Система экономических противоречий, или Философия нищеты. Том 1

Разумеется, я не собираюсь защищать старый силлогизм: любая договоренность предполагает наличие упорядоченного разума; в мире существует замечательный порядок; следовательно мир – продукт разума. Этот силлогизм, столь часто используемый со времен Иова и Моисея, далекий от того, чтобы быть решением, – не что иное, как формула с неизвестным, которую предстоит решить. Мы прекрасно знаем, что такое порядок; но мы абсолютно игнорируем то, что мы подразумеваем под словом душа, дух или разум: иначе как мы можем логически вывести из присутствия одного существование другого? Поэтому я буду отвергать (существование Бога) вплоть до момента, пока не получу дополнительную информацию о предполагаемом доказательстве его существования, подкрепленном самим миропорядком; и я не увижу в этом подтверждении ничего иного, кроме философского уравнения. От концепции порядка до утверждения разума можно заполнить целую метафизическую пропасть; я не стану вновь демонстративно обсуждать проблему.

Но не об этом речь. Я хотел заметить, что человеческий разум был насильно приведен к разделению бытия внутри меня и вовне меня, в рассудке и материи, в душе и теле. Теперь тот, кто замечает исключительно возражение материалистов, доказывает, что именно оно (это возражение) отрицает в качестве объекта? Человек, обнаруживающий в себе духовный принцип и материальный принцип, что он, в свою очередь, провозглашает, кроме этой двойной сущности, приводя свидетельство подлых законов? Отметим несостоятельность материализма: он отрицает и вынужден отрицать, что человек свободен; следовательно, чем меньше свободы у человека, тем важнее становится его высказывание, и его следует рассматривать как выражение истины. Когда я слышу эту машину, которая говорит мне: я есть душа, и я есть тело; хотя такое откровение поражает меня и смущает, оно приобретает в моих глазах авторитет, несравненно больший, чем у материалиста, который, исправляя сознание и природу, обязуется заставить их сказать: я материя и ничего, кроме материи, а разум – это только материальная способность познания.

Что будет, если, перейдя в наступление, я продемонстрирую, насколько убеждение о существовании тел или, иными словами, реальности чисто телесного характера является несостоятельным? – Материя, говорят, непроницаема. – Непроницаема для чего? Я, без сомнения, спрошу самого себя; ибо другие не осмелятся обратиться к разуму, поскольку это означало бы признать то, что хотелось бы отринуть. К кому я обращаю этот двойной вопрос: что вы знаете? И что это означает?

1. Непостижимость, с помощью которой пытаются охарактеризовать материю, является лишь гипотезой невнимательных физиков, огрубленным выводом из поверхностного суждения. Опыт демонстрирует бесконечную делимость материи, бесконечную расширяемость, беспредельную пористость, проницаемость для тепла, электричества и магнетизма, а также ее неопределенные свойства, взаимные влияния и бесчисленные преобразования: все то, что несовместимо с данными о непроницаемости. Эластичность, которая лучше, чем любое другое свойство материи, может привести, подобно пружине, или, наоборот, механизму торможения, привести к непроницаемости, варьируется в зависимости от тысячи обстоятельств и полностью зависит от молекулярного притяжения: тогда что может быть более непримиримым с непроницаемостью, чем это притяжение? Наконец, существует наука, с помощью которой можно окончательно установить свойство проницаемости материи: это химия. В самом деле, то, что мы называем химическим составом, означает ли оно же проницаемость [137] … короче говоря, мы знаем только формы материи; что касается вещества, – нет. Как же тогда можно убеждать в реальности невидимого, неощутимого, неукротимого, все время меняющегося, ускользающего, доступного лишь для мысли, которой остаются видимой лишь смена маскарадных костюмов? Материалист! Я позволяю вам опробовать реальность ваших ощущений: что касается того, что их вызывает, то все, что вы можете сказать об этом, подразумевает следующее соответствие: что-то (что вы называете материей) является результатом ощущений, которые ведут к еще чему-то (что лично я называю рассудком).

137

Химики различают состав смеси так же, как логики отличают связь идей от их синтеза. Правда, однако, что, по мнению химиков, состав все равно будет представлять собой только смесь, или, скорее, агрегацию, не более случайную, но систематическую, – из атомов, которые будут производить различные соединения только благодаря разнообразию их расположения. Но это все еще только совершенно бесполезная гипотеза, гипотеза, которая ничего не объясняет и даже не отличается логикой. Как чисто цифровое или геометрическое различие в составе и форме атома создает такие разные физиологические свойства? Как, если атомы неделимы и непроницаемы, их соединение, ограниченное механическими эффектами, не оставляет их, по своей сути, неизменными? Где связь между предполагаемой причиной и следствием?

Поостережемся нашей интеллектуальной перспективы: существуют химические теории, подобные системам психологии. Размышление, направленное на то, чтобы понять явления, опирается на атомы, которые оно не видит и никогда не увидит, как на эго, которое оно больше не воспринимает: оно относится ко всем категориям; то есть оно различает, индивидуализирует, конкретизирует, перечисляет, противопоставляет то, что, будучи материальным или нематериальным, глубоко идентично и неразличимо. Материя, как и разум, играют для нас всевозможные роли; и поскольку их метаморфозы не являются произвольными, мы берем у них тему для построения этих психологических и атомных теорий, истинных, поскольку, условно говоря, они точно представляют для нас серию явлений; но в корне неверных с момента, как они претендуют на реализацию их абстракций и делают буквальные заключения.

2. Но откуда берется это предположение, что ничто не подтверждает (что не соответствует действительности) непроницаемости материи, какой в нем смысл?

В этом проявляется триумф дуализма. Материя объявляется непроницаемой – не так, как материалисты и толпа себе это представляют, исходя из своих ощущений, а сознательно. Это «я», непостижимая сущность, которая, чувствуя себя свободной, отчетливой и постоянной, и встречая вовне другую сущность, также непостижимую, но также отчетливую и постоянную, несмотря на ее трансформации, исходя из ощущений и идей, подсказывает ей, что «не-я» также расширено и непроницаемо. Непроницаемость – это фигура речи, образ, под которым мысль, отделенная от абсолюта, представляет материальную реальность, так же отделенную от абсолюта: но эта непроницаемость, без которой материя исчезает, является при более пристальном изучении не чем иным, как спонтанным суждением о сокровенном смысле, заведомой метафизикой, неподтвержденной гипотезой… разума.

«Я знаю только то, что ничего не знаю».

Сократ, философ (469—399 гг. до н.э.)

Таким образом, предположим, что философия, отвергая богословский догматизм, одухотворяет материю или материализует мысль, идеализирует бытие или реализует идею; «я», идентифицирующее сущность и причину, везде подменяет (собой) все фразы, которые ничего не объясняют и ничего не означают: это всегда возвращает нас к вечному дуализму, и, исходя из требования верить самим себе, обязывает нас верить в Бога, если не в неких духов. Это правда, что, возвращая дух к природе, в отличие от древних, которые их отделяли друг от друга, философия привела к этому известному умозаключению, в котором обобщены почти все плоды ее поисков: дух познается в человеке, тогда как нам кажется, что он не познается. – «Тот, кто бодрствует в человеке, кто мечтает в животном, и кто спит в камне…», – сказал философ.

Философия в свой последний час, следовательно, знает не больше, чем в миг своего рождения: как если бы она появилась в мире только для того, чтобы проверить слова Сократа, она уверяет нас, торжественно прикрываясь похоронным одеянием: я знаю только то, что я ничего не знаю. Что я говорю? Философия знает сегодня, что все ее суждения основаны на двух одинаково сомнительных, одинаково невозможных, но также одинаково необходимых и роковых гипотезах – материи и духа. Таким образом, хотя ранее религиозная нетерпимость и философские разногласия, распространявшие повсюду невежество, оправдывали сомнение и провоцировали похотливую беспечность, торжество отрицания по всем пунктам больше не допускает этого сомнения; мысль, свободная от всех препятствий, но побежденная своими собственными успехами, вынуждена утверждать то, что ей кажется явно противоречивым и абсурдным. Дикари говорят, что мир – это большой талисман, охраняемый большим духом (маниту). В течение тридцати веков поэты, законодатели и мудрецы цивилизации, передавая из века в век философскую лампу, не написали ничего более возвышенного, чем этот промысел веры. И здесь, в конце этого долгого заговора против Бога, который назвал себя философией, эмансипированный разум приходит к тому же выводу, что и разум дикаря: вселенная – это «не-я», воплощенная в «я».

Философия в свой последний час знает не больше, чем в миг своего рождения: как если бы она появилась в мире только для того, чтобы проверить слова Сократа, она уверяет нас, торжественно прикрываясь похоронным одеянием: я знаю только то, что я ничего не знаю

Поэтому человечество неизбежно предполагает существование Бога: и если в течение длительного периода, который заканчивается в наше время, оно верило в реальность своей гипотезы; если оно обожало непостижимый объект; если, осознав этот акт веры, оно сознательно, но уже не так свободно, настаивает на этом верховном существе, о котором оно знает, что это существо является лишь олицетворением его собственной мысли; если оно (находится) накануне того, чтобы возобновить свои магические заклинания, то следует полагать, что такое удивительное наваждение скрывает такую тайну, которая заслуживает того, чтобы быть совершенной.

Я говорю «наваждение» и «тайна», но без претензии на отрицание сверхчеловеческого содержания идеи Бога, так же, как не допуская необходимости новых символов, я имею в виду новую религию. Ибо, если нет никаких сомнений в том, что человечество в своем утверждении Бога или всего, чего хотите, под именем «я» или духа, невозможно также отрицать, что человечество самоутверждается так же, как оно познает себя; это проистекает (логически) из всех мифологий так же, как из всех религиозных доктрин. И поскольку, кроме прочего, это утверждение неопровержимо, оно, несомненно, связано скрытыми сообщениями, которые являются, насколько это возможно, научно точными.

Иными словами, атеизм, или, говоря по-другому, гуманизм, истинный во всей своей критической и отрицательной ипостаси, не был бы, – если бы он остановился на человеке таком, каков он есть от природы, если бы он отклонил как суждение противоречивое это изначальное утверждение человечества, что оно является дочерью, эманацией, образом, отражением или глаголом Бога, то гуманизм, я бы сказал, стал бы, если бы он таким образом отрицал свое прошлое, лишь еще одним противоречием. Поэтому мы обязаны предпринять критику гуманизма, то есть проверить, удовлетворяет ли человечество, рассматриваемое в целом и во все периоды его развития, божественной идее и выведенным дедуктивно всем гиперболическим и фантастическим атрибутам Бога; удовлетворяет ли оно им во всей полноте бытия, удовлетворяет ли оно самое себя. Одним словом, мы вынуждены выяснить, стремится ли человечество к Богу, в согласии с древней догмой, или оно само становится Богом, как утверждают современники. Возможно, в конце мы обнаружим, что две системы, несмотря на их видимое противостояние, на самом деле в то же время и в своей основе идентичны: в этом случае непогрешимость человеческого разума в его коллективных проявлениях, как и в его помыслах, будет высочайше подтверждена. Одним словом, пока мы не проверим на человеке гипотезу Бога, атеистическое отрицание останется неподтвержденным.

Мы вынуждены выяснить, стремится ли человечество к Богу, в согласии с древней догмой, или оно само становится Богом, как утверждают современники. Возможно, в конце мы обнаружим, что две системы, несмотря на их видимое противостояние, на самом деле в то же время и в своей основе идентичны

Таким образом, предстоит продемонстрировать научное, то есть эмпирическое доказательство идеи Бога: к тому же такая демонстрация никогда ранее не предпринималась. Богословие, основывающееся на авторитете своей мифологии, философия, оперирующая своими категориями, Бог, остающийся в трансцендентальном состоянии, то есть недоступным для понимания, и неизменно существующая гипотеза.

Она существует, говорю я, эта гипотеза, более живучая и беспощадная, чем когда-либо. Мы приблизились к одному из этих роковых периодов, когда общество, пренебрегающее прошлым и обеспокоенное будущим, подчас азартно принимающее настоящее, оставляя немногим мыслителям-одиночкам позаботиться о новой вере; подчас взывает к Богу из бездны своих удовольствий и просит дать знамение, или ищет в созерцании своих революций, как во внутренностях жертвы, секреты своих судеб.

Что еще к этому добавить? Гипотеза Бога является законной, потому что она основана на самом человеке: следовательно, никто не может упрекнуть меня. Самое малое, что может любой верующий, это предоставить мне предположение (догадку) о том, что Бог существует; тот же, кто это отрицает, будет вынужден предоставить мне дополнительно, поскольку он это сделал до меня, все, что подтвердит это отрицание; что касается сомневающегося, то для него достаточно поразмыслить мгновение – чтобы понять, что в своем сомнении он непременно – не знаю, как, но рано или поздно, обязательно призовет Бога.