Синий дым

Мы так и решили. Действительно, в субботу мы получили зарплату и вечером уехали в Монтаржи. Я сказал грустно: «Прощай Овернь!»

С нами ехал еще один новый знакомый. Это был рабочий, работавший с отцом и живший с ним в одном бараке. Он очень привязался к отцу и все уговаривал взять его с собой. «Отец, — говорил он грустно, — возьми меня с собой в Монтаржи!» — «Ну поедем!» — отвечал ему отец. Это был молодой кубанский казак. Звали мы его Матюша, так он сам представился — уменьшительное от Матвея. С ним произошла забавная история. Во время поездки Андрей узнал, что у нас ночью в Орлеане, вероятно, будет пересадка. Мы дремали, когда Андрей увидел, что мы стоим на большом вокзале, и выскочил узнать, где мы. Прибегает и кричит: «Скорей, скорей вылезайте! Поезд сейчас уходит. Нам нужно пересесть на другую ветку!» Хватает свои вещи и бежит, мы за ним. Действительно, через минуту поезд наш ушел, а недалеко стоял поезд на Монтаржи. «Боже мой! — воскликнул мой отец, — Матюша-то укатил!» Матюша спал в соседнем вагоне, и мы его не успели предупредить. Андрей спокойно сказал: «Ничего, через несколько часов он попадет прямо в Париж и его вернут в Монтаржи». Через несколько минут наш поезд отошел в Монтаржи. Туда мы приехали рано утром. Наняли такси и покатили в Вазине — местечко в четырех километрах от вокзала, где был завод. Мы подъехали прямо к заводу. Ворота были еще закрыты, но у ворот уже стояла небольшая группа, ожидая открытия. К ней присоединились и мы. Вдруг слышим знакомый голос на дороге, и кто-то бежит к нам с сундучком на плече: «Отец что же ты меня оставил!» — «Ну вот, рассказывай, как ты попал сюда? Ну, вставай к нам, сейчас будем наниматься!»

Вот что рассказал нам Матюша: «Я спал. Вижу, подъезжаем к большому городу. Улицы большие, а дома грязные-грязные, каменные, аж черные. Вижу, что весь народ собирается сходить. Я к ним, показываю в окно, спрашиваю: «Что за город?» Они, бусурмане, по-своему болтают, и я только на своем. Мы друг друга ни черта не понимаем. Я ж недавно из Сербии приехал. По-сербски балакать могу, а на ихнем — не. Я побежал в ваш вагон. Смотрю, ваши места пустые. Значит, уехали. Бросили меня отец пропадать! Вышел я, когда остановился поезд. Показываю билет кондуктору, он залопотал, я ему — мотаю головой: ничего, мол, не понимаю. Повел он меня к начальнику. Залопотали тут они друг с другом. Начальник объяснил мне, что они хотят посадить меня в другой поезд. Я говорю: «Нет! Денег я не дам! Кондуктор знает, куда я ехал, он должен был меня разбудить

и предупредить с пересадкой». Повели меня на поезд. Они поговорили с проводником и мне объясняют: «Через час смотри в окно и читай названия станций, как прочитаешь «Монтаржи», значит, приехал, так и слезай. Проводник знает, куда тебе ехать, он подскажет». Так я понял. Через час стал читать, а сразу от Парижа — буквы их я уже немного понимал, хотя читать-то мне, отец, трудно. Вот я смотрю на билет и на название станций сверяю. Не знаю, сколько времени прошло, только голова у меня разболелась. Вдруг смотрю: Монтаргис. Я за вещи, и проводник кивает головой: мол, приехал! Вхожу и спрашиваю, мне, говорю, на «Резин». «Резин», я же знаю, что завод работает на

резине. Сначала не понимали, а потом один говорит: «А, юзин, юзин!» (фабрика). Вот шагай по шоссе, будет деревня Резинэ, там — твой «юзин-резин». Вот я и пришел. Вижу, вы стоите у ворот, я к вам».

— Ну, слава Богу, что нашелся, — сказал отец и стал объяснять Матюше, как все получилось и что мы его не бросили.

Так началась наша жизнь во Франции.

«СОЮЗ РУССКИХ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ»

В субботу я пошел на литературный вечер «Союза русских молодых поэтов и писателей». У кассы сидела красивая блондинка с пышной светлой шевелюрой, с весеннего небесного цвета огромными глазами. Рядом с ней стоял тоже красивый молодой человек с явно украинского типа лицом. Я взял билет и кассирша мне сказала, чтобы я проходил в зал и садился на любой свободный стул. Вдруг молодой человек спросил меня, не поэт ли я? Я ответил, что действительно пишу стихи, был членом двух литературных студенческих кружков в Югославии, теперь переехал во Францию и работаю в Монтаржи. Сегодня в командировке. Я засмеялся и сказал: «Вот все, что я могу сообщить!»

Мы познакомились, он представился: «Виктор Мамченко, поэт, член этого Союза, один из его организаторов. Это наше самоутверждение. Мы должны заявить о себе! «Старики» нас не признают, не хотят пускать нас в журналы. Конечно, они люди большой культуры, мы же — еще случайной и малой, но мы своего добьемся!» — «Такие задачи были и у нас в Белграде. Мы кое-чего добились, выпустили коллективный сборник стихов, о нас заговорили в печати».

Я не стал подробно объяснять наши дела, но Мамченко пришел в восторг и возбужденно сказал: «Вот видите! Молодцы! Молодцы! Вот и мы добьемся признания! Лена, — обратился он к кассирше, — познакомься, пожалуйста, это поэт Юрий Софиев из Белграда, переехал во Францию. Работает в Монтаржи. Переезжайте в Париж, будем вместе работать».

Так завязалась еще одна из дружб на всю жизнь. С Виктором Мамченко и Еленой Майер (Люц).

— Пойдемте, я вас познакомлю с нашими!

— Нет! Виктор Андреевич, сегодня я не буду ни с кем знакомиться, но скоро перееду в Париж, тогда буду у вас.

Мы вошли в зал. Перед вторым отделением был перерыв.

— Вот видите, на председательском месте сидит наш председатель, Юрий Константинович Терапиано. Очень энергичный деятель, это мы с ним и еще с некоторыми людьми создали «Союз». Мы с ним приятели, правда, он принадлежит к правому крылу литературы, близок к Мережковским, к «Зеленой Лампе». Но от политики далек, не высказывает никаких реакционных взглядов. Человек милый.

— Итальянец?

— Нет, армянин, но выдает себя за итальянца. Чудак!

Впоследствии я написал под злую руку нехорошую эпиграмму:

Был предок просто Терапьянц И персиками торговал. Потомка Аполлон признал — Стал Терапьяно итальянц!

Сестра его говорила, что они армяне и вращались в армянском обществе. Но Юрий был культурен, терпим и, зная мои убеждения, относился ко мне доброжелательно, ровно и спокойно. Мы были с ним в приятельских отношениях.

— Вот идет Монашев, поэт, секретарь «Союза». Вон стоят два приятеля: пышная шевелюра, тонкие черты лица — поэт Вадим Андреев, сын Леонида, — между тем объяснял мне Мамченко, — а с ним Владимир Сосинский, прозаик, это левый фланг наш, работает в редакции «Воля России», центральные эсеры, у Виктора Чернова.

— Вот сидит их критик и литературовед Слоним, вон в очках, с шевелюрой, откинутой назад, с таким характерным профилем стоит Дмитрий Кобяков. Алексей Михайлович Ремизов говорит: «Наш Кобяков совсем прозрачный, он ведь от половецкого хана Кобяка». Хоть и от хана, но человек он левых убеждений, вернулся на Родину, живет в Барнауле, что-то читает в каком-то институте, выпустил две книги по языку, печатал воспоминания в «Просторе». Мы были друзьями в Париже, остались ими и здесь. «В жизни он большой оригинал, — говорит Ремизов, — большой шутник, но любит свою Родину и мир, ненавидит войну. Чего же вам еще нужно?»

В это время Терапиано, открывая второе отделение, сказал:

— Сейчас будет читать свои стихи Ирина Кнорринг!

— Сейчас станут читать свои стихи наши поэты. Ну, я пойду, — заторопился Мамченко, — я ведь тоже читаю.

К столу председателя вышла очень милая девушка с большими зелеными глазами, блондинка с густейшими темными ресницами, набрасывающими тень на глаза и даже на верхнюю часть щек. Она читала просто, понятно, спокойно и вместе с тем очень выразительно. Нужно сознаться, мне понравились и поэтесса, и ее стихи. Она читала о Северной Африке, об арабских кострах, о Сфаяте, о какой-то тропинке, которая теперь уже заросла. Через год я с Андреем Войцеховским познакомился с ее отцом. Он, историк, приезжал к нам в Монтаржи читать лекции от Народного Университета. Мы его устроили на ночлег у Войцеховского, вместе с ним поужинали на французский лад с кровавыми бифштексами, зеленым салатом, с сырами, с вином, с черным кофе и рюмкой кальвадоса. Во время беседы я его спросил: «Ирина Кнорринг — это ваша родственница?» — «Это моя дочь, ей двадцать лет, она печатается с Африки с 1925 года».

Андрей, конечно, рассказал, что я тоже пишу стихи, наш гость попросил меня прочитать мои стихи, мне пришлось это сделать. Потом я узнал из его записок, что он нашел нас с Андреем подлинно интеллигентными людьми и провел интересный вечер с нами. На следующий день мы его проводили на вокзал Монтаржи к парижскому поезду.

Через полтора года мы переехали с Андреем в Париж, поселились вместе в маленькой мансарде, в шести километрах от Парижа, в городке Медоне и решили нанести визит Кноррингам. Они жили по соседству с Медоном, в Севре. Вот что записала в своем дневнике Ирина Кнорринг: «…В воскресение были у нас Софиев с Войцеховским, знакомые Папы-Коли по Монтаржи, когда он ездил читать лекцию. Оба они очень симпатичные и производят впечатление именно интеллигентных людей. Войцеховский юрист (бывший, конечно), может быть, поступит в институт. Софиев — филолог и поэт. Ему все-таки пришлось читать стихи, и скажу без преувеличения — они меня ошеломили. Прекрасные стихи. Этот, конечно, в два счета забьет и Ладинского, и Терапиано. И свежее что-то в них, и без модернизации, а просто и тонко так. Мне даже не хотелось читать после него.