Синие берега

Оттуда, с крыльца, и снизу доносился перепуганный - долгий-короткий, долгий-короткий - автоматный треск.

– Ляуф! Ляуф!..

– Орут, слушай... Не всех гранаты побили, да?

– Не всех. Ладно, помолчи.

– Нехорошо!

– Нехорошо. Помолчи.
– Пилипенко уже тревожился: стрельба, крики, стоны, все смешалось, и неясно было куда кинуться.
– Ты ж говорил: пять-шесть фрицев. Слышишь, куча их?

– Мы ж с Сашей по храпу определяли, да? В домик же не заходили, не считали, да?
– огрызнулся Вано. Он тоже нервничал: что-то же надо делать, не лежать же возле мертвого часового.
– Пиль...

– Помолчи.

– Зачем - помолчи? Держи, слушай, фрицевский автомат. У меня же свой, да? И давай, нашим на подмогу!

Но куда - на подмогу? Не разобрать, где стреляли Семен с Сашей, куда бежали немцы, которых не уложили гранаты.

А Семен, швырнув в окно гранату, бухнулся в траву. Разрыв! Тотчас услышал и второй разрыв. "Сашина граната..." Два огня, рванувшиеся вверх и в стороны, слились вместе. С крыльца, освещенного пламенем, сбегали немцы, бестолково кричали, вопили и скрывались в темноте. У стен домика, потом подальше от него, потом, наверное, где-то у шоссе стреляли они из автоматов, из пистолетов. Из окон несло тяжелым, еще не разошедшимся духом пороховой гари.

Привстав на колено, Семен нажал на спуск автомата, и слишком громкий стук стегнул по ушам, по сердцу. Семен выпустил все патроны. Непослушными руками менял он диск. Получалось медленно, и он сердился на себя. Он снова ударил из автомата.

В домике немцы еще укрывались: Семен опять услышал топот на крыльце. "Сколько ж их, немцев, в конце концов?" - удивлялся Семен. И еще подумал о том, что никакой карты, конечно, не получить. "Какая к черту карта! В домик не проникнуть". Когда вместе с Андреем обдумывали они нападение на домик дорожного мастера, Семен представлял себе, как, в случае удачи, вбегает он в домик и при свете карманного фонарика обшаривает стол, все, что возможно. Немцы делали все, чтоб Семену нельзя было войти в домик. И Семен нажимал на спуск автомата, нажимал, нажимал и раздраженно думал: "И чего им там! Всем бы, кроме мертвых, выбежать, а кое-кто, дураки, прячется в комнатах... И чего?.." Он продолжал нажимать на спуск. Ну да, выбежать бы немцам под огонь автомата. Потому, что ему, Семену, так надо, и потому, что так должно было быть по замыслу его и Андрея. Немцы поступали им назло, - усмехнулся Семен, - и ничего не поделать...

Вано и Пилипенко услышали:

– Бросай и вторую гранату!
– Голос политрука.
– Бросай на крыльцо! Это - Саше.

У крыльца снова грохнула граната. И пламя, державшееся в темноте, высветило падавших немцев, бежавших немцев. И Сашу увидели Вано и Пилипенко, увидели Семена в нескольких шагах от него. И рванулись с места.

– Товарищ политрук!

– Отрезайте отход на шоссе!.. Отрезайте отход!.. Поняли?

Поняли. Вано и Пилипенко не откликнулись, понеслись: они успели, когда разорвалась граната, заметить и кусок шоссе справа от себя и согнутые фигуры, несшиеся туда. Теперь было ясно, куда строчить! Немцы отчаянно отстреливались.

– Драпают, бач, - проворчал Пилипенко, - а дают жизни!

Но на шоссе уже стихало. Отрывисто стучал немецкий автомат, один. На три-четыре очереди немца Пилипенко отвечал из кювета осторожной короткой очередью: черт его знает, сколько было у часового патронов в магазине! Вано вставил в автомат третий, последний магазин, старался бить тоже короткими очередями.

Оттуда, от домика, пламя, слишком красное, высоко прочертило небо. Ракета! Сигнал отхода!

– Пиль!
– почти весело крикнул Вано.
– Сматываться, да?

В темноте они не видели друг друга, их разделяли метров пятнадцать-двадцать. Вано сделал несколько шагов, и нога споткнулась обо что-то, чуть не упал.

– Кацо, Пиль. На фрица наскочил, слушай?

– Ладно, - неопределенно откликнулся Пилипенко.

– Слушай, Пиль! А фриц живой!

– Ну, где он, твой хриц?
– приблизился Пилипенко.

Вано, схватив немца за ворот, хотел приподнять его. Тот упирался, не вставал с колен.

– Ну, хриц...
– Пилипенко обшарил карманы немца.

– Фриц... Фриц... Я ейст Фриц...
– Покорный, жалобливый голос.

– На кой хрен знать мне, кто ты.

– Нихтс понималь... Нихтс понималь...
– испуганно бормотал немец.

– Поймешь. У нас поймешь.

– Нихтс понималь...
– настойчиво твердил немец.

– "Курки", "яйки" все-таки понимаешь? Остальное пистолет договаривал?..
– Скорее произнесенные им самим слова, чем сам немец, вызвали у Пилипенко озлобление.
– Сволочь!

– Я... ейст... гауптман...

– Бери, Вано, за шкирку, - наклонился Пилипенко.

– Зачем, слушай? Трахну его сейчас, да?

– Бери, и все тут. Раз "гауптман", шишка, значит. "Язык", значит. Бери!

Выбрались из кювета.

Немец неистово дергался, вырывался из рук Вано, что-то кричал, исступленно, потерянно.

– Пустиль... пустиль мих... Пустиль!..

– Потерпи. Потерпи, - успокаивал немца Пилипенко.

– А-ай!
– вскрикнул Вано: немец изловчился и впился зубами в его руку.

– Чего?
– насторожился Пилипенко.

Вано не ответил. Наотмашь ударил немца в скулу. Тот взвыл.

– Стрелять уже не можешь, так кусаться, да?
– Еще размахнулся, еще удар.

– Смотри, не до смерти, - равнодушно произнес Пилипенко.
– Может, немцам несем его...
– Он стоял в нерешительности: так ли идут? Ни Семена, ни Саши не слышно. "Забредем немцам в лапы: берите вот своего гауптмана, выручили, донесли..." - Подождем, чи шо? Рассветет малость, разберемся, куда идти. По темну не сообразить. Да и волокти дерьмо это полегше будет.

Вано молчаливо согласился.

5

Немец стоял перед Андреем и Семеном по стойке "смирно", как принято в германской армии: ладони прижаты к телу так, что локти вывернуты наружу и узкая грудь его выпятилась вперед. Щуплый, с тупым сплюснутым носом, отчего тощее лицо немца казалось плоским, в измятом кителе с орлом, сжимающим в когтях свастику, над правым карманом, помертвелый, смотрел он вниз и, наверное, ничего не видел, кроме старого трухлявого пня и травы, ее мутил ветер.

– Кто вы? Какой части? И где расположена часть?
– негромко, но требовательно спросил Андрей.

Немец вскинул голову, он продолжал стоять навытяжку, приставив ногу к ноге.

Андрей заметил, у того водянистые, навыкате глаза, светлые, бесцветные брови, белесые ресницы, рыхлые черты лица - ничто не запоминалось. Только кадык, выдававшийся острым горбиком, ходил вверх-вниз и ненадолго привлекал к себе внимание.

Немец молчал.

– Я жду. Вы поняли мой вопрос? Говорю, кажется, по-немецки?