Сить — таинственная река
Шрифт:
— Ты, Вася, доставай обед да поешь! — крикнула из кухни Дарья. — А я уж достираю…
— Ладно… Сначала воды принесу.
Гусь взял ведра. Витька спросил, не надо ли помочь.
— Ну что ты! Сам наношу. Немного и надо… Ты давай к лесу готовься. Послезавтра пораньше двинем…
Ребята гурьбой высыпали за Витькой и Гусем.
— Пусть приходит, когда мамка на реку уйдет, — шепнул Гусь Сережке.
Сережка кивнул головой и побежал домой. Ребята тоже разбрелись, а Гусь, позвякивая ведрами, пошел к колодцу.
Можно было
— Ты бы хоть помог матери белье нести.
— Так я же тебя ждал! — смутился Гусь.
— Ждал… Иди догоняй, а я уж посижу…
Гусь нахлобучил кепку и босой опрометью выбежал на улицу. Он догнал мать у скотного двора.
— Давай помогу! — и взялся за ручку корзины.
— Что ты, что ты! Унесу я… Беги домой, беги!..
Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним.
— Деньги-то, поди, все истратил? — спросила она.
— Все. Четыре рубля осталось.
Дарья вздохнула. Ей казалось, что сын совсем напрасно купил ружье. Ну когда он будет ходить с ним? А деньги… Ой как нужны были деньги! Хоть бы одежонку какую справить. Сама-то ладно, в обносках проходит, а у Васьки ведь ни одной рубахи хорошей нету, белья нету — все латаное-перелатаное. А парень большой, в люди выходит. Раньше оборванцем бегал — ништо, мал был, а теперь неловко…
— Дак еще-то дадут сколько? Аль нет? — решилась спросить Дарья.
— А как же! Аванс за полмесяца. А мы еще девять дней работали… Да и премии будут…
— Хорошо бы так-то! Ведь одёжи надо купить… Ты уж больше-то зря не трать, как получишь.
— Разве я зря тратил? — удивился Гусь.
— Да нет… Наперед говорю… А чего же, раз ружье надо — сам заработал…
Гусь вспомнил, что еще предстоит купить подводное снаряжение, но нынче плавать не придется, а до будущего лета далеко. Да и матери что-то надо купить. И он сказал:
— Сколько еще получу, все тебе отдам.
— Ну и ладно! — успокоилась Дарья.
Они дошли до реки. Гусь положил корзину на камень, сказал:
— Когда выполощешь, встречу.
— Ой, полно не дело-то говорить! Будто белье не нашивала. Сама принесу!..
Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, и из-под нее виднелась кремовая кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках.
Гусь сел к столу и только теперь заметил, что Танька не в духе. Она не мигая смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито сдвинуты.
— Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра, но спросил потому, что надо было что-то сказать.
— Дура я, сегодня надо было уехать!
— Почему? — встревожился Гусь.
— Потому что ты обманываешь меня! — Зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно.
— Я обманываю?!
— Не я же!
— Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда?
Он смотрел ей в глаза, но Танька не отвела взгляда.
— Ты помнишь, что мне обещал? Куда ты собирался после восьмого класса?..
— Ну и что? —
уже не так уверенно спросил Васька: он начал догадываться, в чем дело.— А то!.. Сегодня был у нас Пахомов, и я слышала их разговор с отцом. И теперь я знаю, что у тебя на уме…
— Понимаешь, Таня, я тогда еще хотел с тобой поговорить…
Но она не слушала его.
— А я-то верила тебе, надеялась, что мы будем встречаться…
— Таня, послушай!..
— Чего слушать, чего? «Из него толковый комбайнер выйдет»!.. — повторила она слова то ли отца, то ли Пахомова. — Да если бы ты думал обо мне, ты бы на комбайн не пошел!
— Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, тебе в городе есть нечего будет! — повторил он слова Прокатова.
— Эх, ты!.. — горько вздохнула Танька. — Неужели ты не знаешь, что и в училище-то я из-за тебя пошла? Думала, год проучусь, а потом ты приедешь…
— Таня, я этого не знал! — опешил Гусь. — Честное слово, не знал!
— «Не знал»… Ты ничего не знал. Ты и обо мне уже забыл! — Танька шмыгнула носом раз, другой, потом склонила голову и заплакала.
Это было самое страшное. Гусь не мог выносить, когда плакала мать, а тут плачет Танька. Лицо Гуся стало наливаться краской, потом кровь отхлынула, и он сказал чужим голосом:
— Если ты не перестанешь… Если ты мне не веришь, я… я застрелюсь!.. — и сам чуть не заревел от жалости к Таньке, от жалости к самому себе.
Танька мгновенно перестала хныкать и испуганными, полными слез глазами уставилась на Гуся.
— Ты что, Вася? Не смей…
Гусь почувствовал, как защекотало в уголках глаз, и, чтобы Танька не увидела его слез, навалился грудью на стол и уронил голову на руки.
Танька вскочила, подошла к нему.
— Вася, не надо! Я верю. Слышишь? Верю. Ну? — Она осторожно обняла его за шею и чуть-чуть, точно боясь обжечься, прикоснулась губами к его уху.
…На другой день так же моросил дождь. Танька, Сережка и Гусь втроем шли на станцию. Гусь нес Танькин чемоданчик, а Сережка, чтобы не мешать сестре и другу, то убегал вперед и швырял в Сить камешки, то лазил в малинниках, отыскивая редкие, еще не опавшие ягоды.
За два дня до Октябрьских праздников выпал снег. Выпал он на скованную морозом землю, и потому как-то неожиданно быстро, разом все забелело вокруг: и лес, и поля, и пожни, и крыши домов. Даже проселки, на которых еще не успели проложить первый санный след, матово светились снежной белизной.
По этому первому снегу и прибежали в Семениху ученики-интернатники на короткие осенние каникулы.
Витька, Сережка и Гусь еще в пути договорились уйти ранним утром в лес, в верховья Сити, и теперь стояли возле Сережкиного дома, уточняя, кому что брать с собой.
— Я возьму ружье, топор, соль, спички, — сказал Гусь. — Ну и котелок картошки.
— У нас брезент есть, тонкий такой, плотный. Когда с отцом на рыбалку или охоту ездили, всегда с собой брали. Вот его возьму, чтобы ночью укрыться, — сказал Витька. — Топорик тоже возьму. Ночи теперь длинные, много дров надо.