Синие стрекозы Вавилона

— А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, — сказал я. — Мурзик, ты как — готов поработать во славу Энкиду?

Мурзик сказал, что готов.

— Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача — вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл новый заговор кровососов и что только она с ее партийным сознанием и метким пером может его развалить. Понял?

Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в «Ниппурской правде».

Потом Мурзик неожиданно спросил:

— Господин, а где те справки из экзекутария?

Я почувствовал, что краснею.

— Не помню.

— Вы их не выбросили, а?

— Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить... На что тебе?

— Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут эксплоатировали.

Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.

Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.

Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.

— Мне выйти? — спросил он вполголоса.

— Останься, — сказала Цира, барахтаясь подо мной.

— Ну вот еще, — возмутился я. — Выйди, Мурзик, и подожди на кухне. Я не могу, когда ты тут маячишь.

Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.

Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома — он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.

На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию кривоногой энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно. Отговаривался подпиской о неразглашении, которую дал при вступлении в партию.

Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству — авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с Мурзиком прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.

...Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило грязью. Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не располосовав мне бок острыми ножами, вращающимися в осях колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый, как танк, мудила в доспехах мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.

Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал на бегу. В этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в сырую растоптанную землю. Мгновением спустя на меня сверху рухнул мудила. Все во мне кракнуло и оборвалось, когда он всей своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на мне, мудила конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я кое-как вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.

Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из мудилиной спины секиру и усмешливо сказал, глядя, как я извиваюсь под мудилой в попытках высвободиться:

— Другой раз не зевай.

Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода. Дядька вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на прощание.

Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в битву.

Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я думаю, что убил их на самом деле не очень много, просто я их не считал. И еще я знал, что в этой жизни во мне куда больше от Энкиду, чем в жизни ведущего специалиста Даяна. И что нас, Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал, что коренастый дядька — не Энкиду, но тоже очень хороший человек.

А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех палисадом. Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы просто отдыхали. Несколько человек разложили костер. Постепенно к костру собралось десятка три воинов, и я увидел среди них Мурзика.

Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня родители, но не узнать его было трудно: все те же толстые губы, темные глуповатые глаза, тяжеловесное сложение — когда Мурзик наберет возраст, вместе с годами придут к нему крепкое брюхо и бычья шея с тремя складками на затылке.

Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще строен и поджар, хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы, забранные в хвост. И тонкую золотую серьгу в виде полумесяца в левом ухе.

Десятника звали Хашта. Он был легко ранен — в левое плечо. Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.

— Ну-ка! — произнес чей-то громкий голос.

Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.

Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно кивнул ему.

Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.

Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.

Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.

Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил ее на диван.

Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал, мотнул головой. Сел.

Мурзик пошел на кухню за водой.

Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.

— Загоняешь ты себя, — сказал ей Мурзик.

Цира подержала стакан в руке и вдруг с визгом запустила им в стену. Стакан разбился, осквернив обои остатками воды.

— Гад! Гад! Гад! — завопила Цира, подпрыгивая на диване. Меня мягко потряхивало рядом с ней. — Сукин сын! Мерзавец!

Мурзик изумленно моргал.

— Сволочь! Коммунистическая гадина!

— Да что с тобой? — тихо спросил Мурзик. — Что я тебе сделал?

— Мне?!. Мне?!. Ты всем!.. Всем нам!.. Всем! Ты... Ты!.. Ты сделал... Ты... Энки...ду...

Она расплакалась — бурно, навзрыд.