Синдром Дездемоны
Шрифт:
– Я ужасно хочу тебя поцеловать, – повторил он упрямо. – Я сойду с ума, если тебя сейчас не поцелую. У тебя губы вишневые, ты знаешь?..
– Тихон, – наконец сказала она, – но ведь ты не можешь… не можешь поцеловать меня… по телефону.
– Нет, – согласился Тихон, – не могу.
Сердце трещало где-то в районе желудка, отбивая ритм зажигательного африканского танца.
– И как же… нам быть? – спросила Алла.
Она так и сказала – «нам».
«Нам» – это значило, им двоим. Это значило, что они оба…
Тихон так и не додумал свою мысль, потому что вдруг вообще потерял способность думать.
– Давай, – предложил он охрипшим голосом, – я к тебе приеду.
– Ты не можешь ко мне приехать. У тебя ребенок, – напомнила Алла.
– У меня ребенок, – повторил
Она молчала.
И сердце, запыхавшееся от своих бешеных плясок, остановилось внутри.
– Алька? – спросил он осторожно, впервые назвав ее этим новым именем, которое так шло к ее каштановым волосам. – Приедешь?
– Ты адрес мой помнишь? – наконец раздался в трубке ее голос.
– Я скорее забыл бы свое имя, – выдохнул Тихон, – чем твой адрес.
– Хорошо, – ответила она коротко и просто. – Тогда вызывай… такси. Я приеду.
Это было чистой воды безумием.
Нет, никогда, никогда еще такого с ней не случалось!
Алька в свои двадцать два года уже имела опыт любви и «первой», и «последней», и «единственной»… Каждая из них именно такой и казалась. Сначала в десятом классе она влюбилась до одури в красавца Мишку Смирнова, собственного одноклассника. Удивительно было то, что до десятого класса Алька Мишку как будто бы и не замечала совсем. Ну, учится вместе с ней, сидит за соседней партой пацан, которому все пророчат будущее звезды мирового подиума. Так ведь, чтоб стать звездой подиума, мозгов много не надо. А Алька в мужчинах уже тогда мозги ценила. Поэтому к Мишке относилась всегда не то чтобы с презрением, но все же с некоторой снисходительной насмешкой… До тех пор, пока вдруг однажды не увидела близко-близко от себя его ресницы.
Ресницы, глупость несусветная!..
Но Мишка как-то так этими ресницами повел, как-то так ими взмахнул, что Алька остолбенела.
Подумала: «А ведь и правда, красивый какой!»
И – влюбилась.
Много ли надо девчонке в шестнадцать лет!
И Мишка вроде бы ответил ей взаимностью. И были поцелуи под луной на скамейке возле подъезда и в тесной комнатушке, которую Алька делила пополам с маленьким братом, и походы в кино, и руки, липкие от пота, взволнованные, торопливые, у нее под одеждой, и слово «люблю», и глаза в глаза… И все это до тех пор, пока не закончились выпускные экзамены. Мишка благополучно сдал их на четверки. Потому что Алька во время подготовки строчила на листке бумаги ответы не на свои, а на Мишкины вопросы. Закончились экзамены, и закончилась Мишкина любовь к отличнице Альке Корнеевой.
Алька, осознав горькую правду, даже покончить с собой собиралась! Но после выпускных экзаменов сразу пришлось начать готовиться к вступительным, и времени на страдания почти не осталось, а желание расстаться с жизнью как-то быстро прошло. Сама себе Алька удивлялась, когда спустя месяц после разлуки со своей первой, последней и единственной любовью вдруг поняла, что и не вспоминает о ней…
До того ли было, когда появился ОН!
ОН – Шурик Потапов, хоть и не такой красавец, как Мишка, но такой веселый и бесшабашный, такой обаятельный, такой галантный! А главное – никаких корыстных целей в отношении Альки ОН преследовать не мог, потому что сам был лучшим студентом на всем факультете! ОН мог часами цитировать стихи Бродского и Гумилева, ОН в перерывах между лекциями ку-рил на крыльце не какую-нибудь простую сигарету, а настоящую трубку! У НЕГО были длинные волосы, собранные в густой конский хвост на затылке, а в руках – гитара, и с этой гитарой, лениво перебирая струны, он сидел у Алькиных ног. Пел хрипловатым голосом песни Визбора и Окуджавы, а изредка и только для нее одной – свои собственные песни. ОН был организатором всех походов – где они только не побывали за пять лет учебы! И в Карелии, и в Приэльбрусье, и на Байкале, и в Сочи, и в Великом Новгороде! Там, в одном из походов, в палатке у озера, и случилась у них первая ночь. Торопливые объятия, жаркие поцелуи, луна-насмешница в прорезях брезента, ошалелые соловьи над головой,
рыжий муравей в складках смятого спального мешка… Целых четыре года они были вместе. Целых четыре года Алька, казалось, была счастлива. И ни разу не заговаривала о свадьбе, хотя и так было понятно, что дело к ней шло…Но однажды ночью, в очередной брезентовой палатке, отдыхая после любви, ОН сообщил Альке, что собирается эмигрировать. Сказал, что в этой стране с его талантом – только пропадать, а в Америке у него родственники, помогут пробиться, и работу, и жилье найдут, и деньгами на первое время обеспечат.
ОН звал Альку с собой, конечно.
Но как-то неуверенно звал, будто надеялся, что она откажется.
«Было бы здорово, – сказал он, – если бы мы уехали вместе. Но с другой стороны, что тебе там делать? Детей заводить я пока не хочу, молодой еще. А если не с ребенком сидеть – значит, работать. А где ты в Америке работать будешь? Ты ведь и языка-то не знаешь почти…»
Алька сидела смирно, слушала его и понимала, что и сама никуда ехать не хочет. Что легко расстанется с Мишкой, что никакая Америка ей не нужна, потому что здесь у нее родители, брат, подруги. Здесь город любимый, небо синее, а там?.. Там, может, и неба-то нет никакого. Вообще.
Подумала – и с легкостью Шурика отпустила.
И даже не плакала и не вспоминала о нем, а очень быстро, почти сразу, нашла ему замену. Молодой начинающий кинорежиссер с простецким именем Вася и с жаркой фамилией Южный был на редкость темпераментным и интересным молодым человеком. Только с ним Алька как-то очень быстро поняла, что не любовь это, а просто постель. В постели с ним хорошо было, а в других местах они друг про друга и не вспоминали. Повстречались месяца четыре – и разошлись без обид и взаимных претензий. Никто никому ничего не должен и всем хорошо.
Почти год уже прошел с тех пор.
И вот – Тихон. Тихон Вандышев…
И длинных ресниц у него нет, и трубку вроде не курит. Песни не поет под гитару, и не красавец совсем. Вечно какой-то взъерошенный и сердитый, то орет на всех, то молчит, как сфинкс. Непонятный Тихон Вандышев. Невозможный…
С ним все не так. Все кувырком. Все не по-человечески. С ним Алька впервые испытала до сих пор неведомое ей чувство – ненависть. Обжигающее, яростное чувство, сладкое, как любовь. Ненависть была как вспышка – мелькнула, озарила и исчезла, не оставив следа. Полоса затишья, и вдруг – новое озарение.
В тот самый день. В ее прихожей.
Она смотрела в его глаза и вдруг поняла, что не может без него.
«Как же я без него? – думала Алька. – Ведь он уйдет сейчас, а я останусь. И уйдет, может быть, навсегда. А я? Как же я дальше буду жить… без него?.. Разве смогу?»
И растерялась, и испугалась, и еще сто чувств сразу успела испытать, и решила уже сказать ему все как есть, и будь что будет, но в этот момент Тихон вдруг начал ее целовать. И оторваться от этих поцелуев было категорически невозможно, и не отвечать на них было нельзя, и Алька уже плохо соображала, отчаянно пыталась сосредоточиться и запомнить те слова, которые она ему скажет, непременно скажет, когда они перестанут целоваться…
Но тут пришел Толик – кажется, именно так звали того здорового парня, который оказался приятелем Тихона – и все испортил. Говорить при нем не было никакой возможности, и Тихон почти сразу ушел…
Тихон ушел, а она осталась.
И все эти три дня жила как на иголках.
И ругала себя, и проклинала за то, что не сохранила его номер телефона.
И решила уже, что он никогда не позвонит, что никогда больше они не увидятся, что жизнь ее потеряла смысл, как вдруг…
И вот теперь едет к нему. Целоваться!
Нет, что ни говори, это было безумие!
Всю дорогу Алька только тем и занималась, что ругала себя за это безумие. И несколько раз собиралась уже попросить таксиста повернуть обратно. Вернуться домой, отключить телефон и лечь себе спать спокойно! А утром проснуться со свежей головой и похвалить себя за разумное поведение.
Собиралась, но почему-то так и не попросила.
Вернее, уже приготовила фразу и набрала воздуха в легкие, чтобы ее произнести, но в этот момент услышала голос таксиста: