Синие ночи

В день, когда не стало самой Кинтаны, 26 августа 200$ года, мы с ее мужем вышли из реанимационного отделения больницы «Нью-Йорк — Корнелл», из окон которого открывался вид на реку, и пошли пешком через Центральный парк. Листья на деревьях слегка пожухли, словно загодя готовились к листопаду, — не увяли, но увядали. Когда в конце мая или начале июня Кинтану доставили в больницу, синие ночи еще только входили в свои права. Я впервые обратила на них внимание вскоре после того, как ее положили в реанимационное отделение, оказавшееся в корпусе Гринберга [63] . В фойе корпуса висели портреты меценатов, давших деньги на строительство больницы. Среди них были создатели страхового концерна AIG, которые теперь часто мелькали в новостях в связи со скандалом, вызванным его банкротством. В первые недели, идя через фойе к лифтам, я каждый раз удивлялась, почему лица меценатов выглядят такими знакомыми, и вечером по пути из реанимационного отделения ненадолго задерживалась перед портретами, чтобы их рассмотреть. Затем выходила на улицу в пронзительную синь сумерек наступившего лета.

63

В американских больницах корпуса часто названы по фамилии человека, пожертвовавшего деньги на их строительство или оснащение.

В тот короткий период казалось, что все складывается удачно.

Что не все врачи считают положение безнадежным.

Что со дня на день наступит улучшение.

Обсуждалась даже возможность перевода Кинтаны в отделение интенсивной терапии, но до этого так и не дошло.

Как-то вечером по пути из реанимационного отделения я задержалась перед портретами меценатов и вдруг поняла: ее никуда не переведут.

Свет за окнами изменился.

Пропала синева.

К тому времени ей уже сделали пять операций. Держали на аппаратах и обезболивающих. Оставили открытым разрез. Я спросила хирурга, как долго это может продолжаться. Он сказал, что один его коллега оперировал больного восемнадцать раз.

— И больной выжил, — закончил он.

Я спросила, в каком состоянии этот больной сейчас.

— Когда ваша дочь поступила к нам, она уже была далеко не в лучшем состоянии, — сказал хирург.

Так обстояли дела. За окнами сгущалась тьма. Уж и лето кончалось, а Кинтана по-прежнему лежала в реанимационном отделении, из окон которого открывался вид на реку, и хирург напоминал мне, что, когда ее туда поместили, она уже была не в лучшем состоянии.

Значит, умирает.

Теперь ясно, что умирает.

Хватит себя обманывать. Хватит верить врачам: они просто стараются не показать, что все безнадежно. Хватит делать вид, будто я со всем могу справиться. Она умрет. Не обязательно в эту ночь, не обязательно завтра, но мы на финишной прямой.

26 августа Кинтаны не стало.

26 августа мы с Джерри вышли из реанимационного отделения больницы «Нью-Йорк — Корнелл», из окон которого открывался вид на реку, и пошли пешком через Центральный парк.

Пишу и вижу, что всюду называю Джерри по-разному. Где-то «Джерри», где-то — «муж». Кинтане нравилось звучание этого слова. Муж. Мой муж.

Она повторяла его снова и снова.

Пока еще могла говорить.

Что по мере того, как дни становились короче, а смерть — ближе, случалось нечасто.

Видите, делаем компрессию грудной клетки.

Это потому что кислорода, которым больная снабжалась через ИВЛ, перестало хватать.

Около часа назад.

В проходе под аркой одного из мостов в Центральном парке кто-то играл на саксофоне. Мелодии не помню (что-то знакомое, душещипательное), но помню, как останавливаюсь, смотрю в сторону, вижу перед глазами увядающую листву, не могу сдержать слез.

«Эффект попсовой музыки». То ли это Джерри сказал, то ли я подумала.

Джерри. Муж.

День, когда она разрезала торт персикового цвета из кондитерской Пайара.

День, когда на ней были туфли с ярко-красными подошвами.

День, когда сквозь тюль проступила татуированная плюмерия.

На самом деле саксофон тут был ни при чем.

Я заплакала, вспомнив минтоновскую мозаику колоннады к югу от фонтана Вифезды, узор на тарелках Сары Манкевич, крестины Кинтаны. Вспомнив Конни Уолд, выгуливавшую свою собачку по одинаковым улицам Булдер-Сити и на Гуверовской дамбе. Вспомнив Диану с бокалом шампанского в руке, курившую сигарету в гостиной Сары Манкевич. Диану, познакомившую меня с Блейком Уотсоном, без которого я не смогла бы забрать мою маленькую красавицу из родильного отделения больницы Св. Иоанна в Санта-Монике.

Диану, умершую в реанимационном отделении больницы «Кедры Синая» в Лос-Анджелесе.

Доминик, умершую в реанимационном отделении больницы «Кедры Синая» в Лос-Анджелесе.

Мою маленькую красавицу, умершую в реанимационном отделении больницы «Нью-Йорк — Корнелл».

Видите, делаем компрессию грудной клетки.

Это потому что кислорода, которым больная снабжалась через ИВЛ, перестало хватать.

Около часа назад.

Это как когда кто-нибудь умирает: нельзя в это погружаться…

30

Через шесть недель после ее смерти в доминиканской церкви Св. Викентия Феррера на Лексингтон-авеню состоялась панихида. Выступил мужской хор. Прозвучала первая часть шубертовской Сонаты для фортепиано си-бемоль мажор. Мой племянник Гриффин прочел отрывок из сборника эссе Джона «Кинтана и ее друзья»: «На этой неделе Кинтане исполнится одиннадцать. Она не входит, а врывается в переходный возраст, причем врывается дерзновенно (иного слова не подберу), что, впрочем, неудивительно: дерзновенность была свойственна ей с рождения. Ее поступки всегда восхищали меня ничуть не меньше, чем броски Сэнди Коуфакса [64] или игра Билла Рассела [65] ». Моя племянница Келли прочла детский стишок Кинтаны про ветра Санта-Ана [66] , написанный, когда мы жили в Малибу.

64

Американский леворукий бейсболист, игрок команды «Лос-Анджелес доджерс». Пик карьеры приходится на 1961–1966 годы.

65

Американский баскетболист, выступавший за «Бостон селтикс» (1956–1969). Одиннадцатикратный чемпион Национальной баскетбольной ассоциации.

66

Шквальные ветры, характерные для холодного времени года. Могут длиться до 3–4 недель. Чреваты разрушительными последствиями.

Гибнут сады. Родник без воды. Звери чахнут. Цветы не пахнут. Люди ползают со скоростью черепах. Мозги скукоживаются в черепах. Дни не светлы, все кругом злы, В камине — гора золы.

Сьюзан Тейлор [67] , лучшая подруга Кинтаны (они познакомились в детском саду в Малибу), зачитала ее письмо. Несколько слов сказал Калвин Триллин [68] . Джерри прочел стихотворение Голуэя Киннелла [69] , которое ей нравилось, а Патти Смит [70] исполнила колыбельную, которую написала для своего сына. Я прочла два стихотворения, которые читала ей перед сном, когда она была совсем маленькой: «Доминация черных тонов» Уоллеса Стивенса [71] и «Нью-Гэмпшир» Т. С. Элиота [72] . «Почитай пьё павлинов», — просила она, еще не выучившись говорить букву «р». «Почитай пьё павлинов» или «почитай пьё яблоню».

67

Актриса, режиссер, сценарист и продюсер.

68

Американский журналист, юморист, ресторанный критик. Один из постоянных авторов журнала «Нью-Йоркер».

69

Современный американский поэт (р. 1927).

70

Американская певица и поэтесса.

71

Американский поэт (1879–1955). Стихотворение «Доминация черных тонов» вышло в сборнике «Фисгармония» в 1923 году:

В полночь, у камина, Отблески цветные, Цвета осени и палых листьев, Улетали во тьму И возвращались, Словно листья, Кружимые ветром. Но тяжелые тени черных пиний Наступали. И во тьме раздался крик павлиний. Радужные перья Тех павлинов — Точно сонм листвы, Кружимый ветром, Тени их скользили — Словно стая птиц слетела с пиний — По стене огромной. Ия вновь услышал крик павлиний. Бил ли этот вызов ночи Или палым листьям, Уносимым ветром, — Листьям зыбким. Как огонь в камине, Зыбким, словно хвост павлиний, Мечущийся в гуле Пламени и ветра? Был ли это вызов ветру? Или грозным теням черных пиний? Из окна я видел Скопище ночное Звезд, кружимых ветром, Словно листья, Видел, как шагала тьма ночная Цвета черных островерхих пиний. Страшно стало. И во тьме раздался крик павлиний. (Перевод Г. Кружкова)

72

Американский поэт (1888–1965). Стихотворение «Нью-Гэмпшир» написано в 1933 году:

Голоса детей в саду, Плоды еще не созрели, — Рыжая головка, красная головка Мелькают сквозь зелень. Черное крыло, белое крыло в вышине, Двадцать лет прошло — и конец весне. Нынешнее горе, ожиданье бед, Спрячь меня, укрой, листьев свет. Черное крыло, рыжая головка, Вверх — вниз, Веселись, Держись, на яблоню взбираясь ловко. (Перевод Я. Пробштейна)

В стихотворении «Доминация черных тонов» есть павлины.

В стихотворении «Нью-Гэмпшир» есть яблоня.

Когда я вижу павлинов в саду собора Св. Иоанна Богослова, в голове звучит «Доминация черных тонов».

На панихиде я прочла «пьё» павлинов.

Прочла «пьё» яблоню.

На следующий день ее муж, мой брат, семья брата, Гриффин, отец Гриффина и я пришли в собор Св. Иоанна Богослова и поместили урну с прахом Кинтаны в углубление за мраморной плитой в стене часовни св. Ансгара рядом с урнами моей матери и Джона.

На мраморной плите уже было высечено имя моей матери:

 ЭДЬЕН ДЖЕРРЕТ ДИДИОН  30 МАЯ 1910 — 15 МАЯ 2001

На мраморной плите уже было высечено имя Джона:

ДЖОН ГРЕГОРИ ДАНН 25 МАЯ 1932 — 30 ДЕКАБРЯ 2003

Ниже оставалось место для двух имен.

Теперь — только для одного.

После того как я поместила урну с прахом матери в углубление за мраморной плитой в стене собора Св. Иоанна Богослова, мне почти месяц не давал покоя один и тот же сон. Он преследовал меня и после того, как я поместила туда урну с прахом Джона. Во сне всегда было шесть вечера — час, когда колокола своим звоном извещают об окончании вечерни и двери собора запираются на замок.