Сиротская доля

— Оно очень скромно, потому что мы бедны, достойный пан профессор, но для нас дорого как память родителей.

— Но для меня оно дороже всего, ибо достается мне из драгоценных для меня рук.

После этой неожиданной сцены все на минуту замолчали. Мечислав все еще не верил своим ушам… Людвика дрожала, и только Вариус владел собою.

— Я надеюсь, — сказал он, — вы не захотите заставить меня долго ожидать исполнения обещанного. Никакого приданого и приготовления не нужно. Жена моя найдет у меня в доме все, чего ни пожелает. Будьте добры, панна Людвика, назначьте срок.

— Я? — спросила девушка рассеянно и потом, как бы опомнившись, прибавила: — Пусть брат решит наконец сами назначьте… Я согласна, я совершенно на все согласна.

— Пан Мечислав, не откладывайте! По-моему, свадьба должна совершиться перед вашей поездкой за границу, — сказал профессор, — это было бы удобно во всех отношениях.

— В таком случае назначим как можно скорее, — проговорил Мечислав, не будучи еще в состоянии вполне прийти в себя. — Но позвольте мне немного подумать. Все это произошло так неожиданно для меня.

— Хорошо, я приду завтра утром. Вам всем надо немного успокоиться, — прибавил профессор и наклонился к руке Люси, поданной ему поспешно. Мечислав вышел проводить его на лестницу.

Когда он возвратился, застал сестру перед иконой, со сложенными руками, как для молитвы. Услыхав шаги брата, она оборотилась к нему с лицом спокойным, но с заплаканными глазами.

— Не спрашивай, не говори ничего, — начала она первая. — Мечислав, я сделала то, что нужно было сделать… Я спокойна и счастлива. Не удивляйся и не спрашивай, умоляю… Я так хотела, так и случилось… по воле судьбы. Не говори ничего.

И она опустилась на диван. Мечислав стоял над ней в смущении.

— Милая Люся, — сказал он наконец, — меня поразило твое решение. Когда же у тебя было время, не сказав мне ни слова, обдумать все это и решиться? Я много обязан Вариусу, признателен ему, уважаю его, но, несмотря на все это, как же согласить твою кротость и доброту с его неумолимой суровостью и холодностью? Обдумала ли ты?

— Все обдумала, будь спокоен.

— Значит, Вариус дал тебе понять, что не изменил намерения?

— Я догадывалась… Не спрашивай меня, прошу тебя… дай мне остыть, успокойся… Скажу тебе одно — необходимо было освободить Мартиньяна и обеспечить свою будущность, чтоб она не была тебе в тягость… Впрочем, суди меня, как хочешь. Может быть, меня побудило честолюбие, может быть, захотелось богатства, сама не знаю.

Мечислав ходил по комнате в сильном волнении… Судьба Людвики, несмотря на все уважение к Вариусу, тревожила его. Он, однако, не говорил ни слова.

Вечер прошел грустно. Разговор не клеился. Людвика хотела, чтоб свадьбу сыграли как можно скорее и скромнее.

— Ты потом поедешь за границу, — сказала она, — и будешь свободен.

Она отерла слезы. Мечислав не мог понять ее.

На другой день дождь помешал ей идти в костел. Мечиславу надо было отлучиться. Проходя мимо дома пани Серафимы, он увидел ее у одного окна. Она знаком позвала его. Завидя молодого человека еще на пороге и не поздоровавшись с ним, она воскликнула:

— Что это значит? Вы нездоровы?

— О, нет, но на сердце у меня так тяжело и так смутно…

Пани Серафима с беспокойством посмотрела на него.

— Я не стану мучить вас долгим рассказом. Все это обрушилось на меня так внезапно. Вчера доктор Вариус сделал неожиданно предложение Людвике, и она добровольно, решительно приняла его. Обменялись кольцами.

Пани Серафима, вскрикнув, схватилась за голову.

— Она? Что же с ней случилось? Мы с нею были дружны, словно сестры… Никогда ни одним словом она не заставила меня даже догадаться о чем-нибудь подобном. Здесь есть какая-то страшная, непостижимая интрига!

— Ничего не может быть, — возразил Мечислав, — она объяснила мне. Людвика ангел преданности. Я не мог ей противиться: так решительно высказала она свою волю.

— Я потрясена… Еду к ней, мне необходимо поговорить с нею.

Пани Серафима наклоном головы отпустила доктора, позвонила слуге и, не желая дожидаться, пока запрягут экипаж, велела нанять извозчика. Через несколько минут она уже была на Францисканской улице, прямо вбежала в комнату Людвики и застала ее молящейся. По лицу пани Серафимы, которая бросилась ей на шею, девушка догадалась, что вдове известно вчерашнее событие.

— Дитя мое, я спешила к тебе… Неужели правда, что ты поступила — даже и не знаю, как сказать — так не рассудительно, так странно? Ведь ты же знаешь этого человека по моим рассказам, знаешь больше Мечислава и приняла этого старого развратника… этого…

— Бога ради, перестаньте! Он мой жених, — прервала Людвика, показывая кольцо. — Все знаю, но я была должна.

— Кто же принудил тебя?

Люся нахмурилась.

— Ради Бога, из дружбы ко мне, не спрашивай! Принудила меня собственная воля.

— Но ведь ты не знаешь, на какое идешь мучение!

— Знаю, что на мучение, а иду, — прибавила Людвика, — потому что это неизбежно.

— Отчего же неизбежно? Людвика молча обняла собеседницу.

— Целый год думала я об этом, и решение мое неизменно. Пани Серафима бросилась на стул в отчаянии.

— Прости меня, но это безумие! Это самоубийство!

— Называй как хочешь, но не обвиняй меня, не презирай! — начала Люся со слезами. — Верь мне, что побуждения были чисты, что…

Слезы не дали ей окончить. Вдова бледная и дрожащая всматривалась в девушку. Она хотела узнать тайну, чтобы помочь, не Людвика плакала, молчала, и пани Серафиме оставалось только плакать вместе с нею.

— Потребуй от него, по крайней мере, — отозвалась вдова, — чтоб он прервал сношения, известные всему городу, и которых ты не можешь и не должна терпеть.

Люся ничего не знала и посматривала с удивлением.

— Какие же это сношения?

— Невинный ребенок! Узнаешь сама, и они будут для тебя тяжелы, отразятся на всей твоей жизни. На сегодня довольно этого. Мне хочется верить, что тебе удастся исправить его, но какая задача для чистого подобно тебе существа? И какое тяжкое бремя берешь ты на слабые свои плечи и в какую глубокую бросаешься пропасть!

Обе снова расплакались. Пани Серафима ходила в волнении.

— И как брат твой мог позволить? — сказала она.