Синий Шихан (Роман 1)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Месяц назад Суханов послал в Петербург два письма. Одно Авдею Доменову, другое Митьке Степанову.

"Долго гуляешь, Митрий Александрыч, - писал Тарас Маркелович Митьке большими прыгающими буквами, - пора и совесть знать. Денежки ты тратить умеешь, а наживать еще не научился. Говорю тебе напрямик, хоть сердись, хоть гневайся. Дела наши плохи, поэтому прошу немедля приехать. Братец твой господина Шпака слушает, а меня считает вроде как для модели. Ежели не хочешь остаться нищим, то приезжай скорее, а то поздно будет..."

Скрепя сердце написал Доменову, но совсем иначе. "Кряхчу по-стариковски, а все-таки пишу тебе, Авдей. Дело заставляет. А дело наше заходит в тупичок, зыбиться начинает, как хлипкий мостик. Присмотрелся я, по твоему совету, к господину и уразумел, что ты был прав. Может, с умыслом, а может и нет, но мостик он соорудил такой, что в пропасть полететь можем. Золотопромывательную фабрику выстроил на пустом месте... Выходит, породу туда надо на загорбке носить или все сооружение на другое место перетаскивать. Ты-то уж в этом деле собаку съел, понимаешь, чем это пахнет! Он, братец мой, кредитов нахватал, всяких машин накупил за границей, а они пока лежат мертвым капиталом. За все денежки уплачены, по векселям не успеваем рассчитываться, в других местах перехватываем... А Родниковская дача оборвала жилу и золота не дает... Закуплен хлеб, его надо перевозить, а платить нечем, ворох векселей пришел, кредиторы опротестовывать собираются. Хозяин пьет горькую и ничего в этом деле не смыслит. Сдается мне, паря, что спаивает его наш инженер вместе с госпожой Печенеговой. А муженек ее ворованное золото скупает. Ничего поделать нельзя. Полицейские начальники у них прикормлены жирным пирожком... Низко тебе кланяюсь, Авдей Иннокентьевич, пожалей зятя и дочь свою, приезжай. Подумаем вместе и не дадим делу погибнуть. Мне одному не под силу. Бросил бы все и ушел, да дело жалко и совесть не позволяет. Ты знаешь мой характер, попусту тревожить тебя не стал бы".

Прошел месяц, но от Доменова и Дмитрия Степанова ответа не было. Два дня назад Суханов послал телеграмму и известил зятя и тестя о забастовке.

События на прииске все развивались. В первый же день забастовки на работу не вышло свыше трехсот человек. Шпак немедленно распорядился, чтобы забастовщикам прекратили отпуск продуктов и подготовили расчет всем не вышедшим на работу. Тайные агенты, переодетые рабочими, всюду наушничали, что приказания эти исходят от управляющего Суханова, и подбивали рабочих идти громить продовольственные склады. Для охраны лабазов Шпак выставил стражников с шашками и револьверами. У продовольственных лавчонок с кошелками в руках толпились возбужденные жены золотоискателей...

Розовощекий, сытый приказчик брал у женщин заборные книжки, водя пальцем по лежащему на прилавке списку, находил нужную фамилию, прятал книжку под прилавок, коротко говорил:

– Уволен, в контору...

– Как так уволен?
– спрашивали удивленные бабы.

– Там скажут... Следующий!

К полудню весть о прекращении выдачи продуктов облетела весь прииск. В мазанках, землянках и дощатых бараках появились листки стачечного комитета, призывающие к общей забастовке. Женщины с ребятишками на руках шли в контору, ругались под окнами, кому-то грозили, собираясь группами, поднимали крик. Ребятишки Архипа Буланова шныряли между обозленными хозяйками, появлялись то тут, то там, и как только они исчезали, люди находили около себя разбросанные листки.

Несколько раз делегация рабочих приходила в контору, требовала управляющего. Но стражники загораживали дорогу и в помещение не допускали:

– Управляющего и главного инженера нет. Уехали к хозяину. Вернутся тогда объявят окончательное решение.

Но в действительности Шпак сидел у себя дома вместе с Печенеговым. Накануне он ездил к Ивану Степанову в Шиханскую, а сейчас ждал возвращения Тараса Маркеловича, который вторично поехал уговаривать Ивана, чтобы он отменил приказ об увольнении рабочих.

Но Степанов и слушать не хотел, требовал прогнать всех зачинщиков и грозился привести казаков. Он пил каждый день и теперь почти не бывал в нормальном состоянии. Начинал пьянствовать с утра, а к вечеру уже не узнавал даже самых близких.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

На другой день Тарас Маркелыч снова поехал к Ивану Степанову. К двенадцати часам пополудни он был уже в Шиханской.

В это же утро к Степанову чуть свет приезжал Шпак. По словам Шпака, прииску грозила беда, рабочие собираются громить продовольственные склады. Петр Эммануилович посоветовал Ивану вызвать казаков и навести там порядок. После отъезда Шпака Аришка тотчас же велела Кунте, которого брат его Мурат пристроил в работники к Степанову, пожарче натопить баню и выгнать из гуляки весь хмель.

Иван, вытянув ноги, сидел в предбаннике на скамье. Кунта стаскивал с хозяина сапоги. Уже несколько дней Иван не разувался. Засыпал он где попало, прямо в сапогах, и стащить их с пьяного не было никакой возможности. Сапоги были модные, платовские, со сборными голенищами, и очень тесные. Кунта что есть силы тянул за сапог, а Иван кряхтел и бранился.

Взглянув на управляющего, Иван нахмурился. Ему было неприятно, что Суханов застал его в таком виде. Кивнув, угрюмо спросил:

– Опять с каким-нибудь мерзавством приехали?

– Да, утешить, Иван Александрыч, покамест нечем, приехал поговорить с тобой. Рабочие своего добиваются...

– Они у меня добьются!
– зло крикнул Иван.
– Ты им скажи, что я сегодня же приеду с казаками, перепорю и разгоню всех зачинщиков! Так и передай! Я им кровь пущу!

– Ты этого не сделаешь, - возразил Суханов.

– Думаешь, церемониться буду? Хватит! А в общем, кончим об этом. Жди меня с войском...

– Опомнись! Что ты задумал?
– возмущенно заговорил Тарас Маркелович.
– Кровь пролить хочешь...

– Нужно будет, и шашки в ход пустим. Не уговаривай меня, дядя Тарас.

Дальнейшие разговоры ни к чему не привели. Иван рывком сдернул сапоги, сбросил одежду и, схватив веник, вошел в баню.

На прииск Тарас Маркелович возвратился мрачный, расстроенный. Встретив Василия, сказал:

– Наш любезный хозяин решил вызвать сюда своих станичников. На усмирение...

– А может, только грозит?
– с тревогой в голосе спросил Василий.

– Мне кажется, что его кто-то подбил на это, - в раздумье ответил Суханов.
– Соберет кучку головорезов и устроит кутерьму. Как ты полагаешь?

– Пожалуй, вы правы, найдутся сволочи, - согласился Кондрашов.
– Об этом надо, Тарас Маркелович, крепко подумать. Рабочих предупредить, чтобы ни на какие провокации не поддавались.

– Это ты верно говоришь, - кивнул Суханов.
– Но надо подумать и о другом... Ты мне как-то говорил, что дружишь со станичным писарем, в гостях у него бываешь. Вот если тебе с ним потолковать? Поможет?

– Поможет, - твердо ответил Василий.

– Садись в мой тарантас и поезжай.

– Нет, уж я лучше верхом, - отозвался Василий и спустя полчаса выехал в Шиханскую.

Увидев через окошко, что Суханов уехал, Иван позвал Кунту. Подав ему веник, спросил:

– Парить умеешь?

– Немножко знаем, - ответил Кунта. За всю свою жизнь он мылся в русской бане не больше двух-трех раз, но видел, как голые люди яростно стегают себя пучком хвороста. Однажды даже сам решил попробовать, но не выдержал, спрыгнул с полка и выбежал на улицу.

– А ну, валяй!
– приказал Иван и растянулся на мокрых, скользких досках.

Кунта старательно поплевал на руки, взял веник и принялся хлестать порозовевшую хозяйскую спину.