Сирота с Манхэттена

Супруги обменялись встревоженными взглядами. Деревенский доктор, с которым они консультировались за неделю до отъезда, их успокоил:

– Обычное дело в ее возрасте, – сказал он, улыбаясь. – Это пройдет. Поите девочку липовым или ромашковым чаем, и пусть хорошенько выбегается за день. Кошмары перестанут ей сниться.

Катрин снова прокрутила в голове эти успокоительные заверения. Она исполняла все рекомендации доктора, но, судя по всему, травяные настои не дали ожидаемого результата.

– Даже если вдвоем нам будет очень тесно, вечером я возьму ее к себе, – заявила она.

– Поступай как знаешь. Зато сейчас нашу принцессу ничто не беспокоит: она лучше спит по утрам, – с нежностью заметил Гийом. – Попробую раздобыть для тебя кружку горячего кофе!

– Спасибо, любовь моя, – шепнула ему на ухо Катрин, стыдливо касаясь губами его щеки.

До прибытия в Америку о большей близости между супругами и речи не могло быть. И лишним тому подтверждением стало появление Колетт. Она как раз прибежала из столовой, явно чем-то напуганная.

– Господи, надо же такому случиться! – запричитала она, складывая руки на своей пышной груди. – Бедная, бедная старушка! Какое горе!

– О ком речь, Колетт? – спросил заинтригованный Гийом.

– Да о той болезной старушке, Ракель! Она еще подарила вам этот красивый эмалированный тазик. Умерла она! На рассвете умерла, сказал Давид, ее старший сын.

– Боже мой! Такая добрая, милая женщина! – огорчилась Катрин. – А я еще собиралась сходить к ней с Элизабет ближе к полудню. Я советовала позвать судового врача…

– Сердце у ней не выдержало! – предположила Колетт. – Восемьдесят два года было старушке, но она все равно решила ехать с семьей в эмиграцию. Ладно, пойду-ка я к ним. Уже пообещалась обмыть покойницу.

Гийом тоже вскочил, он был взволнован. С Давидом Бассаном они не раз сталкивались на палубе, и он был ему симпатичен.

– А дальше что? – спросил он. – Мы прибудем в порт дней через шесть, не раньше.

– Сказали, капитан скоро спустится поговорить с родственниками. Но что, по-вашему, мсье Дюкен, тут можно сделать?

Катрин очень расстроилась. Из сумки она достала маленький флакон с одеколоном, смочила в нем платочек и, смежив веки, приложила его к носу.

– Мама?

Тоненький голос дочки помог молодой женщине совладать с эмоциями. Муж снял Элизабет с верхней полки и поставил на пол. На нее, в ночной рубашке, с растрепанными темно-каштановыми волосами, смотреть было одно удовольствие. Элизабет уставилась на мать ярко-голубыми глазенками.

– Мамочка, что это так хорошо пахнет?

– Милая, иди я тебя обниму! – произнесла Катрин. – А где кукла? Ты оставила ее одну?

– Она отдыхает, мам.

Кивнув Гийому, Колетт ушла. Тот быстрым шагом последовал за соседкой.

– А почему ушел папа?

– Он скоро вернется, моя принцесса. А я жду не дождусь, когда ты меня обнимешь и крепко поцелуешь!

Элизабет не заставила просить себя дважды. Обняла мать, поцеловала, потерлась щечкой о ее щеку. Обе упивались этими ласками, нежными поцелуями – совсем как дома, в Монтиньяке, где это было их утренним ритуалом. Касания пухленьких теплых детских рук привели Катрин в чувство. Лучше не думать о кончине этой милой старушки с ангельской улыбкой и о последствиях ее ухода.

– Элизабет, милая, сейчас я тебя причешу и одену, а потом мы прогуляемся по палубе. Полезно подышать морским воздухом, размять ноги и руки. Папочка занят, он придет к нам позже. Кажется, у меня осталось несколько печений с корицей. Я дам тебе одно и немножко воды запить.

– Мне больше хочется молока!

– Мы раздобудем тебе молока, обещаю. В столовой продается концентрированное, в банках. Там и купим.

Катрин наслаждалась каждым привычным жестом. Она расчесала шелковистые дочкины волосы, на концах естественным образом завивающиеся в крупные локоны, повязала их голубым платочком.

– На улице очень ветрено, и если пойти с распущенными волосами, они будут постоянно попадать в глаза, – смеясь, пояснила она Элизабет. – Обязательно надень шерстяное пальтишко и захвати с собой куклу. Ты спрятала ее под подушку, маленькая шалунья?

Элизабет крепко полюбила игрушку, с любовью сделанную материнскими искусными руками, – так же, как и оловянного солдатика, подарок Жюстена. Катрин пожертвовала тремя большими носовыми платками из льна, принадлежавшими мужу, которые нашлись у нее в саквояже, и сумела, благодаря искусному покрою, придать кукле необходимую форму. Мордашку она оформила посредством вышивки цветными нитками – и глаза, и рот. Для косичек срезала немного бахромы с собственной шали.

– Ты уже придумала имя своей кукле? – спросила молодая мать.

– Нет пока, – с мечтательным видом отвечала девочка. – Может, назвать ее Кати, в твою честь? Папа всегда так ласково говорит это слово – Кати…

– Почему бы и нет? – сказала Катрин.

Через пару минут они уже поднимались по бесконечному трапу, крутому и с очень скользкими ступеньками. Водяные брызги долетали до твиндека, где уже было очень мокро, и всем, кто шел по трапу вверх или вниз, приходилось крепко держаться за поручни.

Катрин вынуждена была ненадолго остановиться, прижав руку к животу. Малыш активно шевелился, и для нее это было облегчением: накануне он не напоминал о себе.

– Мамочка, тебе плохо? – спросила Элизабет.

– Нет, моя принцесса, нет. Я в порядке. Давай поторопимся!

По ярко-голубому небу плыли белоснежные облака. Волны, высокие и мощные, обтекали величественный черный корпус «Шампани». Катрин невольно залюбовалась бирюзовым цветом воды.

– Не устаю смотреть на море, – со вздохом произнесла она. – Разве бывает что-нибудь прекраснее?

Она подставила свое очаровательное лицо океанскому ветру, заправила за ухо танцующие у лица светлые прядки.

– Папа говорил, мы увидим китов, – сказала Элизабет. – Но пока они что-то не приплывают.

– Подождем еще немного, милая!

Молодая женщина повернулась на звук голосов. В десяти метрах от них собралось небольшое общество. На некотором отдалении от основной группы стоял, активно жестикулируя, матрос в форменной темно-синей блузе и фуражке. За спинами людей Катрин только теперь разглядела рыжевато-коричневую меховую громадину.