолжая разговор с Татьяной и зная, что чувствительнейший микрофон в телефонном устройстве передает ей отчетливо не только каждое его слово, но и шелест листвы за окном, — еще в добрые старые времена был я знаком с одним крупным военным. Из тех еще, боевых генералов, настоящих. Так вот всякое новое дело свое, фронтовое, как ты понимаешь, он начинал с команды: «Огонь из всех видов оружия! Приеду — или прилечу, в зависимости от обстоятельств, — разберемся». И нередко, когда появлялся, разбираться было уже не так сложно... Вчера, точнее уже сегодня ночью, не спалось. Видно, чуяло сердце. Стал читать Платона. И знаешь, что неожиданно понял? Когда уже произнесен приговор, самое глупое — продолжать цепляться за жизнь, дрожа над ее остатками. Прав Сократ, человек становится смешон сам себе. А есть ли что хуже этого?

Никольский неожиданно представил себе, как сидит сейчас в кабинете Татьяна и, склонив голову над столом, слушает ту чушь, которую он несет. Женщина ждет от мужчины действий, команды: «Огонь из всех видов оружия!» — а вовсе не рефлексий на тему: когда и как следует пить чашу с горькой цикутой. Она мучается вопросом, что делать, а он тут павлиний хвост распускает.

А если ко всему прочему она там не одна?.. Черт возьми, вот стыдобища-то!

Он даже поежился.

— Ну хорошо, — сухо закончил Никольский. — Извини за неуместную лирику. Извиняешь? — И добавил после паузы — Не слышу голоса!

— Милый ты мой, — донесся вздох из динамика.

— Все. Я скоро выезжаю. Жди. И запомни: все, что мы с тобой сделали, сделано правильно.

7

Выруливая на Новорязанское шоссе, «Волга» Никольского буквально наткнулась на бесконечно растянувшуюся колонну БРДМ и БМП — разведывательно-десантных и пехотных машин, неспешно двигающихся в сторону Москвы.

— Рязанские идут. Воронинцы, — кивнул в их сторону Арсеньич.

Он имел в виду рязанских десантников, подчиненных Главкому ВДВ Павлу Воронину, недавнему «афганцу».

— А что он собой представляет? — спросил Никольский.

Паша-то? — усмехнулся Арсеньич. — Нормальный командир. Смелый, дерзкий, сам бывал в операциях, даже когда командовал дивизией ВДВ. Хамит подчиненным, гостеприимен с начальством. Обычные дела.

— Чей он, как думаешь?

— У Паши нюх обостренный. Все, думаю, будет зависеть от того, чем владеет и распоряжается этот ГКЧП. Если у них только манифесты для радио, Паша к ним не пойдет. Но увидим. Думаю, уже до середины дня все определятся, кто с кем. От Ельцина еще многое может зависеть...

Никольский полностью доверял его мнению. В недавнем прошлом десантник, майор, он успел достаточно хлебнуть в Афгане и ушел из армии после тяжелой контузии. Внешне ее последствия проявлялись теперь весьма редко, но тяжелыми припадками, схожими с эпилептическими. С армией было покончено, а вот знания, опыт Арсеньича, его абсолютная приверженность порядку и железная самодисциплина оказались никем не востребованными, никому не нужными. И он сорвался, начал пить, когда его нашел Никольский и в буквальном смысле вернул к жизни. То есть вернул ему этот смысл.

А когда Никольский только начинал строить эту дачу и были они практически вдвоем, очень много любопытного придумали. Такого, что далеко не всем и по сей день знать дано.

— Ты прямо как граф Монте-Кристо, — восхищенно качал головой Арсеньич. — Тайна на тайне.

— Ничего, — охлаждал его Никольский, — это все нам с тобой когда-нибудь крепко пригодится.

— Арсеньич был щепетильно честен, это Никольский знал твердо. Хотя не лишен авантюрных начал. И это тоже было хорошо. В короткое время собрал и обучил, приспособил к охранной работе полсотни вполне достойных ребят, вышедших из Афгана с разрушенными идеалами и судьбами. А кроме того, в областном институте физкультуры, что расположен в Малаховке, то есть прямо под боком, тоже отобрал десятка два спортсменов, которые были не прочь подработать в свободное от занятий время. Но что сегодня жизнь даже профессионального спортсмена! Полунищенство. Это понимали и сами студенты. И тогда по предложению Арсеньича акционерная компания «Нара» заключила долговременный контракт с фирмой «Аскольд», которая набирала для обучения и подготовки студентов, гарантируя им после окончания школы работу в частных службах охраны. Ну, это последнее было Никольскому вовсе не обязательно, охрана ему требовалась лишь для своих структур, а вот образование соответствующее «Аскольд» обеспечивал, а кроме того, выдавал и персональные лицензии на право заниматься охранной работой и иметь оружие, что в наш непредсказуемый век немаловажно.

Словом, эту проблему Арсеньич решил быстро и по-деловому, поставив все на абсолютно законную основу.

И сегодня утром, сразу после первого же сообщения по телевидению, Арсеньич связался со старшим охраны банка и офиса и дал команду, чтоб никаких митингов и никакой политики. Властям по предъявлении соответствующих документов сопротивления не оказывать, по поводу всех остальных — работа в обычном режиме.

Витюша Степанов доложил: эта чертова непоседа Алена уже с утра, сразу после воззвания ГКЧП, куда-то намылилась со своими подругами. То ли митинговать на Манежной, то ли российский Дом Советов неизвестно от кого защищать. Хоть разорвись ты тут, задал же задачку Никольский.

Арсеньичу не нравилась игра Никольского с Сучковым. Послать бы того сразу и подальше, по-солдатски, — и дело с концом. Сил хватит для защиты. А теперь, когда уже вроде и какой-то странный уговор сложился, отступать будет труднее. И еще сложнее — объяснить причину своего отступления. Нет, пожалуй, не совсем здесь прав оказался Женя. Они уже говорили на эту тему, и не раз. Никольский, в общем, соглашался с Арсеньичем. Но чего-то не хватало для окончательного решения. Теперь-то Арсеньич понимал, что, случись, к примеру, у них с Татьяной это объяснение пораньше, они все были бы сейчас на коне. У Татьяны ум трезвый и бескомпромиссный, когда дело касается серьезных вещей, так ему, во всяком случае, казалось. И скажи она тогда свое веское слово, не было бы наверняка нужды выбираться из добровольно затянутой петли.

Впрочем, именно сегодня Арсеньич, как и Никольский, — тут они шли в своих рассуждениях, что называется, ноздря в ноздрю, как рысаки на скачках, — были почему-то уверены, что всю их дальнейшую судьбу решат ближайшие два-три часа. А остальное, даже если где-то и кровь прольется, будет делом техники. На войне — как на войне, без жертв не бывает.

Но вот Сучков сидит занозой в мозгу и не дает возможности спокойно поразмыслить и оценить происходящее. Будто чего-то не хватает, нетерпение гложет какое-то, возбуждение мучает. Это плохо. Арсеньич привык в самых жестких ситуациях быть предельно сосредоточенным и стараться владеть ими, а не подчиняться им.