Сить — таинственная река

Было в этих таинственных звуках что-то такое, отчего не хотелось громко разговаривать, и двигаться тоже не хотелось, и ребята сидели неподвижно, притихшие.

Гусь все еще держал в руках подводное ружье, которое до этого рассматривал долго и тщательно. Но теперь он смотрел в огонь. Он понял, что самому такого ружья не сделать, потому что нет ни дюралевых трубок, ни прочных упругих резин. Да и не о ружье он думал в эти минуты. Он пытался представить себе, как будет жить в городе вдали от родной и таинственной Сити, вдали от этого озера, поразившего красотой и обилием рыбы, вдали от тихой Семенихи и от леса, в котором знакома каждая тропка, каждый укромный уголок, — пытался и не мог!

Теперь, после пережитого одиночества, он впервые почувствовал, что тысячами незримых нитей связан с этим краем, где прошло не то чтобы очень радостное, но вольное и, в общем-то, счастливое детство.

— Слушай, когда ты кончишь школу, здесь останешься? — спросил он у Витьки.

— Конечно.

— И что будешь делать?

— Как — что? Работать. Охотиться буду. Вот денег заработаю за лето, и отец мне ружье купит. Двустволку. Сам сказал.

— Все равно век охотиться не станешь. Раз не в деревне вырос — сбежишь. Кончишь восьмой класс или десятилетку и сбежишь, поступишь куда-нибудь учиться…

Витька пожал плечами. Ему вспомнились запавшие глубоко в душу слова отца о месте человека в жизни, о властной силе земли; вспомнилось, как начальник цеха, в котором отец работал, прощаясь, сказал:

«Жалко, конечно, что ты уезжаешь. Но если твой Витька надумает на производство идти, посылай ко мне, всегда приму!»

Тогда отец ответил на это:

«А мы с Виктором одинаково думаем: если не навсегда, то зачем и возвращаться в деревню, зачем весь огород городить?»

Это была правда. Решение возвратиться в Семениху именно навсегда не вызывало ни у кого в семье сомнений, в том числе и у старших братьев Витьки, которые служили в армии…

— Вот видишь, ты молчишь! — сказал Гусь.

— Я думаю, как сказать тебе, чтобы ты меня понял… Сюда мы сколько шли? Четыре часа? В общем, километров пятнадцать. А я, чтобы в какой-то безрыбной речонке поплавать, за двадцать километров пешком из города топал!.. Или на Сорежское озеро с отцом ездили. Шестьдесят пять на попутных машинах и одиннадцать — пешим… Да я из-за одной Вязкой старицы, из-за Сити, из-за этого озера и то в деревне остался бы! А лес еще… Вот будет у меня ружье, лаечку заведу — отец разрешит, я уж говорил с ним! — и стану за белкой ходить, на глухариные тока…

Гусь чувствовал, что Витька говорит искренне. И он верил, что у Витьки будет осенью ружье. И лайка будет, и за белкой он станет ходить.

— Конечно, тебе легко. Подводное снаряжение у тебя есть. Теперь еще ружье отец купит. А у меня вот ничего нету! Был Кайзер, и того этот ворюга-пьяница убил…

— А ты знаешь, откуда у меня подводное ружье, ласты, маска? Думаешь, отец купил? Сам! Прошлый год весь наш отряд шестого «Б» класса два месяца летом в плодопитомническом совхозе работал. Я сорок девять рублей получил! А снаряжение и всего-то двадцать три рубля стоит.

Сережка, внимательно слушавший этот разговор, сказал:

— Я и то надеюсь заработать.

— И заработаешь! — поддержал его Витька.

— Ладно, хватит бахвалить! — вдруг сказал Гусь. — Уже светать начинает…

Сережка и Витька огляделись. Ночная темнота в самом деле поредела, звезды померкли, в бору проступили отдельные деревья. Гусь встал, взял котелок.

— Вскипятим чайку и двинем на луду… А потом по холодку и домой доберемся, — сказал он, отправляясь за водой.

Сережка проводил Гуся долгим взглядом и стал поправлять костер. Он думал о том, что после гибели Кайзера Васька очень сильно переменился. Ни былой удали, ни страшных рассказов, ни командования. Вот и за водой пошел сам.

«Или это из-за Витьки?» — думал Сережка, которому такая перемена в Гусе была чем-то приятна и в то же время немножко тревожила.

26

Никогда еще Гусь не приносил домой столько рыбы. Дарья развязала мешок и ахнула. Несколько секунд она оторопело смотрела на окуней, потом будто испугалась чего-то, закрыла мешок — и к сыну:

— А ну сказывай, где взял?

— Что? Рыбу-то? В воде. Рыба не грибы, в лесу не растет.

— Не юли! Я тебя спрашиваю: где взял?

Гусь расхохотался:

— Наудил. Вот где.

— Врешь, врешь, пакостник! По глазам твоим бесстыжим вижу — врешь!

Гусь оскорбился.

— Чего мне врать-то? — повысил он голос. — Иди спроси у Пахомовых. С Витькой вместе ходили. Или у Сережки…

— И спрошу! И узнаю!.. Кто поверит, что на удочку эстолько словил?

Дарья и в самом деле выбежала на улицу, а Гусь зачерпнул ковш воды, выпил залпом и свалился на лавку. Он даже не поинтересовался, к кому именно побежала мать.

«И из Витьки сегодня не работник!» — вяло подумал Гусь, чувствуя, как ноют нарезанные лямками плечи и болит спина. Он закрыл глаза и вдруг явственно увидел перед собой лицо Таньки Шумилиной. Лицо было грустное-грустное, а глаза печальные и будто в слезах. И Гусь вспомнил, что такой видел Таньку последний раз, когда лежал под елкой, оплакивая Кайзера.

Ему вдруг так захотелось увидеть Таньку, что он стал придумывать предлог, лишь бы сходить к Шумилиным. Но тут возвратилась мать. Она остановилась у порога.

— Господи! Чего ж ты на лавку-то лег? Будто постели нету…

Гусь не пошевелился и не открыл глаз.

— Али уснул?

Молчание.

— Вот ведь как приморился. Эстолько рыбы пёр! Уморишься… — Дарья подошла к мешку. — Ой-ёй-ёй! Окунища-то ровно лапти, — тихо сказала она. — Как я их пороть-то буду? Не пороть, так испортятся, а пороть — Ваську надо будить. — Она взяла в руку одного окуня. — Ой! Да они чищеные. Ну и ну!.. Высушу, дак на ползимы сущику хватит. Дородно наловили, дородно!.. А я-то, дура, накричала на парня! Что бы молока ему дать, чаем напоить, а я накинулась… Голодному спать с этакой дороги не все равно… Чего же теперь? Надо печку растоплять…

Все это Гусь слышал. И ему было приятно и раскаяние матери, и то, что она понимает, насколько сильно он устал и что сущику хватит на ползимы. Меньше, конечно, мать преувеличила, но он еще не раз сходит на Пайтово озеро и в самом деле наносит рыбы на всю зиму… Но потом, когда Дарья растопила печку и стала мыть в корыте окуней, Гусь по-настоящему уснул.

Гусю снилось, что он работает на тяжелом комбайне, работает днем и ночью, без всякого отдыха. Танька Шумилина в желтеньком платьице горошками приходит на поле к нему каждый день и приносит обеды — по целому блюду вареных окуней! А председатель колхоза стоит на меже с ружьем и кричит: «Хватит работать, отдохни! Ты уже не на одно ружье заработал. Возьми вот да иди в лес, глухарей постреляй. Из ружья-то надежнее, чем из лука!..»

Гусь хочет остановить комбайн, но не знает, как это сделать, и продолжает ездить, хотя у него уже болят руки, и ноги, и плечи, и спина, и голова тяжелая, как чугун. Потом вдруг комбайн прямо на ходу с грохотом развалился на части, и все пропало.

— Экая я какая!.. — услышал Гусь голос матери. — Рука-то, прости господи, ни лешака не держит. Разбудила парня-то!..

— Что там у тебя случилось? — спросил Гусь.

— Да заслонка выпала. Ручка-то горячая, вот и не удержала… Грому-то от ее, как в кузне… Погоди-ко, я тебе молочка принесу. Попьешь да и ляжешь. В сарай ложись-то, а то я здесь колгочу, мешаю…