Сирены

Некогда это являлось мыслящим и чувствующим человеком. Однако Дайне пришлось убеждать себя поверить этому, так как то, что открылось ее глазам очень отдаленно походило, на человеческое тело.

Лицо представляло собой примерно такое же зрелище, как крышка столика. Оно было лишь на четверть прикрыто свесившимися вниз волосами. Куски голого покрасневшего черепа виднелись на месте вырванных с дикой свирепостью прядей. Обе ноги и, по-видимому, одно плечо были сломаны, когда труп запихивали внутрь колонки. В некоторых местах из-под искромсанной и истерзанной плоти проглядывали белые и розовые кости. Все вокруг было залито кровью, уже начавшей подсыхать в тех местах, где она не скапливалась в лужи.

Дайна вскрикнула, но тут же зажала рот побелевшими костяшками пальцев. Она укусила себя за руку, но не почувствовала боли и изо всех сил вонзила ногти в ладони.

– Дайна, что это? – Крис очутился рядом с ней, и она так отчетливо ощутила тепло его тела, словно в комнате царил вечный холод космического пространства. Она почувствовала угрожающие позывы в желудке и закашлялась. Во рту у нее появился кислый привкус и ее начало тошнить. «О, боже! О, боже!» – мысленно повторяла она. Казалось, отвратительная, чудовищная картина, представшая перед ней, вытеснила все остальное из ее сознания. Ужас тихо, по-кошачьи закрадывался ей в душу, и она чувствовала себя так, будто часть ее жизненной энергии вдруг испарилась, исчезла в никуда.

О, боже! О, боже! Это восклицание прыгало внутри ее черепа, отскакивая от стенок, словно резиновый мячик. Дайна была не только не в состоянии перестать твердить его, но даже понять, что оно означает, словно перестав думать на родном языке.

Крис изо всех сил вцепился в ее плечи.

– А-а-а! – закричал он. – Мэгги!

Разумеется, Дайна поняла все сама. Именно поэтому бессмысленное восклицание засело у нее в голове. Однако она не могла перевести знание на язык мыслей, пока Крис не сделал этого за нее. Теперь же сознание происшедшего целиком овладело ее рассудком. Подобное ужасному незваному гостю, чудовищному носителю чумы, забредшему в дом, чтобы зарезать всех его обитателей, оно безжалостно впивалось в мозги Дайны стальными когтями и клювом, несмотря на отчаянные попытки сопротивляться ему, и разрывало на части грудь, выставляя обнаженное сердце под удары пронзительного ветра.

Она опустилась на колени перед колонкой и начала всхлипывать. Она пыталась отвернуться, закрыть глаза, но все тщетно. Точно пригвожденная к месту, она смотрела прямо перед собой и плакала, а рядом беспомощно стоял Крис, оглашавший мучительным ревом занимающееся утро, принесшее на своих крыльях ужас, боль и ненависть им обоим.

Часть 2 Темнее ночи

Под сенью ив

Течет река,

Когда будешь там,

Вспомни меня.

Брайан Ферри «Моя единственная любовь»

Глава 4

Бэб. Так его звали все, и, разумеется, если у него и было другое имя, он никогда не сообщил бы его ей.

Бэб обратил на нее внимание, когда она появилась там третий вечер подряд. Его круглое в складках лицо, чуть ли не половину которого занимал широкий приплюснутый нос, обрамленное густой вьющейся бородой, прекрасно дополняло массивную фигуру, горой возвышавшуюся над тротуаром. Его кожа имела оттенок красного дерева, за исключением узкой морщинистой полоски под левым глазом цвета cafe au lait. Он хорошо знал французский, хотя в отличие от Дайны, не учил его в школе музыки и искусств. Он говорил, что когда-то много лет назад жил в Париже, однако она не слишком этому верила. Ей представлялось более вероятным, что он набрался французского в Аттике или другом подобном месте.

Этой ранней осенью 1968 года холода быстро надвигались повсюду, даже здесь – в самом сердце Манхэттена. Всего три дня назад температура достигала почти восьмидесяти градусов, а теперь в воздухе чувствовалась поступь неотвратимо приближающейся зимы: осень пришла и ушла, никем не замеченная в течение одного уик-энда. На Бэбе был морской бушлат, застегнутый на большие пластмассовые пуговицы с выпуклыми якорями, и плотные белые расклешенные брюки. Однако он не был моряком.

Каждый, кто постоянно околачивался на 42-й улице, протянувшейся от Бродвея до 9-ой авеню, имел свою точку. Принадлежавшая Бэбу находилась возле театра Селвин на южной стороне улицы, где, как позже узнала Дайна, царили куда более крутые нравы, чем на северной. Когда патрульные полицейские – всегда только парами – появлялись на улице, что происходило крайне редко, то они неизменно прогуливались по более спокойной северной стороне. Если же они и пересекали мостовую, то только для того чтобы прекратить драку в одном из кинотеатров, но даже тогда все ограничивалось простым наведением порядка.

В Нова Берлески Хаус, располагавшимся по соседски с грязным павильоном театра Селвина, никогда не случалось никаких серьезных происшествий. Его древняя сине-зеленая неоновая вывеска светилась с легким гудением ночью и днем, и черно-белые фотографии актеров, не только никогда не выступавших на этой крошечной сцене, но даже и не бывавших в Нью-Йорке, устало трепетались на вечно приносящим с собой копоть и пыль ветерка из Хадсона. Здесь имелись собственные «силы безопасности».

Стоявший напротив театра Бэб торговал всем, что попадало ему в руки, и, надо сказать, разнообразие товара было впечатляющим. Официально он продавал отдельные косяки, ЛСД, смешанным с дешевым амфетамином. Однако для тех, кого он знал, Бэб мог достать практически все, что угодно. Дайна вряд ли знала названия и трети всевозможных наркотических снадобий, проходивших через его руки.

Трудно сказать, что он сумел разглядеть в ней с первого взгляда. Несомненно она была очень красива, но Бэб мог заполучить – и заполучал – в свое распоряжение всех женщин, которых хотел. К тому же, как Дайна узнала позднее, у него имелось особое пристрастие к азиаткам. Поэтому непонятно, что заставило его заговорить с ней, когда она в простом коричневом жакете из вельвета и вытертых джинсах «Ливайс», заправленных в высокие черные остроконечные ботинки, в третий раз прошла мимо него.

– Что ты тут делаешь, мама?

Она остановилась и посмотрела прямо в его медвежье лицо, не вытаскивая рук из карманов жакета: сезон кожаных перчаток еще не наступил. Его ясные глаза с любопытством уставились на нее. Их зрачки и радужные оболочки были почти одного и того же цвета, и лишь по краям виднелись узкие желтоватые колечки.

– Да ничего особенного, – ответила она.

– Тебе, что, некуда больше пойти?

– Мне нравится гулять здесь.

Из горла Бэба вырвался низкий, грудной смех; его глаза превратились в щелочки, утонув в складках на темной коже.

– Черт побери! – Его черты посуровели, и он, откашлявшись, смачно сплюнул. – Ты нарвешься на неприятности, мама, если будешь продолжать гулять здесь. – Она нахмурилась. – Так все-таки, что ты забыла в этом благоухающем саду?

– Во всяком случае, никого, перед кем должна держать ответ.

Он высунул наружу кончик толстого языка, поразительно розового на фоне почти черных губ.

– Хм. Неужели? – Взгляд, которым вновь и вновь обводил ее фигуру, был полон столь сильного вожделения, что Дайна почувствовала, что краснеет. – Любой, из этих сукиных детей, шатающихся вокруг, может подцепить такой первоклассный кусочек белого мяса. Они сжуют тебя, мама, и выплюнут, так что ты в результате сама себя не узнаешь.

Она опасливо огляделась и увидела снующих вокруг негров и пуэрториканцев. Кое-где между ними попадались белые, торопливо шагавшие по своим делам. Отовсюду доносился громкий смех и шутки. Двое высоких чернокожих бежали по направлению к 8-ой авеню, не обращая внимания на красный свет на перекрестке. Раздался визг тормозов, крики и брань.

– Ты хочешь сказать, что это опасный мир?

– Ты попала в точку, мама. – Он покачал головой. – Здесь попадаются законченные мерзавцы. Сильные и злые, как звери. Ты должна вести себя осторожно. Тебе хочется повилять своей красивой белой попкой в компании изгоев, вроде нас, а? Ты бы лучше сидела дома, где твой белый дружок позаботится о тебе.