Синие стрекозы Вавилона

Мы разговаривали на нашем родном языке. Во-первых, нам было приятно говорить на этом языке. Во-вторых, даже случайно никто не смог бы нас подслушать. А нам до поры не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, о чем мы говорим.

— Может быть, вовсе и не случайно, что все мы сошлись под одной крышей, — сказала Луринду, потягивая молочный коктейль. — Может быть, в этом есть некая закономерность...

Ицхак посмотрел на нее с откровенной и жадной тоской. Луринду вдруг осерчала:

— Да ты не слушаешь, Изя! О чем ты думаешь?

— О нас с тобой, — послушно сказал Ицхак.

— Думай лучше об Энкиду.

— Я и думаю об Энкиду. Если мы с тобой оба являемся Энкиду, то...

— Ну, ну. Договаривай, раз уж начал.

— Уместно ли нам трахаться, Луринду? Может ли великий Энкиду трахать самого себя?

Ицхак был не на шутку огорчен. Я видел, что его искренне заботит эта проблема.

— Почему же нет? — спросил я резковато.

— Потому что... Ты, Баян, отказался владеть рабом, когда узнал, что вы с ним составляете одно целое. А я теперь, всякий раз вставляя своей девушке, представляю себе бородатого мужика с ахреновенными мышцами, который валяется в буйно-первозданном лесу и дрочит...

Луринду побагровела от ярости.

— Так вот ты о чем думаешь! — зашипела она.

— Тише, тише... — вмешался я. — Изя, тебе надо сходить к психоаналитику. Это рядовая сексуальная проблема... Это лечится.

— Дебилизм не лечится, — сказала Луринду. — Я почему-то себе ничего такого не представляю...

Ицхак посмотрел на нее жалобно, вздохнул и отвернулся.

Я взял шефа за руку.

— Успокойся.

— Тебе хорошо говорить! — закричал Ицхак. — У тебя таких проблем нет! Ты трахаешь Цирку, а Мурзик у тебя просто для услужения...

— Зато моя девушка трахается с моим рабом.

— Ну и что? Твой раб и ты — один и тот же человек. Как ты можешь ревновать сам к себе?

Я призадумался. Я действительно не ревновал Циру к Мурзику, но по какой-то иной причине. Даже не понимал толком, по какой.

Наконец я сказал:

— В тебе не так уж много от Энкиду, Изя. В Мурзике куда больше. И в Луринду, кстати, тоже. Трахай ее той своей частью, которая не Энкиду. Есть же в тебе что-то от Ицхака, правда?

— Правда, — сказал Ицхак.

— Я думаю, что член-то у тебя точно твой собственный, — добавил я. — У Энкиду он был куда здоровее.

Луринду расхохоталась и вдруг порывисто обняла Ицхака за плечи.

— Ничего, у Изеньки он тоже хоть куда, — заявила она.

Они поцеловались, а я потребовал, чтобы мне принесли кофе.

— ...Притягиваются... Все Энкиду так или иначе притягиваются друг к другу... полубессознательно... — бормотал я, расхаживая по своей комнате. — Да, разумно. Возможно. Стало быть, необходимо проверить в первую очередь тех, кто притягивался к... Стоп. А почему? Ах, да. Название фирмы. «Энкиду». Подсознание реагировало на название фирмы. И притягивало... Кто притягивался к фирме в последние полгода? Буллит. Хорошо. Еще?.. Кто еще?..

Нашу бухгалтершу Аннини мы проверили на энкидусодержание тайком от нее еще несколько дней назад. Ни Аннини, ни ее ребенок отношения к Энкиду не имели.

Мурзик только что вернулся домой с медицинской комиссии. Эти комиссии занимали у него прорву времени. Поэтому жрать в доме было нечего. Мурзик ворвался весь потный, жалобно извинился за опоздание. Брякнул вариться макароны. Пока на плите булькало, Мурзик изливал мне жалобы на докторов. Его общупали и обмерили всего, заполнили карту цифрами и буквами. По мнению Мурзика, зловреднее всех были, как всегда, стоматологи и психологи.

Поев, я погрузился в раздумья, а Мурзик помыл посуду и уселся на полу — разбирать бумаги.

— Во, господин, гляньте.

Он протянул мне медицинскую карту. Я взял, недовольный тем, что он влез в стройный ход моих мыслей. Глянул. В графе «психическая нормальность» было проставлено: «С отклонениями непатологического характера».

— Это еще что? — грозно зарычал я. — Почему псих написал, что у тебя отклонения?

— А? — Мурзик заморгал. При виде того, как мой раб хлопает веками, ему кто угодно напишет, что он с отклонениями.

— Что ты психу набрехал, идиот? — завопил я. — Ты хочешь, чтобы тебя медкомиссия зарезала? Для чего я столько денег в тебя вбухал, образина? Чтоб ты так и подох в рабстве?

— Я, это... — пробормотал Мурзик и начал рассказывать с середины, как всегда, пренебрегая преамбулой. — Он меня, значит, посадил и стал спрашивать про то, про это... Ну, глупости всякие спрашивал. Что я чувствую, когда стою на мосту? Я говорю ему: «Знать бы, господин, что вы про это спросите... Что же вы загодя задание не напишете — мол, сходить постоять на таком-то мосту да подумать, что такого при том чувствуется... Ведь не я один — ведь многие так-то приходят и неподготовленные оказываются.» Он разом осерчал. «Ты, небось, и читать-то не умеешь, так что для тебя еще задания какие-то писать». Я говорю: «Ваша правда, господин, читать не обучен, да растолковал бы мне кто-нибудь, что от меня требуется... А то поди сейчас упомни, что чувствую...» А он говорит: «Вспоминай теперь». И карандашом об стол постучал, сердито так. Я поднатужился. Потом говорю: «Ну, это... Иной раз думаю: вот ведь силища эта река — Евфрат... А иной раз просто в воду плюю и ни о чем не думается, так — легко на душе да весело...» Он что-то начиркал в карте, не в этой, а в той, что у него в журнале. Потом и вовсе дурной вопрос задал. «О чем ты, — говорит, — думаешь, когда видишь этот... Ну, который от дождя... Не капюшон, а иначе...»

— Зонтик? — спросил я.

— Во! — обрадовался мой раб. — А откуда вы, господин, знаете?

— Психоаналитики всегда про зонтик спрашивают. И что ты ответил?

— Что в глаза такой штуки не видывал. А что я должен ему ответить? У нас на каторге этих зонтиков отродясь не было. И на руднике не было, и на угольной, и на нефтедобыче, и на шпалоукладке тоже...

— Дурак, — сказал я. — Надо было отвечать: «О бабах думаю». Когда при виде зонтика о бабах думают, это значит — «без патологий». Когда о мужиках — то с патологиями... Или наоборот... Тьфу, запутался я с тобой, Мурзик. Ты меня с мыслей сбил.

Мурзик искренне огорчился. Попросил еще раз мысли ему изложить. Я повторил ход своих рассуждений — для Мурзика.

Мурзик призадумался. Потом сказал:

— А эти-то... писаки, что к вам в контору из разных газет приходили... Ну, еще когда в суд на вас подавали детсадовцы...

— Не в контору, Мурзик, а в офис. Привыкай говорить правильно.

— Да ладно, разницы-то... Притянулись к вам писаки, верно?

— Верно-то оно верно, Мурзик, да только как их сейчас найдешь... Их всех найти надо, проверить индикатором, убедить... Тут нужна долгая индивидуальная работа.

— А этот — ну, индикатор... циркина потешка... — сказал Мурзик. — Он ведь на следы Энкиду срабатывает.

Я не понимал, к чему клонит мой раб. А Мурзик пояснил:

— Надо взять ихние газетки да поводить рамкой. Если кто-нибудь из писак — Энкиду, рамка задергается. И тогда уж ловить собрата — через редакцию или еще как...

Мысль была дельная. Я вытащил из-под дивана подшивку газет. Я храню все газеты и журналы, где хотя бы вскользь упоминается деятельность нашей фирмы. Я горжусь своей работой. Кроме того, публикации помогают мне поддерживать авторитет в семье. Они производят должное впечатление на мою матушку.