Синие стрекозы Вавилона

Мадам медленно оглядела румяную рожу Пакора, его крепкий живот, ноги сорок четвертого размера в высоких ботинках. Поджала губы.

— Ну, и сколько вас таких?..

— Двое.

Она явно не поверила ни одному его слову. «А город подумал — ученья идут...»

— Ладно. Подожди. Да не топчись тут, я полы мыла.

Пока она возилась на кухне, Пакор глазел, насколько позволяла прихожая, на тесную, полную вещей квартирку. Вон за той дверью, над которой болтаются гимнастические кольца, наверное, детская. А там — спальня. Она же гостиная. По телеэкрану, под салфеткой, прижатой уродливой фарфоровой собачкой, трепались и кобенились холеные бляди. «Я предпочитаю косметику от Забабы-Ани, поскольку она более тщательно ухаживает за моей кожей, проникая в эпидермис...» Он не видел, но догадывался, что в другом углу стоит пыльная стеклянная «горка», набитая треснувшими сувенирными чашками и мятыми фотографиями детей.

Весь этот убогий пронафталиненный уют показался вдруг Пакору таким недосягаемым, что зубы заныли. Нергал-Нергалище, дружище-убивалище, ну почему...

— Держи.

Мадам вручила ему большую миску. На дно миски была постелена фольга — небось, дырявую выделила. Пакор проверил пальцами дно: точно, вон дырочка. В миске лежала горой картошка, облитая мясной подливой с кусками лука, а сбоку притулились два щедрых ломтя хлеба с дешевой колбасой.

— Еще попить, — обнаглев, попросил Пакор.

— Пива купите, — срезала его мадам. И погнала, подталкивая в широкую спину: — Давай, давай. Наследил тут, теперь подтирай за тобой...

Пакор бросил последний взгляд на фарфоровую собачку и полез к выходу. Мадам тут же захлопнула за ним дверь.

Заслышав топот армейских ботинок, Ахемен встрепенулся.

— Полевая кухня прибыла, — объявил Пакор. — Валим отсюда, пока мадам не сообразила что к чему и не брякнула куда следует.

Ахемен забрался в танк, бережно принял через люк миску с картошкой.

Танк выскочил из подворотни, остановился, развернулся и погнал по улице.

Ахемен держал миску между колен, прикрывая сверху ладонью, чтобы ничего не выронить. Запах мясной подливы заглушал даже запах соляры, хотя, может быть, это ему только казалось.

— Давай вон туда, по улице и налево, — сказал он Пакору. — А теперь — под уклон, до рынка и там в крытую галерею.

Вертолет неожиданно нырнул совсем близко.

— Проклятье, — прошептал Ахемен.

— Фигня. Пожрать-то мы всяко успеем, — Пакор почему-то держался с дивным хладнокровием.

Они выскочили к крытой галерее, своротили последовательно все прилавки, превращая в кашу столы, стекла, нерастороптных продавцов, сумочки из крокодиловой кожи, фальшивый жемчуг, колготки-паутинки из Мисра, хрустальную посуду и прочий ненужный в их нынешней жизни хлам.

— Теперь держи налево и вон в ту подворотню, — сказал Ахемен беспокойно. — Быстро.

Они проскочили оживленный перекресток, смяв только наглого таксиста, и исчезли в подворотне.

— Хорошо, — сказал Ахемен с облегченным вздохом. — Тут проходные дворы на три квартала.

Пакор заглушил мотор. Они выбрались на броню и некоторое время безмолвно и жадно насыщались. Только насыщались. Иные функции организмом были, кажется, забыты. Они даже почти не дышали. Никогда прежде им не было так вкусно. Обычная картошка. Кстати, подмороженная — сладковатая. А подлива жидкая. И лук недотушен. А колбаса, в сущности, откровенная параша. И все равно было вкусно, ужасно вкусно.

Пить пока что не хотелось. Они выбросили пустую миску с мятой фольгой на дне, помочились в подворотне и вдруг почувствовали себя совершенно счастливыми.

x x x

Ну-ка, парень, стань слепым,

Ну-ка, парень, стань святым,

Высунь ноздри из дерьма,

А не то тебе тюрьма.

А в тюрьме по почкам бьют,

И стреляют, и плюют.

Ты зато теперь святой,

Хоть и маме не родной.

Как следует стемнеет еще нескоро — еще стражи через две. Блин, как растянулось время. Когда танк Ур-812 вырвался за территорию ВЧ-3/917-Z, вечерело. Это батистовое выцветание весеннего дня растянулось почти на всю жизнь. А ведь будет еще ночь. Через две стражи посадят вертолет и наступит ночь. Можно будет заснуть. Утро еще очень нескоро.

Теленовости передавали: преступники полностью блокированы, и обезвреживание их — дело одной стражи, не более. До наступления темноты с ними будет покончено. Гражданским лицам не рекомендуется покидать жилища, особенно в центре города. Вместе с тем командование спецвойск особого назначения обращается ко всем жителям Великого Города с просьбой о содействии: сообщать о местонахождении кровавых убийц и разрушителей, которые сейчас затаились в одной из подворотен или арок. Сотрудничество с полицией и войсками спецназначения — залог успеха операции. Командование поделилось с горожанами также сверхсекретным планом поимки дезертиров: танк предполагается подбить из базуки (на экране — портрет красивого сосредоточенного молодого человека в военной форме; в руках у него базука; весь его подтянутый вид внушает уверенность в завтрашнем дне). Любой гражданин должен быть готов открыть дверь представителям властей и позволить им произвести выстрел из окна. В противном случае будет применяться сила.

В эфире носились и другие диалоги.

— "Крыша", я «Асфальт». Ты их видишь?

— Прячутся, суки.

— Слушай, блядь, кончай жечь бензин-керосин. Берем до темноты.

— Прячутся, суки.

— "Крыша", тебя понял, мать твою. Найди их.

— "Асфальт", тебя понял.

— Ебить тебя в жопу, ублюдок!.. До темноты!..

— До связи, — мрачно сказала «Крыша» — плотного сложения мужик средних лет с перебитым носом. Он знал по жизни очень хорошие вещи: например, пулемет. Еще лучше — бомба. А лучше — какая-нибудь водородная. И никаких проблем. И города нет. Вообще ничего нет, и можно идти пить пиво.

Зло-зло-зло-зло

Всем ослам не повезло,

Всех ослов не повезли,

Взяли да не довезли.

Был лишь один герой,

Взяли и его долой,

Затоптали его в грязь

И ушли домой смеясь.

Дезертиры сидели где-то в подворотне. Или... Вот они!.. Они что, совсем придурки?..

x x x

Они вывели танк на набережную Евфрата, ближе к городской черте. Сидели на берегу, пили пепси-колу, курили. Гранитная облицовка здесь уже иссякла, берега были просто берегами — пологими, сейчас замусоренными, но кое-где уже с намеками на зацветающую мать-и-мачеху.

На той стороне Реки снесли старые дровяные склады, и сейчас там кипело строительство коттеджей. Впрочем, в данную минуту там ничего не кипело: вечер, вечер, все ушли к телевизору жрать.

Танк отдыхал рядом. Золотеющая в закатных лучах башня Этеменанки смотрела на них очень издалека, отстраненно и грустно.

— На хрена же мы это сделали? — вопросил Ахемен.

— Тебе что, не понравилось? — отозвался Пакор. В глубине души он хорошо знал: на хрена. И Ахемен тоже знал. А спрашивал просто так. Возможно, потому, что был моложе.